между «первостепенно важной» советской концепцией, с одной стороны, и «путаными абстракциями» англо-французского проекта — с другой, просматривалась «пропасть, отделявшая обе эти концепции и обе цивилизации друг от друга»[1050].
Руководитель английской делегации адмирал Драке поблагодарил Ворошилова и Шапошникова «за ясное и точное изложение плана»[1051], а в отчете своим руководителям назвал все это «детской затеей»[1052]. На заседании 16 августа Ворошилов предложил прервать переговоры до получения ответа на «кардинальный вопрос». На заседании 17 августа он наконец прервал переговоры, ссылаясь на предстоящую в ближайшее время «почти бесспорную» «большую европейскую войну»[1053], до поступления полномочий британской делегации и ответа на «кардинальный вопрос» из Лондона и Парижа.
Было решено возобновить переговоры 21 августа.
Решающая акция Германии: предложение пакта о ненападении (17 августа)
Германское правительство благодаря секретным сообщениям из лондонских правительственных кругов, поступившим через германское посольство, получило подробную информацию об этих переговорах[1054]. Гитлер и Риббентроп с величайшим вниманием наблюдали из Оберзальцберга за развитием событий. Чтобы самим не стать жертвой иностранных секретных служб, ими было дано указание переправлять всю важную информацию непосредственно через специальных курье ров[1055]. Они знали, что, помимо германского посольства в Москве, и другие хорошо информированные миссии Германии на первых порах высоко оценивали шансы на успех западных военных миссий в Москве[1056]. В то время как лондонский посол Дирксен тщетно добивался в министерстве иностранных дел приема у Риббентропа, поверенный в делах Тео Кордт сообщил министерству иностранных дел вечером 14 августа 1939 г., что отчет Уильяма Стрэнга о московских переговорах «звучит оптимистично: Советское правительство проявило столько знаков доброй воли к заключению договора, что уже нет никаких сомнений в том, что он будет подписан». Подготовка к военной части переговоров осуществляется по взаимному желанию «с величайшим ус корением». Единственная еще не принятая формулировка для определения «косвенной агрессии» может быть найдена «сравнительно легко» после совместного изучения стратегических возможностей[1057].
Когда это сообщение незадолго до полуночи 14 августа поступило в Берлин (ему могла предшествовать телефонная информация сходного содержания), Шуленбургу уже была отправлена телеграмма рейхсминистра: она содержала обширную инструкцию, сходную с большой неотправленной инструкцией от конца мая 1939 г., но шла гораздо дальше в территориальных уступках. Фридрих Гауе вторично совершенно неожиданно для себя был вызван к Риббентропу, на этот раз из отпуска. В Фушле он должен был переработать уже подготовленный текст, который «сводился к предложению о вступлении в политические переговоры с целью заключения договора»[1058]. После доработки текст был направлен для передачи в посольство в Москве, где Хильгер, дважды в течение того дня предупрежденный Вайцзеккером о предстоящем получении инструкции [1059], уже с вечера 14 августа договаривался о приеме посла наркомом иностранных дел. Посольство проявило немалую настойчивость, чтобы добиться 15 августа приема у В.М.Молотова[1060]. В конце концов прием был назначен на 20.00. В соответствии с советской точкой зрения «германское правительство еще раз проявило инициативу и сделало уже вполне официально решительный шаг»[1061].
Во время встречи Молотов, по словам Шуленбурга, был «как никогда общительным»[1062]. Шуленбург извинился за назойливость и сообщил о том, что ему известно, что Советское правительство заинтересовано в продолжении политических переговоров в Москве. Молотов, согласно записям Шуленбурга, подтвердил это. Затем Шуленбург зачитал инструкцию Риббентропа, заменив при этом некорректные, оскорбительные выражения более подходящими[1063]. Шуленбург, как явствует из советской записи беседы, заявил, что полученную им из Берлина инструкцию он должен изложить устно, но по поручению Риббентропа он просит доложить о ней Сталину. Поэтому зачитанный им текст был тут же переведен на русский язык и записан. Эта процедура, как об этом сказано в советской записи беседы, заняла 40 минут. (Русский перевод приложен к советскому протоколу.)
В полном соответствии с советской доктриной о мирном сосуществовании государств с различными идеологическими системами Риббентроп в своей инструкции предлагал Советскому правительству навсегда покончить с периодом внешнеполитической вражды. Он отрицал наличие каких бы то ни было агрессивных намерений Германии против СССР и повторял формулу о полностью согласованном урегу лировании всех вопросов между Балтийским и Черным морями, таких, «как Балтийское море, Прибалтика, Польша, вопросы Юго-Востока и т.д.»[1064]. Риббентроп писал также об историческом повороте в отношениях между обоими народами во имя будущих поколений и не постес нялся перефразировать слова Бисмарка, высоко чтимые сторонниками идеи Рапалло в России: «В прошлом у обеих стран все шло хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами». Он призывал убрать наслоения взаимного недоверия, подогревая одновременно советскую подозрительность в отношении «западных капиталистических демократий», являющихся «непримиримыми врагами как национал-социалистской Германии, так и Советской России». Они будут ныне вновь пытаться втянуть Россию в войну путем заключения военного союза против Германии — именно такая политика в 1914 г. поставила Россию на грань катастрофы. Поэтому «насущный интерес обеих стран заключается в том, чтобы избежать в будущем разрыва между Германией и Россией в интересах западных демократий».
И прежде всего «английское подстрекательство к войне в Польше требует, по его мнению, «скорейшего решения» территориальных проблем Восточной Европы», в противном случае могут возникнуть роковые последствия. В связи с этим Риббентроп заявлял о своей готовности «нанести краткий визит в Москву, чтобы от имени фюрера изложить его точку зрения господину Сталину», поскольку «обсуждение по обыч ным дипломатическим каналам» потребует слишком много времени. Он лично хотел бы в Москве «заложить фундамент окончательного очищения германо-русских отношений». Руководствуясь указанием, Шуленбург в конце концов попросил Молотова о соответствующей аудиенции у Сталина.
Молотов приветствовал содержание заявления, однако подчеркнул, в соответствии с записью Шуленбурга, что «осуществление визита рейхсминистра в Москву... (требует) тщательной подготовки, чтобы предполагаемый обмен мнениями принес результат». В записи Павлова отмечается, что, по мнению Молотова, «необходимо провести подготовку определенных вопросов, для того чтобы принимать решения, а не просто вести переговоры». По словам Шуленбурга, Молотов согласился, что «время не терпит», поскольку Советское правительство также не желает, чтобы «события поставили его перед совершившимися фактами», однако высказался за «предварительное выяснение и подготовку некоторых вопросов».
В состоявшейся затем беседе речь шла о планах правительства рейха. Молотов ошеломил Шуленбурга откровением о том, что уже в конце июня Советское правительство получило в Риме от Чиано информацию о существовании в Берлине некоего «плана Шуленбурга», предусматривающего улучшение германо- советских отношений на основе пакта о ненападении и совместного гарантирования Прибалтийских стран, содействие Германии в урегулировании взаимоотношений СССР с Японией, а также заключение широкого хозяйственного соглашения с СССР. Молотов спросил Шуленбурга, насколько данное сообщение из Рима соответствует действительности[1065]. «Шуленбург вначале сильно покраснел» (советская запись беседы). Этот вопрос поставил Шуленбурга в затруднительное положение: он знал, что его план получил в Берлине лишь ограниченную поддержку, и Чиано, вероятно, опирался на сообщения Россо о совместных (полуконспиративных) беседах. Он осторожно намекнул, что речь здесь, по-видимому, шла (в соответствии с записью Шуленбурга) о «комбинациях Россо». На вопрос Молотова, «не высосал ли Россо эти данные из пальца», он уклончиво ответил, что это «верно лишь относительно», и
