смотрю на серое небо и кисну, тогда как в Женеве субботнее утро — самые радостные часы недели. По крайней мере так было
Мы выходили в любую погоду — в дождь и в снег — и даже радовались холоду: ведь, вернувшись домой, можно выпить горячего кофе, уютно устроившись в гостиной, а потом приняться за работу. Только в этот день и в этот час мы пили кофе вдвоем, без детей, но беседовали именно о них о семейных делах, строили планы на будущее (определяли цели и задачи, как говорят у меня на службе).
Субботнее утро, кофе в гостиной, планы на будущее… Мне вдруг захотелось ущипнуть себя и проснуться, но тут я вспомнил: ну конечно, это было
Правда, однажды, когда пауза в содержательной беседе «о погоде» слишком затянулась, я, словно на мгновение выглянув из своей улиточьей раковины, вдруг увидел Аделу, увидел совсем по-другому. Мне показалось, будто она тихо плачет.
Но нет, она не плакала, по крайней мере на глазах ее не было слез.
Она сидела на диване, очень прямо, не откидываясь на подушки, держа в руках чашечку с остывающим кофе, и не отрываясь смотрела на большой портрет отца. Портрет некогда написал Сабатес (а не «
Но вот она повернулась и застала меня врасплох: прочла в моих глазах грусть и мучительную тревогу. Взяв мою руку, она тихо спросила: «Может, нам нужно поговорить?» Я молчал, и Аделе пришлось самой ответить на собственный вопрос: «Нет, еще рано».
Затем она торопливо допила кофе, и мы отправились по своим делам: жена — хлопотать по хозяйству, а муж — в мастерскую, приклеить ножки к старинному английскому стулу, который сильно расшатался. О нет, я вовсе не умею чинить стулья, просто это был хороший предлог, чтобы побыть в одиночестве, сесть у окна и, приклеившись к стеклу, смотреть, как люди снуют возле большого здания торгового центра, наблюдать субботнюю жизнь Женевы, обычную скромную жизнь, от которой я прятался за стеной молчания. В тот день стена могла дать трещину… Но этого, увы, не произошло.
Перед отъездом в Женеву надо бы разобрать мебель в двух верхних комнатах, над которыми будет надстроен этаж, и перетащить ее куда-нибудь в другое место, чтобы не мешала каменщикам.
Вспомнив об этом, я спустился в подвал (он расположен под залом для игры в настольный теннис) поискать какой-нибудь инструмент. Накануне я обшарил весь гараж, но не нашел там ничего подходящего.
За последние годы в подвале скопилось множество самых неожиданных и странных вещей. Кое-что напомнило мне о тех временах, когда мы еще жили в Барселоне, а нелепые стенные часы — «Сувенир из Швейцарии» — я привез из моей первой поездки в Женеву. Рано или поздно эту рухлядь найдут дети — а может, невестки, зятья или внуки, — в их глазах она обретет особую ценность, а в новом надстроенном этаже — новую жизнь. Возможно, эта кофейная мельница станет ночником в комнате Марии.
В Женеве подобные вещи у нас не скапливаются. Зато скапливаются другие. Здесь, как и во многих местах, существует прекрасная традиция: каждый месяц в определенный день, назначенный местными властями, все жители квартала сносят в одно место все, что им мешает, от чего они жаждут освободиться: старую мебель, пружинные матрацы, тюфяки, испорченные пишущие машинки и прочий хлам. На следующий день приезжает специальный грузовик, забирает вещи, и после тщательного отбора большая их часть безжалостно уничтожается.
Однако, прежде чем это произойдет, накануне вечером в квартале начинается настоящий праздник. Старьевщики и антиквары обязательно наведываются сюда и иногда «вылавливают» довольно ценные вещи. А жители выходят подышать свежим воздухом, прогуливаются по улицам (а кое-кто ездит на машине) и никогда не остаются внакладе. Поэтому утром грузовик увозит лишь жалкие остатки того, что выбросили накануне: разорванные матрацы, распотрошенные и совсем негодные кресла или холодильник, откуда уже вынуты полочки и ящички.
Таким способом к нам в дом попали многие вещи. «Надо взять, такого дерева теперь днем с огнем не сыщешь», — говорит Микел и тащит в дом сломанные самодельные полки с торчащими ржавыми гвоздями (он обожает возиться с разными деревяшками). «Я сама займусь обивкой», — на этот раз Эулалия обнаружила нечто весьма ценное — старое разодранное кресло (через месяц она обязательно выбросит его).
Но иногда среди хлама можно отыскать «жемчужное зерно». Теперь люди часто выбрасывают вещи раньше, чем они состарятся и сломаются, если что-нибудь надоедает или выходит из моды. Поэтому мои дети сделали на свалке ценные приобретения: Адела теперь гладит белье под аккомпанемент транзистора, который работает безотказно. («Ловит Испанию» — такие слова можно увидеть в витринах некоторых магазинов, где продают радиотовары. Предприимчивые торговцы рекламируют свой товар для тоскующих эмигрантов, мечтающих услышать «голос родины».) Когда Виктор принес транзистор, я сказал с видом знатока: «Можешь выбросить это старье. Его уже не починишь». Однако я ошибся: приемник оказался в полном порядке, просто сели батарейки, как только их сменили, он заработал совсем как новый. Какой- нибудь восточный человек или африканец из состава дипломатического корпуса — еще в прошлом году он имел чин лейтенанта, а то и сержанта, но теперь новый режим сделал его культурным атташе страны Момбурляндии, — обнаружив, что маленький черный ящичек замолчал, с удовольствием выбросил его на свалку, чтобы купить новый, разумеется бо?льших размеров. Он торопится жить — со дня на день на его родине может произойти переворот, и новоиспеченного атташе расстреляют, скажем, в среду вечером.
А моя дочь Мария нашла кофеварку, которой мы теперь пользуемся каждый божий день, совершенно новую, с инструкцией и гарантийным талоном (естественно, гарантия давно кончилась). Для нее не потребовались даже запчасти, только кофе и вода. Тот же атташе или, скорее всего, его супруга приобрела кофеварку в надежде послушать музыку или сделать покупку «деталью интерьера», а потом кто-то сказал, что в этой штуке варят кофе, и интерес к ней сразу угас.
Но из чего мы действительно сумели извлечь выгоду, так это из диковинного предмета мебели, двух метров в длину и восьмидесяти сантиметров в ширину. Некий умелец сам смастерил его, покрасил и, наверное, сам же выбросил. Из этого «предмета» я сделал два письменных столика для детей (Эулалия, большая любительница живописи, перекрасила их как полагалось), а когда сыновья подросли, столики превратили в большую книжную полку (Эулалия вновь покрасила ее). Теперь эта полка, снабженная дверками, висит в комнате Марии. Новая владелица украсила полку орнаментами, такими же, как на спинке кровати: геометрические фигуры и цветы на светло-зеленом фоне. Получилось просто загляденье.
А я нашел-таки инструменты (не в Женеве, конечно, а в нашем подвале).
Из подвала я принес не только инструменты, но и патефон тети Эулалии, а также три попавшиеся под руку пластинки.
После отъезда из Женевы я сижу «на музыкальной диете», пожалуй, сейчас хорошо бы послушать какую-нибудь старую мелодию из тех, что тетя Эулалия заводила нам в детстве, когда мы болели: «Горный пастушок», «Застольная песенка», или «Аве, Мария» Гуно в исполнении Марты Эггерт. Впрочем, даже если
