вылила кофе в раковину. Вот, скажем, полтюбика зубной пасты. Я в жизни не стану ею пользоваться. И ее не отдашь в благотворительный фонд. В принципе эта зубная паста могла бы обрести новый дом, если бы я не стала распространяться о ее происхождении. Но я просто не знала, куда ее можно пристроить. Так что паста отправилась в мусорную корзину.
Я сидела на крыше с Констанс. Констанс была профессиональной мошенницей, и у нее было два собственных дома в Лондоне, которые она сдавала каким-то французским художникам, пока жила в Барселоне. Янош подцепил ее на пляже. Работать ей было необязательно, но ей понравилось выступать в клубе.
Янош с Серджио тоже поднялись на крышу. Эти двое повсюду ходили вместе. Серджио говорил только по-итальянски, и Янош, который умел кое-как изъясниться на итальянском, стал для него связующим звеном с большим миром. Янош всегда пребывал в замечательном настроении. Он делал то, что ему нравилось: тратил деньги на красивых женщин и жил активной половой жизнью. Рино, например, никогда не удовольствуется тем, что есть. Может быть, он и станет настоящим профессионалом, но всё ему будет не так и не этак. А Янош хотел от жизни совсем немного: красивую жену-блондинку, большой дом и большую машину. Когда он все это получит, он будет счастлив. Ему не захочется ничего другого: жены покрасивее, дома побольше и машины получше. Может быть, он иной раз не откажет себе в удовольствии поразвлечься на стороне, но к ужину он будет дома, и его воротник не будет испачкан помадой. Тем мне и нравился Янош — он жил в свое удовольствие и был всегда всем доволен.
А вот Серджио меня раздражал. Причем раздражал очень сильно. Худенький, щупленький, мелкий, даже мельче Рутгера — всегда готовый на всё. Для всех и в любое время. Я повторю. На всё, для всех и в любое время. В общем, вы поняли. Он добился успеха как порноактер, потому что в его лексиконе не было фразы: «Этого я не делаю». Он был поразительно неразборчивый и всеядный. Тоже в своем роде талант. Но как очень верно заметил Влан: мужик, который ебет всех, по сути, не ебет никого. За здоровьем у нас в «Вавилоне» следили всегда очень тщательно, но для себя я решила: что бы там ни показали анализы крови, с Серджио я работать не буду. Он вырос в семье, где его очень любили и всячески баловали, а когда ему было двенадцать, его совратил его тренер по плаванию.
— Кошмар, — сочувственно проговорила я.
— Вовсе нет, — сказал Серджио. — Это было волшебно. Он любил меня и дарил мне подарки.
Серджио пугал меня тем, что не видел вообще никакой разницы между вопросом: «Ну что, может, по пиву?» и вопросом: «Может, похитим кого-нибудь, свяжем потуже, и пусть себе медленно задыхается, пока мы пьем пиво?» Когда мы обсуждали, как нам избавиться от Рутгера, Янош, видимо, не сумел подобрать точное слово по-итальянски, и Серджио, истолковавший наши намерения превратно, совершенно спокойно предложил утопить Рутгера в бассейне — изобразив это все пантомимой. Янош рассмеялся, но мы все были в ужасе. Потому что Серджио не шутил. Мы старались не встречаться с ним взглядами. Это было незадолго до того, как утонул Хеймиш.
— Они все жадные гады, — говорила Констанс. Я уже и забыла, о ком из политиков идет речь. Мы редко когда обсуждали политику, но если вдруг разговор заходил на какие-то политические темы и при этом присутствовала Констанс, то желчь изливалась рекой. В мире не было ни одного политика, в любой стране, в любой партии, правящей или оппозиционной, который бы не удостоился звания жадного, злобного, мерзопакостного и — любимый эпитет Констанс для членов правительства — тошнотворного гада. «Системе» и «правящим кругам» также доставалось от Констанс по полной программе. Для человека, который владеет двумя домами и чья единственная забота — какой пояс для чулок надеть сегодня, ее ярость была какой-то уж слишком свирепой. С таким жаром она говорила, помимо политики, только о сексе. Меня как-то коробит, когда девчонка на пятой минуте знакомства вдруг заявляет, что у нее было сто семьдесят восемь мужчин. Она что, их считает? Зачем? И зачем она мне сообщает об этом своем достижении? Я сама далеко не ангел, и, наверное, мой «послужной список» был гораздо длиннее, чем следовало, но сто семьдесят восемь мужиков… для любительского учета… когда тебе едва за двадцать… это сильно. Хотя, с другой стороны, если ты гонишься за количеством, всегда можно набрать телефон ближайшего регбийного клуба.
Серджио с Яношем опять хохотали над объявлением про Рутгера. Серджио с Яношем много снимались в порно и Рутгер тоже пытался прорваться на большой экран, но не подошел по анатомическим показателям. Однажды Рутгер увязался за Яношем на съемки и заявил режиссеру, чтобы ему дали двух или даже трех женщин, потому что «одной недостаточно». Как потом сказал Янош: «Он был прав. Одной оказалось недостаточно. Это был перебор». Неспособность к эрекции перед камерой не поколебала решимости Рутгера. Он объездил всю Европу и всю Америку, всеми правдами и неправдами пробирался на съемочные площадки, появлялся под вымышленными именами и в париках, но когда доходило до дела, у него не стоял — хоть убейся. И вот парадокс: хотя Рутгер не снялся ни в одном эпизоде, в порно индустрии его знали все. Все знали и все не любили. Вплоть до того, что один режиссер купил полторы страницы рекламного места в отраслевом журнале и напечатал там фотографию Рутгера, список его псевдонимов и краткий, по пунктам, ответ на вопрос заголовка: «Почему вам не надо работать с этим человеком?»
Когда я только приехала, Рутгер хитростью и обманом затащил меня к себе: смотреть его проморолик. Ролик был очень короткий.
В первой части, продолжительностью три минуты, Рутгер появился на экране всего два раза по паре секунд. Он играл разъяренного бойфренда, чью подругу пялит курьер из доставки пиццы, а он наблюдает за этим, застыв в дверях. Этот ролик доказывал — убедительно и нарядно, — почему Рутгеру противопоказано сниматься в кино. У него был выдающийся антиталант к актерству. Мало того, рядом с ним даже более или менее талантливые ребята тут же утрачивали все свои актерские способности. Ему не надо было ничего делать — просто стоять и смотреть. Но при этом он выглядел не разъяренным бой-френдом, разочарованным в любви и в жизни, а никудышным актером, который пытается изобразить разъяренного бойфренда, разочарованного в жизни.
Позже Янош открыл мне секрет, что даже в этом коротеньком эпизоде Рутгер снялся лишь потому, что заплатил режиссеру и сам купил пиццу.
Слава Богу, вторая часть оказалась еще короче. Какая-то семидесятилетняя бабушка в костюме монашенки, но только в верхней его половине, старательно запихивала в Рутгера вешалку для полотенец, а Рутгер старательно делал вид, что ему это нравится. На этот раз он играл явно лучше, потому что был в противогазе. У половинчатой престарелой монашки был вид человека, полностью разочарованного в жизни.
В третьем ролике Рутгер держал свинью, к которой пыталась пристроиться дамочка средних лет, как я поняла, убежденная противница физических упражнений, здорового питания и косметической хирургии. У свиньи был вид животного, полностью разочарованного в жизни.
В последнем, четвертом по счету, ролике Рутгер лежал связанный на болиде «Формулы-1», и на него испражнялась скучающая блондинка с кустарной татуировкой-скорпионом на заднице. Очевидно, Рутгер получил эту роль лишь потому, что предоставил болид. Янош как-то сказал, что отец Рутгера был заместителем министра чего-то там в Германии и регулярно переводил Рутгеру деньги с надеждой на то, что сынуля крепко подсядет на героин и когда-нибудь тихо скопытится.
— Пойду окунусь, — объявила я, направляясь к бассейну. Как будто если бы все про меня забыли, я бы там утонула. Утонуть в нашем маленьком, мелком бассейне — это надо как следует постараться. Хотя, с другой стороны, люди тонут и в ванне. Я надеялось получить удовольствие от купания, но удовольствия не получилось. В голову лезли всякие мрачные мысли типа: вот я тут плескаюсь на солнышке, вся такая веселая и довольная, а Хеймиша уже нет в живых. Уныние — вещь бесполезная, даже вредная, но от него просто так не отмахнешься.
Констанс, Янош и Серджио о чем-то болтали и громко смеялись. Я наблюдала за ними и жутко завидовала Констанс, что она так легко сходится с людьми. Тогда я была еще молодая и не понимала, что большинству людей нравятся люди, которых они плохо знают, потому что, как правило, эти люди тоже плохо их знают. Все дело в очаровании малознакомого. Малознакомым знакомым приходится довольствоваться только тем, что ты сам рассказываешь о себе, и они никогда не заденут твое самолюбие, уличив тебя во лжи. То есть ты никого не обманываешь по-крупному. Ты не называешься летчиком- истребителем или пятой по счету из самых богатых женщин Испании. Просто ты им рассказываешь далеко не все и слегка приукрашиваешь свое прошлое, выставляя себя в более выгодном свете. Ты говоришь:
