Между нами воцарилось короткое молчание, и я наслаждалась прелестными видами Суррея. На тополях, посаженных по левой стороне дороги, распустились первые крохотные золотистые листочки, а справа от нас на краю поля раскинулась дубрава. Колокольчики и дикие гиацинты росли в траве по обочинам дороги. Теплый воздух нес с собой ароматы весны и пробуждающейся жизни.
Внезапно в голову мне пришла одна мысль, и я нахмурилась.
— Если владения твоего дяди были в таком ужасном состоянии, то откуда ты взял деньги, чтобы оплатить сезон для меня и Кэтрин? Это же стоило тебе целое состояние!
Филип смотрел прямо перед собой, куда-то между ушей серых лошадок, и мне был виден только его профиль.
— Я оплатил ваш сезон из своих денег, — ответил он.
Снова наступило молчание, пока я обдумывала его слова.
— Это твои собственные деньга? — осторожно осведомилась я.
Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Я заметила, что нос у него имеет слабую горбинку — вот что, должно быть, придавало ему тот высокомерный вид, который он иногда на себя напускал.
Он невозмутимо ответил:
— Да, мои собственные деньги. И на восстановление имения я тоже трачу собственные сбережения. Фермы арендаторов еще не могут приносить достаточно дохода — за пятнадцать лет хозяйство сильно запущено. А может, это продолжалось и еще дольше.
Мне ужасно любопытно было узнать, откуда у него столько денег, но я не осмелилась спросить его об этом. Я стиснула руки на коленях и погрузилась в унылое молчание.
Он промолвил:
— Тебе интересно узнать, откуда у меня деньги?
Я повернулась к нему всем телом, чтобы посмотреть ему в лицо, и ответила:
— Да.
Лицо его приняло дерзкое выражение, которое делало его таким привлекательным, и он сказал:
— Я выиграл их в карты. В Италии. В игорном доме, который располагался в мраморном палаццо, похожем на Уинтердейл-Парк.
У меня болезненно сжалось сердце. Значит, я была права. Он игрок, как и мой отец. Эта новость чрезвычайно меня расстроила.
А он продолжал:
— Мне в то время было двадцать три года, но в отличие от моего дядюшки я забрал деньги, сделал ряд выгодных вложений и вскоре утроил свой капитал, и проценты все растут. Конечно, я еще не могу сделать все, что требуется для восстановления Уинтердейл-Парка, но через пять — десять лет поместье приобретет совсем другой вид.
Его заявление несколько обнадежило меня, и я нетерпеливо спросила:
— Так ты больше не играешь в карты, Филип?
— Не более чем требуется для того, чтобы выглядеть толстосумом, — ответил он. — Отныне я играю на бирже, а не за карточным столом.
Я была так счастлива, что чуть не запрыгала на сиденье, как Анна.
— О, Филип, ты и представить себе не можешь, как это меня успокоило.
— Я прекрасно понимаю твою радость, — рассудительно промолвил он, — поэтому-то и рассказал тебе все это. Я знаю, ты боишься лишиться крыши над головой, и хочу тебя заверить, что этого никогда не случится.
Я наградила его сияющей улыбкой, которую он, однако, не видел, поскольку взгляд его был прикован к дороге. Глядя на его жесткий профиль, я вдруг подумала, что в этом мы с Филипом похожи: после стольких лет скитаний он тоже вряд ли хочет потерять свой собственный дом.
Во время нашей прогулки по владениям Уинтердейлов я смогла убедиться, что Филип пользуется у фермеров большой популярностью. Люди, работавшие в поле, останавливались и снимали шляпы, когда мы проезжали мимо, и я видела улыбки на их обветренных загорелых лицах. Порой, когда мы проезжали близко от свежевспаханной борозды, на которой трудился работник, Филип останавливал лошадей и представлял мне его.
Обычно беседа протекала следующим образом:
— Ну как, закончил новую крышу, Гримс?
— Закончил, милорд. И много же пришлось над ней потрудиться. Но зато теперь на жену мою ни одна капелька дождя не упадет!
— Боже правый, — промолвила я, когда мы повернули домой, — уж лучше поживем еще несколько лет с ветхими занавесками. Ты и в самом деле тратишь на восстановление земель целое состояние.
Он рассмеялся, и я снова обрадовалась, что сумела его развеселить.
Сегодня утром он говорил со мной так, как не говорил никогда до этого. Он полностью доверял мне. Я догадывалась, что это доверие вызвано тем, что произошло между нами прошлой ночью. Я понимала, что физическая близость дала начало близости духовной и что, если я хочу и впредь пользоваться его доверием, мне необходимо позволить и телесное единение между нами.
Он сказал, что после первого раза уже не будет так больно, храбро напомнила я себе. Возможно, во второй раз все будет не так уж плохо.
Прошлым вечером от волнения я почти не притронулась к обеду, но сегодня другое дело. Если эту еду назвать посредственной, это еще мягко сказано. Оставив Филипа допивать портвейн, я вызвала к себе дворецкого Клэндона и спросила его, почему повар так плохо приготовил блюда. Клэндон ответствовал с непроницаемым лицом:
— Вдовствующая леди Уинтердейл взяла с собой повара, когда уехала в Бат, миледи. А помощник повара теперь занял его место.
— Помощник повара не справляется со своими обязанностями, — сказала я. — Неужели его светлость будет есть пережаренный ростбиф и недожаренный картофель? Он почти все оставил на тарелке.
— Да, миледи, — промолвил дворецкий.
— Найдите другого повара, — посоветовала я. — А тот, что у нас сейчас, снова станет при нем помощником.
— Слушаю, миледи.
— Вдовствующая леди Уинтердейл забрала с собой и других слуг? — полюбопытствовала я.
В глазах дворецкого промелькнуло насмешливое выражение.
— Нет, миледи. Она взяла только повара и свою горничную.
Когда Клэндон удалился, в комнату вошел Филип, и я объявила ему о своем решении найти другого повара.
— Разве ты не замечал, как здесь отвратительно готовят? — спросила я.
— Замечал, конечно. Но у меня слишком много других дел, чтобы обращать внимание еще и на это.
— Что ж, теперь у тебя есть жена, которая об этом позаботится.
Он окинул меня оценивающим взглядом:
— Если бы я знал, как удобно иметь жену, то, верно, женился бы еще раньше.
Я покраснела, тщетно придумывая ответ.
— Ты умеешь играть в шахматы? — спросил он.
Я ошарашенно уставилась на него.
— Нет.
— А хотела бы научиться?
— Ну… да. Это, должно быть, очень интересно.
— Отлично, — промолвил он, пододвигая к себе полированный столик, в который была вделана шахматная доска. — Иди сюда, я тебя научу.
Я медленно приблизилась к нему, не зная, что и подумать.
Он взглянул мне в лицо.
— Ты еще не отдохнула от вчерашнего, Джорджи, и тебе вряд ли захочется чем-то заниматься сегодня вечером, — мягко промолвил он. — Так что давай сыграем в шахматы.
У меня словно гора свалилась с плеч. Я улыбнулась, села напротив него и сосредоточенно уставилась на
