легкой ткани, что можно было без труда разглядеть грудь топ-модели: по всей видимости, на ней не было бюстгальтера, что позволяло выставить напоказ большие груди с ярко-красными сосками, настолько упругие, что можно было предположить исключительную наследственность, либо, что более правдоподобно, работу опытного пластического хирурга.
Как женщины, так и мужчины-присяжные, каждый на свой лад, испытывали притягательный эффект этой одежды. Они теперь лучше представляли, как именно выглядела Катрин вечером 15 июля: она была по меньшей мере привлекательной. Эта маленькая демонстрация дала ожидаемый результат, а именно: у присяжных возникло предвзятое отношение к девушке. Как ни печально, но меж тем достаточное распространение получило мнение, что из двух изнасилованных женщин хотя бы одна этого «хотела», провоцируя нападение, которое на самом деле являлось не чем иным, как наказанием за фривольность.
«Продефилировав» перед присяжными и убедившись, что они хорошо ее рассмотрели, датчанка приблизилась к столу судьи Бернса и повернулась к нему спиной, подчиняясь, таким образом, хитроумному, жестко разработанному сценарию Шмидта. Это позволило публике вдоволь любоваться вздернутыми грудями сквозь ткань платья, подобного тому, что носила Катрин. Легкое волнение в зале сопровождалось несдержанным свистом.
Доктор Шмидт обратился к судье:
— Если ваша честь хочет сравнить этикетки и модели…
Немного смущенный этой по меньшей мере необычной ролью, судья приступил к сравнению. Он протянул к шее топ-модели слегка дрожащую руку, нашел этикетку, которую не удосужился прочитать, а только, так сказать, трусливо «сфотографировал» взглядом и даже не осмелился засунуть ее обратно, оставив снаружи.
Шмидт принес ему платье Катрин, и судья мельком бросил взгляд на этикетку.
Убедительное сравнение.
— Благодарю вас, — тихо сказал судья, отпуская датчанку, — оба платья действительно идентичны.
Топ-модель не стала обременять себя, поворачиваясь к судье, чтобы попрощаться, и по сигналу Шмидта, который радостно улыбался ей, поздравляя с исключительно выполненным заданием, медленно, с высоко поднятой головой вернулась на свое место, явно равнодушная к вызванному ею интересу. Она снова накинула шаль на плечи и села.
Катрин с видимым интересом следила за этим маскарадом, который задел ее за живое. Приведенная в сильное замешательство, она опустила голову: она сама никогда не сознавала, до какой степени вид ее мог быть провоцирующим! В ее защиту следовало сказать, что у нее была грудь девочки-подростка, тогда как топ-модель была куда более щедро наделена женскими прелестями. В этом смысле сравнение было несправедливым, а следовательно, демонстрация искажала суть дела.
Как же Пол Кубрик мог допустить такое?
Когда схлынула волна стыда, Катрин бросила испытующий взгляд на прокурора, который лишь виновато поджал губы. Он понимал, что допустил промах, но исправить уже ничего не мог. Стоило на минуту ослабить бдительность, чтобы допустить ошибку из-за излишней самоуверенности.
Этот урок показал, что Шмидт способен ловко извлекать красочные эффекты даже из самых незначительных деталей: поэтому нельзя было позволять ему ни малейшей вольности.
Насладившись произведенным впечатлением, Шмидт продолжил свой допрос:
— Мадемуазель Шилд, можете ли вы сказать, каким образом вы попали в бар «Гавана» в Хэмптоне?
Катрин посмотрела на прокурора. Несмотря на все усилия, она так и не смогла этого вспомнить.
Кубрик не раз повторял ей: если она не знает чего-нибудь, то лучше сказать об этом, не вдаваясь в нелепые объяснения, потому что рано или поздно она рискует впасть в противоречия с собственными показаниями.
Прокурор только пожал плечами.
— Я не помню, — наконец ответила Катрин.
— Вы не помните? Как странно! У вас есть водительские права, мадемуазель Шилд?
— Нет.
— Нет водительских прав? Значит, вы не могли приехать в этот бар на автомобиле?
— Нет.
— Мадемуазель Шилд, если бы вам пришлось объяснять кому-либо из пациентов психиатрической клиники, где вы оказались вследствие совершенной тремя днями раньше попытки самоубийства, как добраться в Хэмптон, а точнее в бар «Гавана», что бы вы сказали этому человеку?
— Выбрать кратчайший путь на восток, а потом ориентироваться на странный запах.
Смех в зале.
— Я ценю ваше чувство юмора, мадемуазель Шилд, впрочем, как и все присутствующие здесь! Но мне хотелось бы, чтобы вы отвечали на мои вопросы со всей серьезностью. Если бы вам пришлось давать указания кому-то, кто захотел направиться в «Гавану», что бы вы ему сказали?
— Взять такси, — ответила Катрин самым серьезным тоном, не намереваясь вызвать комический эффект.
Новые смешки в зале.
— Понятно, — сказал Шмидт, который чувствовал, что несколько смешон. — Другими словами, вы действительно не знаете, как добраться до бара «Гавана», не прибегая к помощи такси. Так?
— Да.
— И вы взяли такси?
— Я не помню.
— Подытожим то, что нам известно: вы не могли сами добраться на машине до бара «Гавана», так как у вас нет ни водительских прав, ни автомобиля. И вы не помните, брали ли такси. Значит, вас, так сказать, телепортировали в этот бар?
— Протест, ваша честь.
— Протест принят.
— Извините меня, ваша честь, я увлекся неправдоподобностью рассказа мадемуазель Шилд, особенно если учесть уточнение, которое она сделала немного раньше! Но позвольте мне продолжить. Вы не помните, как оказались в «Гаване», и у вас нет ни одного свидетеля: никто не видел, как вы туда направлялись.
— Никто, кого бы я знала.
— Мадемуазель Шилд, использовали ли вы какое-либо средство контрацепции?
Вопрос не слишком удивил Катрин. Прокурор предупредил ее о том, что, намереваясь дискредитировать ее перед присяжными как женщину легкого поведения, Шмидт будет задавать ей уйму провокационных вопросов или вопросов, напрямую связанных с ее сексуальным прошлым, ее интимной жизнью, женскими секретами.
Это немного напоминало второе изнасилование, конечно менее грубое, но почти такое же разрушительное, как и первое. Расспросы адвоката ставили ее скорее в позицию обвиняемой, чем пострадавшей.
Томас наклонился к уху Пола.
— Зачем он ее об этом спрашивает? — прошептал он.
— Скоро узнаем! — ответил Кубрик, которого стратегия Шмидта волновала не меньше, чем Гибсона.
Джулия, тоже немало озадаченная, бросила вопросительный взгляд на Томаса, в ответ пожавшего плечами.
Катрин была совсем сбита с толку вопросом. Она предчувствовала ловушку: этот Шмидт, казалось, не брезгует никакой тактикой, какой бы порочной она ни была!
Молодая женщина снова повернулась к своему адвокату, который утвердительно кивнул.
— Я принимаю таблетки, — сказала Катрин.
— Таблетки. А другие средства вы используете?
