— Мужчин или женщин?
— Мужчин.
— Вы можете их опознать?
— Да, — сказала Катрин. Сначала она указала на банкира, а потом на чиновника. — Но господин Росс был одет иначе, не так, как сегодня.
— Можете уточнить?
— Да. На нем было красное платье!
По залу прокатился гул удивления, смешанного с недоверием.
— На нем было красное платье? Можете ли вы описать это платье более детально?
— Да. Это было довольно шикарное платье до колен и с открытой спиной. — Она сделала небольшую паузу, словно для того, чтобы перевести дыхание, и добавила: — На нем еще был парик.
— Парик?
— Да, белый парик. Сначала я решила, что это женщина, но, приблизившись, увидела, что это мужчина.
— Как вы это обнаружили?
— Под макияжем проступала щетина.
В зале раздались смешки. Губерт Росс, серый кардинал Нью-Йорка, накрашенный, в женском платье и белом парике!
Все повернулись в сторону высокого чиновника, пытаясь зондировать его взглядом, чтобы уловить реакцию, которая бы выдала его чувства. Но он хранил непроницаемое спокойствие. Значило ли это, что показания Катрин — абсолютная ложь, или же он был наделен исключительным самообладанием? Присутствующие были явно озадачены.
По настоятельным призывам судьи Бернса в зале установилась относительная тишина.
Пол Кубрик снова обрел уверенность. Наконец у него возникло ощущение, что обвинению удалось отыграть несколько позиций.
— Что произошло потом, Катрин?
— Мужчина в красном платье, которого звали Губерт Росс, приблизился ко мне. Он улыбался. Я сказала ему, что он наводит на меня страх и что я хочу вернуться в большую гостиную. Он начал хохотать. Произнес: «Боимся жирной Красной Шапочки? Тетушка Лулу не сделает тебе больно, вот увидишь!» А потом он меня поцеловал. Я ощутила его колючую щетину, его слюну… Он широко открыл рот… Он целовал меня в губы, целовал щеки, шею. Я его оттолкнула, крикнула, сказала, чтобы он меня не трогал, но он смеялся. А потом…
Катрин прервала рассказ, словно подойдя к ключевому месту своего повествования. Зал следил за ее рассказом затаив дыхание.
— А потом? — спросил прокурор.
— Он дал мне пощечину.
— Наотмашь?
— Да. Я упала. Мне было очень больно. Я подумала, что он сломал мне челюсть! Я поднялась и попыталась убежать, но он меня поймал. Он казался очень рассерженным. А другой, коротышка, смеялся. Он сидел на большом рояле.
— Продолжайте.
— Мужчина в красном платье силой потащил меня к роялю. И он сказал своему дружку: «Ты первый. Она дикая, эта маленькая шлюшка, но так даже интереснее…» Коротышка, он…
— «Коротышка?» — прервал Пол. — Вы имеете в виду господина Степлтона?
— Да, это был он, — ответила девушка, указывая на того пальцем. — Тот, что с повязкой.
Сначала банкир сделал рефлекторное движение, пытаясь закрыть раненую руку другой, но тут же одернул себя — этот жест мог быть воспринят как признание вины.
— Тогда, на вечеринке, он тоже был с повязкой?
— Нет. Это я его ранила.
— Мы забегаем вперед, Катрин, мне бы хотелось, чтобы вы изложили все по порядку.
— Хорошо. Потом…
Тут она замолчала. То, что она собиралась поведать, было мучительно. Было видно, что она собирается с силами.
— Степлтон встал, подошел ко мне, взял меня за ляжки и немного потанцевал. Я ему сказала: «Убери руки прочь, жалкая мразь!»
Банкир на самом деле был довольно низкого роста, но с его репутацией и известностью никто никогда бы не осмелился разговаривать с ним в подобном тоне, а тем более называть его так. В зале раздался едва сдерживаемый смех. Прокурор выдержал паузу, желая дать Катрин успокоиться, откровенность истицы позабавила и его, а затем продолжил, закусив губу:
— Мадемуазель Шилд, что произошло дальше?
— Ему не понравилось то, что я сказала, и он ответил: «Послушай, шлюхам полагается быть повежливее!» Я сказала, что не шлюха, что хочу, чтобы меня оставили в покое, хочу вернуться домой. Он перевел взгляд на своего переодетого друга и обратился к нему: «Да за кого она себя принимает, эта продажная тварь?» А тот ему ответил: «Это игра. Она изображает святую невинность, чтобы возбудить нас, понимаешь?» Поначалу он смеялся, а потом одним рывком спустил верх моего платья. На мне не было бюстгальтера, я принялась кричать. Тогда банкир сильно ударил меня по лицу. Я думала, он собирается меня избить. Я совсем обезумела. Он повалил меня на пол, попросил второго опустить крышку рояля и положил меня на инструмент. Коротышка снял с меня платье. Я сопротивлялась, но его дружок удерживал меня. Когда я пыталась вырваться, они оба били меня. Они все время смеялись и были возбуждены. Они сказали обо мне: «Она любит побои, мелкая шавка. Может, она мазохистка? Вик и правда преподнес славный сюрприз». В этот момент я почувствовала руку между своих ног, один из них стянул с меня трусики. Потом коротышка залез на скамеечку для рояля и…
— Я знаю, что это трудно, Катрин, но необходимо довести все до конца. Что он сделал потом?
Смахнув слезы, навернувшиеся на глаза, она собралась с силами и попыталась переступить через свое отвращение.
— Он спустил брюки и… изнасиловал меня, — закончила девушка.
В зале установилась такая тишина, что можно было услышать летящую муху. Все смотрели на побледневшего Степлтона, который, несомненно, должен был почувствовать напряжение этой тишины. На его лысом черепе выступили капельки пота.
— Продолжайте, Катрин, — сказал прокурор.
— Так как я сопротивлялась и кричала, чтобы он прекратил, мужчина, переодетый в женщину, удерживал меня на рояле, зажимая мне рот рукой. Они словно обезумели, смеялись, а коротышка все повторял: «Скажи, что тебе это нравится, маленькая негодяйка, скажи, что нравится!»
Измученная невыносимым испытанием, Катрин, не выдержав публичной исповеди, остановилась и разрыдалась. Эмоции в зале накалились до предела. Отец Катрин бросал убийственные взгляды в сторону Степлтона. Попадись этот мерзавец ему в руки всего на несколько секунд, он бы отомстил за честь дочери, во всяком случае заставил бы его сожалеть всю оставшуюся жизнь о том, что он совершил.
Мать Катрин достала из сумочки носовой платок и вытирала слезы. Ее одолевал жгучий стыд. Путаясь, она размышляла о своей вине. Возможно, ничего бы этого не произошло, если бы она поддерживала Катрин в ее профессиональных начинаниях, если бы она ее лучше понимала, больше любила!
Прожив всю жизнь в нищете, она никогда не питала теплых чувств к банкирам, с которыми часто вздорила, и рассказ Катрин лишь усилил ее ненависть к состоятельным мужчинам.
Как пыльный вихрь, эта ненависть разлетелась по всему залу. Этот лысый мерзавец — лицемер, монстр, который под прикрытием власти и денег скрывал свои постыдные наклонности!
Что же до присяжных, то они делали пометки и, казалось, разделяли всеобщее негодование.
Бледный как полотно, адвокат защиты подсчитывал размер ущерба. Доктор Шмидт предвидел, что показания Катрин могут оказаться разрушительными, но эффект намного превзошел его ожидания. На контрдопросе ему придется запустить целый фейерверк, разбив в пух и прах свидетельство молодой
