Из-за поворота вышел воин. В жарком мареве его доспехи мерцали, словно источая собственный свет, лицо скрывалось под шлемом. Он остановился, поглядел на защитников Оракула, потом что-то крикнул вниз, своим спутникам.
— Да пребудет с нами бог, — прошептала Ретия.
Солдат приближался. Он вышел из полосы солнечного света и оказался обыкновенным человеком, даже довольно хлипким, шел он ровно, не замедляя шага, пока украшенная головой горгоны кираса не оказалась в считанных дюймах от смертоносного копья Ретии.
Друг на друга смотрели улыбающаяся маска и бронзовый шлем.
С его губ слетело слово, хриплое и искаженное.
Оно прозвучало так:
— Пресветлая!
Проползая по коридору, Сетис мысленно спросил:
— Ты уверен?
Осколки драгоценных камней кололи ему руки и колени. Опал и яшма, бирюза и халцедон. Впереди лучи отраженного света выхватили из темноты стену, усеянную бриллиантами; острые грани царапали ему спину, сдирали кожу с локтей. Если сюда доберутся северяне…
— У Аргелина?
Он вынырнул из туннеля в просторный зал. И увидел солнце под землей.
Оно было громадное и свисало с потолка, тихонько покачиваясь от дуновения сквозняков. Гладкое, ровное, безупречное. Как его сумели принести сюда? Под золотым диском стоял Креон и снизу вверх смотрел на его сияние, как будто оно не причиняло ему никакой боли.
Заслышав его, альбинос обернулся.
— Как Шакал?
— Силы равны.
Креон снова обратил лицо к кованому диску. Его волосы блестели в золотом сиянии, бледная кожа словно источала собственный свет.
— Тогда подождем моего брата. И Аргелина.
Она опустила на чашу весов перо.
Небольшое белое перышко, которое она достала из шкатулки. Такое легкое, что его шевелило дуновение ветерка. Однако под его тяжестью чаша весов сразу опустилась.
Гермия подняла глаза.
— Видишь, господин Аргелин? Что ты можешь этому противопоставить?
Он с болью прошептал:
— Гермия…
— Свою добродетельную жизнь? — нежно проговорила она. Поднялась по ступеням, села на трон. На ее ногтях сверкнули хрустальные капли. — Не знающий жалости путь по ступеням армейской иерархии? Резню и кровопролития? Убитых Советников, истребленные семьи твоих врагов, смерть детей, которые могли бы вырасти и лишить тебя власти?
— Раньше это тебя не заботило.
Она улыбнулась.
— Или женщин, которых ты погубил? Твое желание подчинить себе даже голос Бога? Не говоря уже об убийстве Архона… обоих Архонов, будь на то твоя воля. Шантаж, интриги. Ты нанял чужеземное войско, чтобы оно воевало против твоего собственного народа. Какое из этих деяний ты положишь на весы, господин генерал?
На его лице не дрогнул ни один мускул, только морщины залегли глубже.
— Гермия, когда-то мы были друзьями. Больше, чем друзьями. Ты была моей сообщницей в этих преступлениях.
— Я рада, что ты признаёшь свои деяния преступлениями. Ты хотел короновать себя на царство божественным венцом. Провозгласить себя Архоном. Сбросить мои статуи с пьедесталов, отвернуться от моей силы, от дождя, дающего жизнь. — Ее голос дрожал от гнева. Даже Алексос поднял голову, и на миг в его глазах промелькнув отблеск ужаса пред гневом Царицы.
Аргелин же не моргнул глазом.
— Положи всё это на чашу весов. Но положи и кое-что другое — мою любовь к тебе.
— Любовь! — взвилась она. — Ты меня убил!
— Ян нанес удар в гневе, и предназначался он не тебе. Я бы не тронул и волоска на твоей голове.
Она хрипло рассмеялась.
— Ты бы в любую минут отшвырнул меня прочь. Я была Гласительницей и имела власть. Но когда ты достиг бы своей цели…
— Нет! — Он взлетел по ступенькам, схватил ее за руку. — Нет, Гермия, клянусь! Этого ни за что бы не случилось, поэтому что я никогда в жизни никого не любил, даже себя. Только тебя. Нас связывало больше, чем заговор, больше, чем преступления. Мы были отражениями друг друга, наша связь была глубокой, настоящей, и нас ничто не разлучило бы, даже смерть. Мы этого не допустим! Ты же понимаешь! Я заберу тебя с собой назад. Говорю об этом перед лицом Царицыного гнева, перед лицом богов, даже если из-за этого наступит конец света и на земле воцарится Хаос. Я буду с тобой, Гермия. А я всегда добиваюсь того, чего хочу.
В тишине слышался только плеск водопада. Мирани прикусила губу, глядя на лицо женщины, на изящно подведенные брови, красные губы. Кто это — Гермия? Или маска из ее плоти на лице Царицы Дождя?
Гермия неуверенно улыбнулась.
— Нам никогда уже не узнать, что ты сделал бы, а чего бы не сделал.
— Захочешь — узнаешь. Возвращайся вместе со мной.
— Это невозможно. Если только…
Он коснулся ее руки.
— Если только что?
— Я попала сюда через смерть, Аргелин. Через мою смерть. Если я уйду, то кто-то должен остаться здесь. Царица требует жертвы.
Аргелин рассмеялся — жалко, сдавленно.
— Будет ей жертва! — Он обернулся. — Давай отдадим ей вот этого толстяка, моего убийцу.
Орфет резким движением скрестил руки на груди, но голосом не выдал гнева.
— Полегче, генерал.
— Тогда отдадим жрицу. — Аргелин подошел к Мирани и тихо произнес: — Мой удар был нацелен в тебя. Может быть, я должен закончить то, что начал.
Она посмотрела на него. Глаза у генерала были темные, уверенные, но она почувствовала, что ее былой страх перед ним давно улетучился.
— Вряд ли ты это сделаешь, — спокойно ответила она.
— Нет? Тогда мальчишку. — Он обернулся к Алексосу. — Архон обязан умереть за свой народ.
Алексос рассмеялся, лягушка спрыгнула с его ладони.
Мирани сказала:
— И его ты тоже не тронешь. — И встала перед ним, так что ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на нее.
— Всем нам известно, генерал, чью жизнь ты должен подарить Царице Дождя.
Он хранил молчание.
— Единственный путь отсюда — солнечный диск, а он у тебя. Отдай его Царице. — Голос Мирани
