Никки. День третий
Утром Роза встает и, не попрощавшись, выскальзывает за дверь. Она так задумалась, что, уходя, не закрыла окно в гостиной. Никки подымается с постели часом позже, выходит в гостиную и некоторое время внимательно смотрит на приоткрытое окно. Затем, переходя из комнаты в комнату, собирает несколько небольших, не слишком увесистых, однако достаточно ценных вещиц и кладет их в сумку.
Никки уходит. Никки возвращается.
Ценных вещиц в сумке больше нет. Одной рукой она пересчитывает и прячет в рюкзак деньги, а другой набирает номер полицейского участка – сообщить о краже.
Полиция приезжает перед самым Розиным возвращением. Все в один голос говорят, что преступники проникли в квартиру через открытое окно.
Случившееся Роза переносит довольно спокойно, когда же полицейский с мрачным видом заявляет, что шансов вернуть украденное немного, она, как ни странно, слушает его с облегчением.
– Это я во всем виновата! – Никки безутешна. – Надо было, прежде чем идти в магазин, закрыть окна.
– Нет, – возражает Роза, – это ведь я оставила их открытыми.
Никки стряпает – готовит свои «фирменные» кабачки, Роза же тем временем изучает свою страховку: у Никки украли кольца и сережки – подарок покойной бабушки, и Роза думает, как бы ей этот ущерб с помощью страховки возместить.
– Я, право же, приношу вам сплошные несчастья! – сокрушается гостья.
У нас с Розой очередное свидание. Я уже давно не болтала языком, а потому рассказываю ей историю.
Коллекционер из Иерихона
Керамическую посуду он полюбил больше жизни. Когда я, тогда еще грубая, неотесанная, попала в его коллекцию, чего в ней только не было: десятки глиняных винных фляг, вазы, вазоны, кувшины и кувшинчики, всевозможные тазы, а также причудливой формы сосуды в виде пчел, ежей, уток, грудных детей и вдобавок недодержанная в печи изуродованная глиняная посуда, которую он почитал шедевром керамического искусства. Лучшими ее образцами были, на мой взгляд, два кувшина с волнообразными ручками и фляга, согнутая в рог. Совершенно ненужные в быту, в коллекции предметы эти смотрелись как нельзя лучше.
На нашу и свою беду, в один прекрасный день коллекционер открыл для себя попугаев и воспылал к ним пламенной страстью. Ко всем вместе и к каждому в отдельности. На них он не жалел никаких денег. Когда в очередной раз приумножалось его состояние, в доме появлялся очередной попугай. Я была отнюдь не единственным экспонатом в его коллекции, считавшим, что попугаев в мире развелось, пожалуй, многовато, однако наш коллекционер, в чем-то хозяин жизни, придерживался на этот счет другого мнения.
Через несколько лет после того, как коллекционер воспылал этой необоримой страстью, он приобрел горластого голубого попугая, которого в тех краях никто раньше никогда не видел и не слышал. Обошлось ему это чудо из чудес в целое состояние, ибо попугай по пути с одного конца света на другой неоднократно попадал в шторм и пережил два землетрясения. В это болтливое голубое чудовище коллекционер сразу же влюбился без памяти, а потому, когда однажды утром насест оказался пуст, он весь затрясся от бессильной ярости. В том, что попугая украли, сомнений быть не могло – его цепь, из тех, на которые сажают сторожевого пса, лежала разбитой на земле. Не на шутку разъяренный, коллекционер предложил за поимку голубого попугая поистине царское вознаграждение.
Нашелся попугай, как ни странно, уже через несколько дней: обнаружили его у городских ворот играющим в кости на деньги. К крайнему неудовольствию эблаита, поставившего на голубого попугая, попугай проигрывал, и проигрывал крупно.
Эблаита призвали к ответу, и он поклялся семнадцатью богами, что знавал голубого попугая, когда тот был еще яйцом, знавал и родителей голубого попугая, когда те еще были яйцами, видывал даже деда с бабкой голубого попугая, когда те еще не вылупились из яиц, и что это ужасное преступление он совершил лишь потому, что беден, что приехал издалека, что мучается чудовищной зубной болью, а еще потому, что в Эбле голубых попугаев столько, что они падают с деревьев, ибо на ветках свободных мест нет.
После чего в здание суда ввели трех эблаитов, которые единодушно показали, что ни разу не видели ни одного попугая, тем более голубого; обвиняемого, напротив, видели, и не раз; он, заявили они суду, нечист на руку, что, впрочем, не мешает ему регулярно проигрывать в кости.
Тогда обвиняемый закричал, что эти трое – никакие не эблаиты, в противном случае они бы про попугаев знали; на самом деле это эламиты, которые известны своей традиционной ненавистью к эблаитам и которые наговаривают на него, потому что хотят увидеть как его будут сажать на кол.
Тогда суд попросил эблаита взять попугая в руки, и попугай тут же его укусил, после чего был вызван коллекционер; попугай уселся ему на плечо и назвал по имени не только его самого, но и его жену. Эблаит призвал в свидетели двадцать пять богов, в том числе и тех, кого признают в Иерихоне, а заодно и два амулета, которые на всякий случай всегда носил с собой в кармане, что голубой попугай принадлежит ему, и только ему, дуется же попугай на него, поскольку он пожурил его за некоторые просчеты, допущенные в игре в кости. Эблаит попытался было заставить попугая повторить эту фразу, любую фразу, и даже протянул руку, чтобы его погладить, однако попугай укусил его вновь, на этот раз до крови.
После того как эблаита приговорили к мучительной смерти за кражу, лжесвидетельство и самовольную апелляцию к иерихонским богам, он пообещал, в случае если приговор будет смягчен, во всем чистосердечно признаться, в том числе и еще в шести преступлениях, которые он совершил в других городах и которые наверняка покажутся суду весьма забавными.
– Даром красноречия, может, ты и обладаешь, – крикнул он в сердцах попугаю, когда его уводили, – зато в игре в кости – дурак дураком. Правильно мне говорили – с мартышками дело надо было иметь, а не с попугаями.
Как вскоре выяснилось, претензии к голубому попугаю были не только у эблаита. Не успели шакалы дочиста обглодать его кости, как коллекционер обнаружил, что попугай звучно выкрикивает какую-то таинственную фразу, в которой половые органы его жены стоят в косвенном падеже, а имя его лучшего друга – в именительном. Доноси, да знай меру!
Лучший друг коллекционера не был таким хозяином жизни, каким был сам коллекционер, поэтому пришлось его убить, вогнав ему доносчика-попугая в задний проход. Лично мне известны всего семь видов казни еще более мучительных, и все они так или иначе связаны с жаждой. Не знаю, как попугаи, но люди в результате подобных экспериментов испытывают существенный дискомфорт. Я знала одного махараджу, который попытался загнать не в меру свободолюбивого придворного слону в анус, приговаривая: «Большего подонка, чем ты, я сроду не видал. Здесь тебе самое место!» Но слон, как видно, был на это счет другого мнения, он подобному акту решительно воспротивился и, испражнившись придворным, сломал ему шею, за что тот, надо думать, остался слону весьма благодарен. Коллекционер, отдадим ему должное, потерял с тех пор всякий интерес и к голубым попугаям, и к нам, черепкам, и к жизни. Счастью – конец, как любили мы изъясняться на лагашском.
Роза
Роза сидит на полу. На сегодня она явно перебрала поучительных историй. Прошлое ее не отпускает. «Уфф» – вздыхает она наконец, встает и медленно идет в спальню.
– Что с вами? – проявляет беспокойство Никки.
– Со мной? Все в порядке... Да... Нет... Не волнуйтесь. Спокойной ночи.
Четвертый день Никки
Первой уходит Роза. Второй, в леггинсах и в акробатическом трико под курткой, в обществе бензедрина и метадона, – Никки. Первой, спустя пять часов и три минуты, возвращается, раскрасневшись от интенсивных физических упражнений, опять же Никки. Возвращается в обществе ражего юнца с челкой. Указывает юнцу на более крупные предметы домашнего обихода, также предназначенные для выноса из квартиры – на этот раз в стоящий под окном автофургон.
– А как быть вон с тем цветочным горшком? – бормочет себе под нос юнец.
– Ой, да он разбился! – Юнец не ошибся, он роняет меня на пол, отчего я действительно распадаюсь на
