Чехов без глянца

устранена.

Это был для меня страшный удар, так как вопрос о театре стоял для меня тогда уже очень остро — бьггь или не быть, вот — солнце, вот — тьма. Мать, видя мое подавленное состояние и несмотря на то, что до этого времени была очень против моего решения ид­ти на сцен)', устроила через своих знакомых директо- [юв Филармонии мое поступление в драматическую школу, хотя прием туда уже целый месяц как был пре­ кращен.

Три года я пробыла в школе по классу Вл. И. Не­мировича-Данченко и А. А. Федотова, одновре­менно бегая по урокам, чтоб иметь возможность платить за учение и зарабатывать на жизнь. Зимой 1897/98 года я кончала курс драматической школы. Уже ходили неясные, волновавшие нас слу­хи о создании в Москве какого-то нового, «особен­ного» театра; уже появлялась в стенах школы живо­писная фигура Станиславского с седыми волосами и черными бровями, и рядом с ним характерный силуэт Санина; уже смотрели они репетицию «Трак­тирщицы», во время которой сладко замирало серд­це от волнения; уже среди зимы учитель наш, Вл. И. Немирович-Данченко, говорил М. Г. Савиц­кой, мне и некоторым другим моим товарищам, что мы будем оставлены в этом театре, и мы бережно хранили эту тайну... И вот тянулась зима, надежда то крепла, то, казалось, совсем пропадала, пока шли переговоры... И уже наш третий курс волновачся пьесой Чехова «Чайка», уже заразил нас Владимир Иванович своей трепетной любовью к ней, и мы хо­дили неразлучно с желтым томиком Чехова, и чита­ли, и перечитывали, и не понимали, как можно иг-

рать эту пьесу, но все сильнее и глубже охватывала она наши души тонкой влюбленностью, словно это было предчувствие того, что в скором времени должно было так слиться с нашей жизнью и стать чем-то неотъемлемым, своим, родным. Все мы любили Чехова-писателя, он нас волновал, но, читая «Чайку», мы, повторяю, недоумевали: возможно ли ее играть? Так она была непохожа на пьесы, шедшие в других театрах. Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил о «Чайке» с взволнованной влюбленностью и хотел ее ставить на выпускном спектакле. И когда обсуж­дали реперлуар нашего начинающегося молодого дела, он опять убежденно и проникновенно гово­рил. что непременно пойдет «Чайка». И «Чайкой» все мы волновались, и все, увлекаемые Владимиром Ивановичем, были тревожно влюблены в «Чайку». Но, казалось, пьеса была так хрупка, нежна и благо­уханна, что страшно было подойти к ней и вопло­тить все эти образы на сцене... Прошли наши выпускные экзамены, происходив­шие на сцене Малого театра. И вот наконец я у це­ли, я достигла того, о чем мечтала, я актриса, да еще в каком-то новом, необычном театре.

Мы встретились впервые 9/21 сентября 1898 го­да — знаменательный и на всю жизнь не забытый день.

До сих пор помню все до мелочей, и трудно го­ворить словами о том большом волнении, кото­рое охватило меня и всех нас, актеров нового теа­тра, при первой встрече с любимым писателем, имя которого мы, воспитанные Вл. И. Немирови­чем-Данченко, привыкли произносить с благого­вением.

Никогда не забуду ни той трепетной взволнованно­сти, которая овладела мною еще накануне, когда я 419

прочла записку Владимира Ивановича о том, что за­втра, 9 сентября, А. П. Чехов будет у нас на репе­ тиции «Чайки», ни того необычайного состояния, в котором шла я в тот день в Охотничий клуб на Воз­ движенке, где мы репетировали, пока не было гото­во здание нашего театра в Каретном ряду, ни того мгновения, когда я в первый раз стояла лицом к ли­цу с А. П. Чеховым.

Все мы были захвачены необыкновенно тонким обаянием его личности, его простоты, его неуме­ния «учить», «показывать». Не знали, как и о чем говорить... И он смотрел на нас то улыбаясь, то вдруг необычайно серьезно, с каким-то смуще­нием, пощипывая бородку и вскидывая пенсне и тут же внимательно разглядывая «античные» ур­ны, которые изготовлялись для спектакля «Анти­гоны». <...>

И с этой встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни.

Мария Павловна Чехова:

Когда в феврале 1899 года после знакомства с артис­тами Московского Художественного театра я писала Антону Павловичу в Ялту, что советую ему поухажи­вать за Книппер, я, конечно, не предполагала, что за этой невинной шуткой в будущем встанет что-то се­рьезное, большое... Но, впрочем, как стало известно уже позднее, брат и не нуждался в этом моем сове­те—он еще при первом знакомстве с О. Л. Книппер обратил на нее внимание. Посмотрев впервые репе­тицию пьесы «Царь Федор Иоаннович», где Ольга Леонардовна играла Ирину; Антон Павлович писал Суворину, что если бы он остался в Москве, то «влю­бился бы в Ирину»! В общем, вышло, что вкусы на­ши с братом совпали.

После первого знакомства на спект акле «Чайка» я 420 начала встречаться с Ольгой Леонардовной в Моек- ве и помимо театра. Весной 1899 года, когда Ан­тон Павлович вернулся из Ялты, мы поехали в Ме­ лихово и пригласили погостить к нам О. Л. Книп- пер. Она три дня прожила у нас, оживляя наше ти­хое Мелихово своим звонким голосом и веселым смехом.

У Антона Павловича начинается переписка с Оль­гой Леонардовной. Летом этого же года, заранее списавшись. Антон Павлович встречает Ольгу Лео­нардовну в Новороссийске (он ездил тогда по делам в Таганрог). Оттуда они вместе едут на пароходе в Ялту. Там в течение двух недель они часто встреча­ются, совершают прогулки и вместе возвращаются в Москву.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

В Москве Антон Павлович пробыл недолго и в кон­це августа уехал обратно в Ялту, а уже с 3 сентября возобновилась наша переписка.

Антон Павлович Чехов. Из письма О. J1. Книппер. Ялта, 5 сентября 1899 г.:

Милая актриса, отвечаю на все Ваши вопросы. До­ехал я благополучно. Мои спутники уступили мне место внизу, потом устроилось так. что в купе оста­лось только двое: я да один молодой армянин. По нескольку раз в день я пил чай, всякий раз по три стакана, с лимоном, солидно, не спеша. Все, что было в корзине, я съел. Но нахожу, что возиться с корзи­ной и бегать на станцию за кипятком — это дело не­ серьезное, это подрывает престиж Художественно­го театра. До Курска было холодно, потом стало теплеть, и в Севастополе было уже совсем жарко. В Ялте остановился в собственном доме и теперь живу тут, оберегаемый верным Мустафою. Обедаю не каждый день, потому что ходить в город далеко, а возиться с керосиновой кухней мешает опять-таки 421

престиж. По вечерам ем сыр. Видаюсь с Синани. У Срединых был уже два раза; Вашу фотографию они осматривали с умилением, конфеты съели. Л. В. чувствует себя сносно. Нарзана не пью. Что еще? В саду почти не бываю, а сижу больше дома и думаю о Вас. И проезжая мимо Бахчисарая, я думал о Вас и вспоминал, как мы путешествовали. Милая, необык­новенная актриса, замечательная женщина, если бы Вы знали, как обрадовало меня Ваше письмо. Кланяюсь Вам низко, низко, так низко, что касаюсь лбом дна своего колодезя, в котором уже дорылись до 8 сажен. Я привык к Вам и теперь скучаю и никак не могу помириться с мыслью, что не увижу Вас до весны; я злюсь — одним словом, если бы Наденька узнала, что творится у меня в душе, то была бы исто­рия. <...>

Ну, крепко жму и целую Вашу руку. Будьте здоро­вы, веселы, счастливы, работайте, прыгайте, увле­ кайтесь, нойте и, если можно, не забывайте за­штатного писателя. Вашего усердного поклонни­ка А. Чехова.

С-х^З

В «теплой Сибири»

Исаак Наумович Альтшуллер:

Приехал он в Ялту как будто без определен­ных планов, но здесь скоро принял решение пере­браться на юг окончательно и так как «по гостини­цам жить надоело», то стал подыскивать участок. По этому поводу у него происходили постоянные совещания с И. А. Синани, владельцем книжного магазина на набережной, хорошо знакомым вся­кому бывавшему в Ялте, так как его магазин с ла­вочкой у входа служил излюбленным местом сви­даний и встреч друзей и знакомых, особенно пи­сателей. <...>

Однажды А. П. таинственно повез нас с доктором Орловым в Верхнюю Аугку, которая тогда еще не была присоединена к городу Ялте, а считалась де­ревней, остановился в конце ее. загадочно пред­ложил нам перелезть через низкий забор, и когда мы очутились на довольно неприглядном участке, под самым пыльным шоссе, с запущенным вино­градником, с двумя-тремя тощими деревьями и ста­рым татарским