Я ответила, что в раю.
Тогда Барни сказал, что если из рая возвращаются вот с такими физиономиями, то он постарается съездить отдохнуть в ад.
Я пожелала ему счастливого пути.
Затем Барни спросил про кольцо. Не заметить его было невозможно. С огненным камнем — старинным рубином — изумительно сделанное, изящное и роскошное одновременно, оно бросалось в глаза.
Удивительной красоты кольцо я обнаружила на своем пальце не сразу. Убиваясь и терзаясь по утраченному раю, я не замечала ничего вокруг. Лишь к вечеру почувствовала, что на безымянном пальце правой руки мешается что-то лишнее. Тяжелое, холодное. Взглянув я увидела кольцо.
Я даже поначалу не поверила своим глазам. Алый камень, словно драгоценность из стародавней легенды, отбрасывал тяжелые пурпурные отблески. Завораживал и ослеплял. Холодный снаружи, в своем сердце камень содержал мерцающий багряный огонь.
Что есть сей драгоценный дар? Плата за известные «услуги»? О да, тут я постаралась на славу, впервые в жизни влюбившись и потеряв голову вместе со стыдом и гордостью. А может быть, утешающий «приз»? Или необъяснимая прихоть ангела с разбитым хрустальным сердцем?
Все может быть, но мне хотелось думать, что это память. Я знала, что более не сниму нежданное кольцо ни при каких обстоятельствах. Оно будет со мной. Вечно. Станет частью меня.
Что я могла ответить Барни? Сказала, что это туристический сувенир. Барни недоверчиво хмыкнул, пробормотав что-то насчет обручальных колец, и был немедленно пригвожден убийственным взглядом к протертому сиденью.
Я потом наведалась к ювелиру, чтобы он оценил «безделицу». Не то чтобы меня сильно интересовала цена, но мне была любопытна сумма, в которую меня «оценил» Ангел-city.
Ювелир назвал лишь приблизительные цифры, от которых у меня закружилась голова, и я чуть не грохнулась в обморок прямо в ювелирном салоне. Ей-богу, я столько не стоила. Со всей своей бурной страстью и разогретой до кипятка кровью. Гарланд явно переусердствовал в щедрости.
Я также узнала, как называются те кроваво-рдяные орхидеи, которыми меня обильно усыпали на постели ангела. Пересмотрела массу книг, едва не стала специалистом в области орхидей, но отыскала их. Софронитис. Орхидеи цвета крови.
Жизнь, обыденная и серая, постепенно затягивала в свое вязкое тухлое болото. Я исправно ходила на работу, делала сенсационные снимки, которые под псевдонимом Мирмекс красовались в «Наклонной плоскости». Звезды зверели, адвокаты грозили всеми карами небесными, Барни блаженствовал, я получала гонорары. Все происходило, как всегда.
Все и не все.
Потому что у меня снова возникло пренеприятное чувство, что некто невидимый за мной наблюдает. Это уже походило на острую паранойю. За мной некому было наблюдать. Я никому не нужна. И все-таки незримое наблюдение я чувствовала всем своим существом. Я снова начала оглядываться по сторонам.
И не могла более жить в одиночестве. Всего нескольких дней в раю хватило, чтобы понять, что это значит — быть не одной.
Нет, я не стала заводить звонкого щенка или озорного котенка. Я купила орхидею в горшочке.
Ликасту Скиннера.
Чисто белую.
Меня предупредили, что орхидеи — ужасно капризные создания, и за ними требуется уход, как за королевским дитятей. Чуть что не по ним, и они из вредности гибнут. Мне ли этого не знать! Мистер Гарланд прочитал немало лекций об уходе за орхидеями. Я запомнила все почти дословно.
Теперь, когда я возвращалась в свою неуютную квартиру, меня встречала орхидея. Я так привязалась к ней, что начала с изящным растением разговаривать. Ликаста узнала обо мне все. От веса тела до размера туфель, от любимого сорта шампанского до названия ночного увлажняющего крема.
Я продемонстрировала ликасте белое платье, в котором путешествовала по линии ангелов. Показала специально, чтобы избалованная орхидейка не слишком зазнавалась. В белом волшебном наряде я чувствовала себя красивее ее.
Это оказался единственный раз, когда я надела роковое платье после всего случившегося.
В один из вечеров, когда за окном лил нескончаемый холодный дождь, ликаста выслушала мелодраму об Ангеле-city и Лайлии Шеритон. Короткая лав-история без традиционного для подобного жанра хеппи- энда. И слезы, выступившие на глазах, вызвала вовсе не мелодраматическая развязка.
Я отдавала себе отчет, что медленно и тихо гибну. Что орхидею Лайлию Шеритон ничто не спасет. Ей не выжить в мире, в котором
Ангела-city.
Тот невидимый наблюдатель, что следит за мной — будет единственным, кто увидит, как я угасну. Точно орхидея-эпифит, лишенная жизненной опоры.
Может быть, кто-нибудь другой на моем месте развил бы кипучую деятельность. Чтобы отомстить. Чтобы причинить зло. Чтобы взглянуть в глаза врагу и спросить прямо: «Почему?»
Порой меня охватывали подобные боевые настроения и сразу закипала кровь. Но именно мысль о ситуации, когда придется смотреть в бездонные глаза ангела, мгновенно охлаждала разум. Нет-нет, мне больше нельзя смотреть в его черные глаза. Это слишком больно.
Гораздо больнее, чем просто умереть.
— Неужели в раю так ужасно? — вдруг спросил Барни, откладывая недочитанную статью.
Я вздрогнула, отрывая глаза от монитора компьютера, и испуганно оглянулась на редактора. Барни смотрел на меня в упор, словно мечтал раскрошить на мелкие кусочки, как сухую булочку.
— У тебя на носу капля, — добавил он свирепо.
Я непроизвольно вытерла нос. На нем и правда висела слезинка. Бог мой, да ведь я лила слезы. Прилюдно. Докатилась…
— Что ты делала в том раю? И что с тобой там сделали? И кто именно? — вопросы сыпались и прыгали, как теннисные мячики из прохудившейся сеточки-мешка. — Назови мне имя того мерзавца, и я его растерзаю.
— О чем ты, Барни? — Я боялась притронуться к своим глазам, чтобы не выдать других слез.
— Я о том, девочка, что видеть каждый день возле себя живой труп, мне уже надоело. Я не некрофил. Я — натурал! — прогремел Барни во весь голос, и я с тоской подумала, что теперь анекдотов про Барни- натурала не оберешься. На каждом углу станут судачить.
— Никогда в этом не сомневалась, — проговорила я сдержанно.
Изо всех сил сдерживалась, потому что очень хотелось завыть в голос и рассказать Барни все-все. Но испугалась, что он меня ногами отпинает, что так долго молчала. И погибших снимков не простит никогда.
— Если ты не перестанешь умирать, я тебя уволю, — зловеще предупредил Барни, — и я втянула голову в плечи, оглушенная. — Качество твоих снимков становится все хуже и хуже. Скандалов все меньше и меньше. Этак и тираж пойдет на убыль.
— Извини, Барни, — опустошенную и ошарашенную, меня хватило только на тривиальный идиотизм извинения.
Но Барни не услышал.
— Может быть, тебе снова вернуться в рай? И уладить там все проблемы? — неожиданно предложил он.
Я взглянула на него, как на библейского зверя из Апокалипсиса.
— Второй раз меня в рай не пустят. — Из груди вырвалось тяжкое сипенье. Вернуться… как я об этом мечтала. — И к тому же я не знаю точной дороги. Туда и обратно я перемещалась по линии ангелов, а тот ангел, что служил провожатым, больше меня не хочет…
Барни следовало немедленно позвонить в психиатрическую клинику, чтобы вызвать психиатров и чертову дюжину санитаров. Но он только вздохнул.
— Понятно. Все гораздо хуже, чем я предполагал.
