— А как насчет твоей репутации? — спокойно спросила она.
— Выдержит.
Трейси отвела взгляд и заставила себя приняться за еду. Что станут думать о ней работники Тая, как будут смотреть на нее, когда вернется Мария и Трейси придется работать с ними?
Ну что ж, она ведь еще тогда сразу поняла, что покрыла себя позором навечно, а сейчас всего- навсего лишний раз убедилась, как сильно на нее давит этот груз. Тай, даже не подозревая, какие жуткие тайны носит она в себе, сразу же почувствовал ее испорченность. В этом нет ничего удивительного.
Если репутация Трейси в представлении Тая имела столь малую ценность, то едва ли в ее силах переубедить его. Многое уже никогда не поправить. Пожалуй, самым лучшим для нее будет помалкивать, много работать, прикладывая все усилия, чтобы это получалось хорошо. Может, у нее появится хоть капелька самоуважения, пусть даже другие и не будут ее уважать.
Это был пессимистический взгляд на будущее, и ее ждала жалкая жизнь. Другого и быть не может… Трейси извинилась и отправилась в свою комнату поразмыслить над тем, как превратиться в одночасье в чудо-кухарку.
Завтрак должен быть отменным. Все должно быть отменным. Прошлой ночью она взяла машину и поехала на автомагистраль между штатами. В огромном работавшем круглосуточно ресторане на пересечении дорог подавали обильную и сытную еду. Трейси прочитала меню и узнала, нельзя ли по телефону делать заказы на дом.
И вот в четверть шестого утра она незаметно протащила в кухню небольшую сумку-холодильник, торопливо открыла ее, выгрузила пищевые контейнеры и убрала сумку в кладовку.
Быстро ополоснув руки, Трейси разложила блины, яйца, жареный картофель, бекон и колбасу на тарелки и поместила их в микроволновую печь. Она вставила ломтики свежего хлеба в тостер, налила в кофейник горячий кофе из кофеварки, которую заправила, включив таймер, прежде чем уехать.
Когда тосты выскочили из тостера, она намазала их маслом и принялась переносить еду в столовую. Тай как раз входил туда с газетой, и Трейси рассеянно улыбнулась ему, прежде чем вновь ринуться в кухню за тем, что осталось. Наконец она присела на свое место за столом, отметив, что Тай налил кофе им обоим.
На ее тихое «спасибо» Тай бегло глянул на Трейси, протягивая ей тарелку с мясными деликатесами. Трейси взяла тарелку, выбрала то, что ей по вкусу, и передала ему. Они оба молчали, и нервозность Трейси начала спадать. Тай не проронил ни единого слова о еде, но Трейси вдруг стало как-то не по себе.
Хотя у нее и в мыслях не было утверждать, что она сама приготовила завтрак, Трейси все же не хотелось попросту признаться, что она купила все в придорожном ресторане. На ее взгляд, важно только одно: это именно та еда, которую любил Тай. Ей бы ни за что на свете не хотелось, чтобы они оба зависели от ее кулинарных способностей, и уж меньше всего ей хотелось, чтобы Тай с презрением отверг ее подгоревшую стряпню и пошел питаться в столовку вместе со своими работниками. Будет унизительно, если выяснится, что она и на кухне справляется не лучше, чем в конюшне.
Раз уж она вынуждена вести хозяйство в доме Тая и ему все подается вовремя, то не так уж и важно, как это делается, даже если Трейси и придется мчаться сломя голову из дому трижды в день, чтобы купить готовую еду.
Они покончили с завтраком, и Тай спросил:
— Знаешь, как переключать звонки из дома?
— Мария объяснила.
Тай встал, пристально глядя ей в лицо.
— Очень вкусно, Трейси, спасибо.
В наступившей тишине так и вибрировал вопрос, и у Трейси занялось дыхание. Должна ли она признаться ему во всем?
Но Тай уже повернулся, чтобы уйти, и момент был упущен.
Трейси звонила в придорожный ресторан и неслась как сумасшедшая, чтобы забрать готовый заказ, еще четыре дня. Подъем в половине четвертого утра, сорокаминутная поездка туда и столько же обратно были весьма утомительными.
К тому же ей казалось, что она совершает что-то предосудительное. Тай съедал то, что она покупала, благодарил ее, затем всякий раз наступала неловкая пауза, когда ей казалось, будто он ждет от нее каких- то слов. От этого молчания, которое становилось все выразительнее, Трейси было очень не по себе. Без сомнения, Тай заметил, что на кухне ничего не готовится. Он частенько проходил через нее, входя в дом и выходя из дому, так что это никак не могло ускользнуть от его глаз.
И теперь угрызения совести терзали Трейси и днем и ночью. Все эти гонки с едой поставили ее перед еще одной мучительной нравственной дилеммой. И вот мучения ее достигли апогея. В тот вечер ужин прошел как обычно: Тай поблагодарил ее, помолчал, с отчужденным выражением глаз вышел из-за стола и направился в свой кабинет заниматься бухгалтерией.
Трейси слонялась по коридору. Молча приближалась она по толстому ковру к двери кабинета, но, не в силах собраться с духом, отходила от нее, потом снова возвращалась. Она в волнении проделывала очередной заход, когда до нее донесся громкий голос Тая:
— Либо входи прямо сейчас и выкладывай, что там у тебя, либо ступай во двор и меряй его шагами. Если эта проклятая половица еще хоть раз скрипнет, я взломаю пол.
О господи, он злится! Трейси еще за ужином показалось, что Тай в дурном настроении. Пожалуй, сейчас не самое подходящее время для признания.
— Входи, Трейси. По крайней мере хоть кому-то из нас станет легче, — снова крикнул он.
Ей послышался в этом сарказм, и она возмутилась. Тай умел запугать Трейси до смерти, а потом сам же и пожурить ее за то, что она его боится. Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, переступила порог и остановилась на полпути к столу, когда Тай поднял глаза и сердито глянул на нее.
Напряжение этих дней: обида из-за его наплевательского отношения к ее репутации, не покидавшая Трейси ни на минуту; треволнения, связанные с желанием угодить ему на кухне; медленная пытка от его «спасибо» и выжидательного молчания — все это, вместе взятое, привело к тому, что ее расположение духа оказалось под стать его.
— В школе у меня по ведению домашнего хозяйства было «отлично», но все, что мне доводилось готовить за пределами школы, — это яичница, тосты и макароны с сыром. Мне нравится печь, но нельзя же жить на шоколадном печенье и суфле, — произнесла она со сдержанной воинственностью. — А потому я не хочу портить продукты или вынуждать тебя питаться в столовке вместе с твоими работниками, к тому же ставя их в известность, что и на этом поприще я не преуспела. — Трейси дрожала от гнева, досадуя на то, что дрожит, словно лист на ветру, от любого сильного переживания, которое бы ей хотелось выразить словами. Неприветливый взгляд Тая смягчился. — Я даже и не думала утверждать, что готовила сама. Ты прекрасно знаешь, что это не так, безо всяких моих признаний, но мне жутко не нравится, что ты все-таки вынудил меня признаться. Мне особенно мерзко на душе от того выжидательного молчания и злосчастной снисходительной жалости, которую я вижу в твоих глазах, когда ты выходишь из-за стола. Должно быть, отрадно чувствовать свое нравственное превосходство.
Тай сверкнул глазами от полученного оскорбления, но откинулся на спинку кресла, чтобы спокойно рассмотреть раскрасневшееся лицо Трейси.
— Сколько ты потратила на еду?
— Это мои деньги.
— Ты считаешь, что я чересчур требовательный и несговорчивый?
— Да. — Она еще больше завелась из-за его вопроса и заскрипела зубами, чтобы сдержаться.
Тай неторопливо поднялся, не отрывая от нее взгляда, в котором появилось что-то похожее на нежность. Трейси заморгала, стараясь побороть жжение, подступившее к глазам.
— И еще, — продолжила она. — Кажется, я испортила твою рубашку: использовала пятновыводитель, да, видно, плохо прополоскала и положила в сушилку. От высокой температуры пятно стало еще более устойчивым, так что я куплю тебе новую.
— У меня их сотня, — ответил Тай с серьезным выражением лица, обходя стол. Трейси старалась
