это делать других.
Через некоторое время протестанты и католики построили новый храм («соединив две церкви под одними сводами»), причем две трети здания занимали католики (в нашем квартале жили в основном иностранцы), и только одну треть — протестанты.
Церковь посвящена Свиданию Девы Марии и святой Елизаветы, но внутри практически ничего нет, кроме креста (правда, очень вычурного) и маленького образа «Доньи Марии» (как сказал бы доктор Жункоза), стоящего в дальнем углу и почти закрытого листьями каких-то тропических растений. Должно быть, таким образом католики выразили свою «терпимость» к протестантам, хотя у последних имеется собственный «зал заседаний», — один из боковых приделов.
Впрочем, разве дело в пышном убранстве? Надо быть выше этого, выше мелочей и человеческой слабости, чаще обращать помыслы свои к Господу.
«Если бы мы чаще обращали свой взор к небу, разве происходило бы с нами такое?» — говорил один мой приятель, на голову которому свалилась черепица.
11
Пасмурное, безнадежно-серое небо.
Просыпаешься за полдень, а за окном все те же хмурые, набрякшие водой тучи, которые никак не разродятся дождем. Нет им ни конца ни края.
Сегодня ровно восемь дней, как я вышел их своего кабинета, сел в самолет и поздним вечером прилетел сюда. В четверг я обязан вновь приступить к работе.
Следовательно, прошло две трети моего добровольного заточения, и теперь совершенно ясно, что никакой книги мне не написать. Даже в лучшие времена я не мог сделать этого за четыре дня. На такую работу требуется минимум две-три недели, да и то в вечной спешке — только бы уложиться в срок, не упустить вдохновение, не потерять веры в себя…
Да, кстати: по всеобщему признанию, утрата веры стала чуть ли не знамением времени и принимается нами как нечто само собой разумеющееся. Особенно это касается наших детей. Хотя, возможно, безверие молодых — всего лишь ответная реакция на чрезмерное внимание, которое мы, старшие, уделяем своим «малюткам», внушая тем самым мысль об их исключительности. Такого мнения придерживается одна моя женевская знакомая, член партии социалистов. Боже, какие громы и молнии навлекла она на себя высказыванием: «Никогда раньше мы так не носились и не нянчились с молодежью, как сейчас…»
И в самом деле, все сомнения, колебания, поиски непреложных истин и глубокий конфликт между несовершенством научных знаний (пожалуй, любое знание в той или иной мере неполно, а то и ошибочно) и религиозным учением — все это знакомо и нам, только мы старались держать наши беды про себя — сейчас нас обвинили бы в лицемерии — и не причинять особого беспокойства другим.
Английские врачи вообще считают, что чуть ли не семьдесят пять процентов наших болезней и хворей, охов и вздохов легко могут пройти сами собой, без вмешательства медиков, а часто и без всяких лекарств. По сути, все недуги молодости — та же корь: они зачастую неприятны и тягостны, но в результате оставляют о себе немало хороших воспоминаний.
Если при глубоком вдохе у вас в боку покалывает и это мешает вам жить, то постарайтесь следовать совету моей матушки: когда кто-нибудь из нас говорил: «У меня вся рука начинает ныть, когда я делаю вот так», она неизменно отвечала: «Тогда не делай…» — и продолжала штопать чулок, натянутый на деревянный гриб.
Сейчас мы все слишком зациклены на себе, в том числе и я — иначе зачем было приезжать сюда? Радио, телевидение, газеты и журналы только и делают, что толкуют о наших недугах, душевных состояниях, кризисах, депрессиях и прочих прелестях, а мы доверчиво киваем: «Вот-вот, в точности обо мне сказано! Так, значит, у меня циклотимия, аллергия, депрессия. Надо заняться собой».
Говорят, время — лучший лекарь. Но не только время — еще работа.
Во всем виновата безработица, утверждают одни. Молодежь не может трудиться и потому становится асоциальной, оказывается за бортом. Однако другие возразят: на каждого молодого человека, действительно нуждающегося в работе, приходятся трое молодых людей, которые ищут ее из чистой прихоти, желая отделиться от родителей, снять квартиру, купить мотоцикл, поехать в Катманду или звукоизолировать свою комнату и установить там новейшую стереосистему.
И вот, не найдя того, что искали, они получают основания выходить на улицу и «гудеть», эпатировать разжиревших буржуа, расшатывать систему угнетения, требовать «дорогу молодежи» и «больше жилья и меньше полицейских», а также выкрикивать другие более или менее обоснованные требования.
А между тем поезда должны ходить по расписанию, телефоны — исправно работать, учителя — учить, а родители — кормить своих чад. Жизнь должна идти своим чередом, чтобы юные крикуны, повзрослев, могли занять свое место под солнцем и стать частичкой общества, которое трудится ради них и ради тех, кто придет следом.
Да, так я сказал, что погода стояла безнадежно-серая. А безнадежность легко передается.
И виной всему кризис веры. Когда я мучился от своей так называемой депрессии — сейчас уже, к счастью, можно говорить о ней в прошедшем времени, — меня здорово встряхнуло письмо одной моей читательницы, я не знаком с ней лично, но она часто пишет мне из своего провинциального городка. Женщина эта очень больна и одинока, но вынуждена работать, дабы прокормить себя; в последнем письме она писала, что начала терять веру.
Я не ответил ей, не смог. Вернусь домой — обязательно напишу. Мне было очень трудно и больно читать ее письмо, оно свалилось на меня слишком неожиданно. Но теперь я знаю, как ответить. Я напишу: «Мне было тяжело читать ваше письмо, делайте что хотите, но веру обретите снова и немедленно сообщите мне об этом». Если даже такой человек не верит в бога, то что же делать всем остальным?
Или, может, она полагает, что верить в бога означает верить всему и всегда?
Много лет назад я, кажется, уже говорил об этом в одной своей книге: для многих из нас вера есть стремление к вере, умение смиренно принимать все сомнения, колебания, внутреннее смятение, периоды душевной пустоты и минуты слабости, но быть непреклонным в этом смирении.
Конечно же, есть на свете люди, идущие по жизни чеканным шагом. Как правило, такие люди слепо верят в самих себя. И на мой взгляд, они совершенно безнадежны. Я настолько привык сомневаться в собственных побуждениях, стремлениях и особенно в способностях, что, потеряй я хоть на время эту неуверенность, скорее всего, сошел бы с ума.
И уж коль скоро мне трудно поверить в себя — а себя я знаю, вижу, осязаю, — то чего тогда стоит поверить в бога, в учение церкви, в загробный мир? Я убежденный сторонник сомнения, поскольку считаю, что в нем — основа терпимости и взаимопонимания. И если бы когда-нибудь я впал в ересь, то предпочел бы ересь доктора Жункозы — постарался бы представить, как Христос мучается теми же сомнениями, которыми я терзался в молодости, которые посещают меня сейчас и которые не дают покоя моей доброй знакомой.
Не веря ушам своим, я поднялся с места.
Где-то там, внизу, зазвучала, и довольно громко, песня в исполнении «Битлз». Интересно, что за птица ее распевает…
Я подошел к окну и перестал верить не только ушам, но и глазам. Внизу стоял пикап, желтый, как… Да будет тебе, Мануэль, — просто желтый пикап, без водителя, зато оснащенный двумя громкоговорителями, из которых и лилась та самая песня. Потом чей-то голос вдруг завопил, что кто-то неизвестно где готов ликвидировать все залежи бог знает чего по смехотворной цене. Затем грянула другая музыка — зажигательный африканский мотив. Сначала я было решил, что это галлюцинация, но вдруг на память пришел один рассказ Буцатти, а следом за ним сцена всемирной катастрофы из научно-фантастического фильма: после разрыва бомбы, убивающей людей, но оставляющей в сохранности вещи, в городе, населенном мертвецами, продолжают работать телевизоры, магнитофоны и стереосистемы. Наконец из лесу, на ходу застегивая штаны, вышел мужчина, и я понял, что это просто-напросто один из тех
