изнасиловали два негра после оргии в баре «Гавана», в которой она участвовала добровольно.
Что же касается сказанного Джексоном, то, по всей видимости, это не так уж важно. Ничтожный санитар-гомосексуалист был уволен из клиники — вряд ли это могло изменить решение, принятое присяжными в результате долгого судебного процесса по делу Катрин и ее так называемого изнасилования.
И потом, если заявить протест, то в лучшем случае ему удастся добиться отсрочки на день и подготовить допрос этого свидетеля. К тому же, естественно, суд может принять апелляцию и приобщить показания санитара в качества нового доказательства. Бесспорно, каждый лишний день процесса всегда приносит адвокату дополнительный доход. Но победоносный триумф Шмидта и его фирмы, связанный с победой в этом широко освещаемом средствами массовой информации процессе, принесет ему мгновенную славу, что перевешивает сотни тысяч долларов дополнительного заработка.
В любом случае для него, опытного юриста, боксера в прошлом, будет совсем не сложно даже без подготовки загнать в угол этого гомика. Он поиграет с ним как кошка с мышкой!
— Ну хорошо, я покажу вам красивую игру! — объявил он претенциозно. — Можете приступать.
— Благодарю вас, доктор Шмидт, — с медовой улыбкой поклонился прокурор, с трудом скрывавший свое ликование.
Пол вернулся к своему столу и попросил Питера подойти к скамье свидетелей. Усаживаясь, санитар встретился взглядом с горящими зрачками Вика Джексона, который с плохо скрываемым бешенством объяснял своему адвокату, что тот допустил существенную ошибку!
Уверенным жестом Шмидт отмел все страхи своего клиента. Вик Джексон осел в изнеможении.
Питер опустил веки, спрашивая себя: что, если сейчас он ставит на кон свою жизнь? Но стоявшие перед глазами кадры вчерашней погони, когда ему лишь чудом удалось уцелеть, убедили его, что ему следует идти дальше.
К тому же он сочувствовал Катрин.
Потому что он не был таким, как остальные.
Потому что он был гомосексуалистом.
Потому что он тоже был жертвой.
Как Катрин.
Когда он будет умирать, то сможет утешиться мыслью, что по крайней мере один раз в жизни он сделал то, чем может гордиться: он встал против правды богатых в защиту их жертвы.
Допрос начался:
— Господин Питер Лэнг, какую должность вы занимали до пятнадцатого июля этого года?
— Я был санитаром в клинике Гальярди.
— Получали ли вы пятнадцатого июля этого года особые распоряжения насчет Катрин Шилд?
— Да.
— От кого вы получили эти распоряжения?
— От директора клиники, доктора Джексона.
— Что это были за распоряжения?
— Дать мадемуазель Шилд ее лекарство около девяти часов вечера.
— Как вы отреагировали?
— Я был несколько удивлен.
— Почему?
— В принципе это не входит в мои обязанности, этим занимается другой санитар.
— Вы высказали ему свое удивление?
— Да, но он мне сказал, что все улажено. Он дал мне две таблетки. Первая — транквилизатор, их обычно прописывают пациентам, другая — маленькая таблетка, какой я никогда не видел. Я спросил его, что это за препарат. Он сказал, чтобы я не задавал вопросы, что это входит в лечение.
— Но вы впоследствии смогли узнать, что это такое?
— Да, когда я остался один, то из любопытства ее рассмотрел и обнаружил надпись: «мнемониум две тысячи».
Доктор Джексон напряженно переводил взгляд с Питера Лэнга на Шмидта. Последний уже заподозрил, что, возможно, его подвела чрезмерная самоуверенность и он зря позволил этому санитару давать показания, поскольку теперь он должен будет без подготовки провести контрдопрос. В любом случае свидетельство санитара оказалось более серьезным и компрометирующим его клиента, чем он предполагал!
Лицо Катрин понемногу прояснялось. Наконец-то она поняла, с чего все началось! Может быть, ей все же удастся восстановить свою честь? И может, тогда ее перестанут считать мелкой интриганкой, лгущей без зазрения совести?
Прокурор продолжил свой допрос:
— Господин Лэнг, вы получали другие инструкции от доктора Джексона вечером пятнадцатого июля?
— Да, доктор Джексон попросил меня вернуться в палату Катрин Шилд через час после того, как она примет лекарство, проследить, чтобы она оделась, и отвезти ее на такси в бар «Гавана».
— Сплошная ложь! — воскликнул Джексон, впервые нарушивший молчание на процессе. — Я никогда ничего подобного не говорил этому болвану!
— Господин Джексон, я вынужден призвать вас к порядку! — заявил судья Бернс.
Адвокат тоже повернулся к нему, повелевая сдерживать эмоции. Сейчас нельзя было терять самообладание, что позволило бы присяжным думать, что он, возможно, виновен.
Пол Кубрик продолжил:
— Вам не показались странными распоряжения доктора Джексона?
— Да, пожалуй, но, поскольку он директор клиники, я не осмелился ослушаться.
— Тогда что именно вы сделали в десять часов вечера?
— Ну, то, что мне велел директор: я пошел в палату к мадемуазель Шилд, попросил ее одеться, затем мы с ней взяли такси перед клиникой, и я отвез ее в бар «Гавана».
— В котором часу вы туда приехали?
— Я точно не знаю. Прошло какое-то время, пока она одевалась, пока мы добирались до бара, — должно быть, было уже десять тридцать — десять сорок пять.
— Что вы делали в баре?
— Ну, я-то вернулся в Нью-Йорк. Направился в видеосалон, где подрабатываю продавцом и мастером по ремонту видеокамер. Какое-то время я занимался камерой, которую нужно было почистить, но проверить ее я не успел, так как мы закрываемся в половине двенадцатого. И тогда я решил отнести ее к себе, поскольку обещал клиенту сделать все к завтрашнему дню. Я уже собрался идти домой, но меня начала мучить совесть. Вся эта история просто не выходила у меня из головы! Я не переставал спрашивать себя, почему директор приказал мне отвезти пациентку, находившуюся под действием лекарств, в бар. Я решил, что это неправильно, что в этом есть что-то подозрительное, тем более что мадемуазель Шилд очень хорошенькая! Поэтому, вместо того чтобы отправиться к себе, я вернулся в «Гавану». Но я не сразу решился войти туда. Не знаю, я колебался. На мне все еще была роба санитара, что не очень соответствовало обстановке, и потом, «Гавана» — бар для богатых, от этого я чувствовал себя еще более неловко. Я уже хотел бросить эту затею, уверяя себя, что скорее всего все выдумал, но тут увидел, как Катрин Шилд выходит из бара.
— Она была одна?
— Нет, она была с женщиной, довольно… видной.
— Что вы подразумеваете под словом «видная»?
— Ну, это была ярко накрашенная рыжеволосая женщина в очень коротком, сильно декольтированном платье, множество броских украшений, браслеты, бусы.
— Это она на фотографии? — спросил прокурор, показывая Питеру фотографию рыжеволосой Наташи.
— Да, это она.
