Включил селектор.
– Скибу мне… Как у тебя, Василий Платонович?.. Нет, надо к восемнадцати закончить. Заказчики прибывают… Сборочный не успеет? Лордкипанидзе мне… Слушай, Лорд. Возьми все нужное на стапеле с двести восьмого. Скибе все условия создать. К восемнадцати закончить. И покрасить. Все!
И снова мысли в прошлое… С отцом все же поладили. И домой вернуться согласился: мать уж очень переживала. Такой дом, а сын где-то в общежитии. Дом и впрямь хорош. Четыре комнаты, кухня, веранда на всю длину. Сад. И мастерская в подвале. Сам сделал. Стены обложил кирпичом. Вместо душника окно приладил. Света сквозь это окошко мало, зато воздуху… А свет – можно ведь и при электрическом работать. Верстак поставил. Токарный станочек. Любил модели яхт и швертботов мастерить. С мальчишеских лет к парусному спорту пристрастился. На швертботе – первое место. Крепко держал. На республиканских второе место занял. Так это же республиканские…
Тр-р-рум!
– Бунчужный… Хорошо, несите сюда. Только все бумаги захватите, чтобы не бегать потом туда и обратно. Труборезный уже на ходу?.. Нет, двадцать тысяч штук, и ни одной меньше. Все.
…Мысли туда и обратно. Справа налево, справа налево. Как вилы, которыми сбрасывают с лобогрейки. Почему вилы? Ах да…
…Лето в тот год выдалось жаркое, сухое. Вернулись после практики. Мечтали – по Вербовой на швертботах махнуть. Километров двести пятьдесят. С яхт-клубом договорено. И в комсомоле – тоже. И вдруг… Так, мол, и так, в Заозерное надо ехать. Уборочная. Ты за бригадира, Тарас. И гляди, чтоб чести нашего института не позорить… Все планы – вверх тормашками.
Добирались на трясучей полуторке. Заря только заниматься стала. Вместо широкой реки – хлебное поле. Вместо швертбота – жатка с каторжным названием «лобогрейка». Полевой стан – у озера, возле чахлой рощи. Дымком оттуда тянет и еще чем-то, на редкость аппетитным. То ли суп с лапшой и свининой, то ли поджарка для борща, лук на свином сале с мукой. Засмажкой называется. Дух от этой засмажки – на три километра. С ума сводит.
Вошел начальник цеха. Вразвалку направился к столу. Наверно, опять с какой-нибудь комбинацией пришел. Так и есть.
– Не станем отделку менять, на экспорт судно. Марку блюсти надо. Все!
…И до чего же богатые хлеба выдались в тот год! Пшеница на парах – выше груди. Густая. Кажется, ляг на нее – не просядет… В жатку тройку закладывали. На паре не потянуть. Ездовым наказали, чтоб захватывали только в три четверти. Не то и тройка не потянет.
Тарас взялся сбрасывать. Его предупредили, что с непривычки он за два часа выдохнется. Но Тарас уперся. Бригадир пожал плечами. Как хочешь. По мне, хоть замертво свались.
…Стрекочет жатка. Мелькают перед глазами крылья. Вилами справа налево, справа налево. Рядок валков. И свой сталкиваешь. Впереди на такой же лобогрейке Василь Скиба. Первый косарь на селе. На голове у него побуревшая от солнца широкополая соломенная шляпа – брыль, лихо сбитый на затылок. Смуглая спина в затененном месте кажется черной. Мышцы под кожей – тугими узлами. Легко выходит у него, у Скибы. Будто и не работает вовсе, а развлекается. Когда наберется копна, шевельнет плечами, и она словно сама собой сваливается с косарки. Потом снова – справа налево, справа налево. Поравняется с линией валков, шевельнет плечами и столкнет. Погонщицей у него дивчина. Тарасу видны ее загорелые ноги с красиво обрисованными икрами и тонкими лодыжками. Блузка – в коричневую горошину, с короткими рукавами. Голова – под косынкой. Только глаза и черные брови не прикрыты. Лошади у нее идут послушно. Время от времени оглядывается. Посмотрит и отведет глаза – черные с редкостной голубизной в белках. Изумительные глаза. Тарасу бы не на нее глядеть, а на Скибу. Чтобы присмотреться. Он уже привык у себя на заводе вот так, не отрываясь, смотреть на умельца, чтобы постичь тайну мастерства. Если долго и пристально смотреть, в конце концов ухватываешь самое главное. Очень уж лихо у этого парня получается. Слишком легко. Если очень легко, значит – мастер. Не хотелось бы осрамиться перед этой дивчиной с такими глазами. Но ведь мастерство сразу не дается. Даже самое легкое, на первый взгляд, дело требует сноровки. Но, черт побери, неужели же он, который и на работе не последний и в яхт-клубе на первом месте, отстанет от этого парня? Не уловит той хитринки, которая делает работу легкой, даже увлекательной?
А дивчина все поглядывает. И чудится, будто она подзадоривает его, хочет выручить. Может быть, потому и придерживает свою тройку, хотя Скиба время от времени и покрикивает:
– Давай, Валентина, давай!..
И от этой девичьей жалости хотелось как можно скорее ухватить то самое главное, что дает этому здоровяку возможность работать играючи.
Пять кругов. Семь. Двенадцать… Василь Скиба крикнул своей погонщице, чтобы остановилась.
– Дай коням передохнуть.
Он все время без рубашки. Тарас тоже сбросил. Солнце начинало припекать. Хоть бы ветерок откуда- нибудь. Нет, вокруг не шелохнет. Только оводы то и дело пристают – то к лошадям, то к погонычу, то к взмокшему косарю.
А усталость уже дает себя знать. Начинает ломить поясницу. Когда выпадает особенно тяжелый валок, перед глазами вспыхивают оранжевые круги. Соленый пот катится по лицу. И даже в ногах, упирающихся в перекладину, дрожь.
Погоныч, мальчишка с лицом в крупных веснушках, не очень внимателен. Иногда захватывает чуть ли не всю ширину косилки, и тогда жатка начинает стрекотать с глухой натугой, и кажется, нож вот-вот не выдержит, лопнет. Мальчишка тоже чувствовал перегрузку и принимался ругать лошадей.
– Щоб вы булы здохлы, кляти! – Он тянет левую вожжу, и косилка начинает стрекотать легко, захватывает уже не три четверти, как положено, а всего половину.
– Ровнее держи, рыжий чертенок!
У лошадей бока в белесоватых пятнах. Кнут оставляет на этих пятнах темный, почти черный, похожий на штрих толстого плотничьего карандаша, след.
На одном из поворотов подошел бригадир. Остановил косилки. Потер пучком соломы бока и спину крайней буланой. Спросил:
