просвистело в сантиметре от кровожадных челюстей. На гладкий пол закапала едкая, как кислота, слюна.
Мирани взвизгнула.
— Что вы делаете?
Щенок заскулил, сел на пол, жалобно понурив голову. Его песочная спинка подрагивала. Она сделала шаг к нему, но Орфет схватил ее за руку.
— Кого ты видишь, пресветлая?
— Что-что?
— Я спрашиваю, кого ты видишь? Она откинула волосы с глаз.
— Собаку, но…
— Ту же саму собаку? — Он обернулся к Аргелину. — Потому что я вижу дворняжку из пустыни, тощую и жалкую, голодную и чесоточную.
Генерал не отводил глаз от своего чудовища. Он изготовился к бою, выставил меч, нацелившись острием в крадущуюся псину.
— Бредовые видения пьяницы. Хочешь, толстяк, расскажу, что тут есть на самом деле? Кошмарная тварь. Мастифф Царицы Дождя, с громадными челюстями, его хвост извивается, как змея. Если его не убить, он сожрет нас всех с потрохами.
Мирани поглядела на Орфета.
— Это маленький щенок, — прошептала она. Музыкант помолчал, потом укоризненно взглянул на мальчика. Правильное лицо Алексоса зарделось.
— Я же говорил, Орфет, у него три головы.
— Но чтобы такие!.. Скажи нам, дружище, какая из них — настоящая.
Алексос горестно вздохнул.
— Понятия не имею. Нет, знаю. Они все настоящие. Аргелин опять взмахнул мечом, и щенок взвизгнул.
Мирани ахнула.
— Все — настоящие? Не может быть!
— Может, Мирани. — Он с сердитым видом уселся на камень, упершись локтями в колени.
Потом обиженно добавил:
— Вот так у богов всегда бывает, когда мы смотрим на людей и хотим понять, чего они хотят. Всем всё видится по-разному. Теперь понимаете, как это сложно? — Он развязал шнурок на сандалии, терпеливо перевязал заново. Над его головой Мирани в отчаянии поглядела на Орфета.
Тот угрюмо произнес:
— Все равно нам придется его убить, госпожа. Другого выхода нет.
Не поднимая головы, Алексос проговорил:
— Царице Дождя это не понравится.
— Мы с Царицей Дождя — враги, — отрезал Аргелин.
— Орфет, у тебя остается твоя лира. — Алексос выпрямился, сложил руки за спиной, скрестил ноги. — Поиграй ему, пусть уснет. Вот как это надо делать.
Музыкант удивленно посмотрел на него, потом снял с плеча лиру, быстро настроил, и под огненными сводами пещеры затрепетали чарующие звуки.
Аргелин процедил сквозь стиснутые зубы:
— Скорее. Эта тварь растет все выше. Уже касается спиной потолка. — Его настороженный взгляд был устремлен навстречу какому-то ужасному видению, недоступному для Мирани.
Под тихую музыку, растекавшуюся под сводами пещеры, щенок свернулся клубочком, поиграл с собственным хвостом. Мирани сказала Богу:
— Это как-то характеризует меня?
Звучала тихая музыка. Не мелодия даже, а просто вереница ласковых нот, не связанных друг с другом, перемежающихся долгими паузами, так что Мирани ловила себя на том, что с нетерпением ждет следующую ноту: какой она будет? И она приходила — звонкой каплей падала на пол, растекалась тихим плеском, сплеталась в крошечный венок певучих гармоник.
Щенок умиротворенно свернулся калачиком и уснул. Мирани подошла к нему, села рядом, погладила теплый, чуть раздутый животик, смешной крохотный хвостик, и под теплым дождем ласковой музыки ее тоже потянуло в сон. В пещере стало сумрачнее, огненные сполохи начали тускнеть, как будто музыка затушила невидимые костры, и в мелодию вплетался чей-то голос, и это не был голос Орфета, он успокаивал ее, и Мирани опустила голову на руки, закрыла глаза, чтобы лучше слышать. Голос звучал внутри нее, в крови и в сердце; эту песню пела вода, она испокон веков рождалась в глубинных недрах вселенной, сливалась с темнотой, кружила и кружила, затягивала Мирани в извечный водоворот сновидений.
Она вздохнула, перевернулась на другой бок. Окно в ее комнате было открыто, во дворе ходили слуги. Они расставляли на террасе сине-желтые тарелки к завтраку, ветерок шевелил тонкие занавески. В складках белой материи сердито жужжала запутавшаяся пчела.
Она под жарким солнцем поднималась по лестнице к Оракулу. За ней по пятам следовала вереница ящериц, и на каждой была крохотная красно-золотая маска. А через прорези у рта то и дело выстреливались, ловя мух, длинные змеиные языки.
Оракул раскрылся. Кто-то расчистил завалы. Уста Бога зияли глубокой трещиной, и она понимала, что расселина эта будет расти и расти, пока не разломит мир надвое, и вся земля разделится на два полукруга, которым никогда больше не сойтись вместе. Одна из ящерок вскарабкалась ей на сандалию, маленькие лапки заскребли по коже.
Она распахнула глаза.
В пещере было темно. Огненный свет потух, в полумгле витал холодный дымок. Орфет сидел, прислонившись к валуну, рядом с ним валялась оброненная лира. К его боку прильнул, свернувшись калачиком, Алексос. Чуть поодаль лежал Аргелин, в такой позе, будто он замахнулся мечом, споткнулся и упал, выронив меч, который валялся в паре дюймов от него.
Щенок сладко посапывал. А позади него стоял незнакомец.
Он стоял и смотрел на них. Потом вошел в пещеру. Очень худой, с волосами, черными как ночь, в темной тунике до колен, окаймленной серебром. Маска на нем была страшная: она изображала морду шакала. Остроконечные уши, длинная пасть. У Мирани мороз пробежал по коже. В тенях за прорезями маски блеснули глаза.
— Орфет! — шепнула она, и он тотчас же проснулся и сел. Загудела потревоженная струна.
— Кто ты такой? — послышался хриплый голос Орфета.
Незнакомец не ответил, только взмахнул рукой и поманил ее. На пальце сверкнул серебряный коготь.
Она поднялась на нетвердые ноги, услышала рядом бронзовый скрежет. Увидела, как раскрылись глаза Аргелина, как его рука потянулась к рукояти меча. Он встал, пошатываясь, и растерянно глядел по сторонам, как будто спросонья забыл, где находится.
— Что здесь происходит?
— Тише, — сказал Орфет. — Кажется, у нас появился проводник.
Аргелин холодно вглядывался в странную фигуру. Потом сделал шаг, осторожно обошел спящего щенка, как будто видел в нем исчадие ада, и на миг ей почудилось, будто она тоже видит распростертое чудовище: из его ноздрей идет пар, зловещее пламя потухло, рассыпалось тусклыми угольями.
Алексос прошептал:
