— Они опускаются, — изумленно вскрикнула Нита.
Спергл продолжал смотреть в небо с хмурой гримасой на лице, убежденный, что надпись вот-вот рассеется и исчезнет.
Но надпись не исчезла.
Буквы продолжали медленно опускаться, словно огромные уродливые аэростаты, намокшие от дождя. По мере того, как они приближались к земле, их очертания становились все больше, все отчетливее, наконец они коснулись земли, плавно подпрыгнули несколько раз и неподвижно застыли на траве.
Все трое молча зашагали к буквам. Спергл пнул ногой букву «Г» из слова «ГДЕ». Она была здоровенная, белая, толщиной в десять футов и длиной в полквартала. Состояла она из какого-то гибкого, эластичного вещества, чегото среднего между студнем и губчатой резиной, но пропускала свет и была настолько легкой, что, казалось, ее можно свободно поднять одной рукой.
Приподняв конец гигантского «Г», Морекай сказал:
— Вы требовали стойкости…
Он опустил руку. Огромная буквища волнообразно колыхнулась, будто некая чудовищная змея, и улеглась, слабо подрагивая.
Нита нашла точку от восклицательного знака — здоровенный шар размером с добрый гараж на две машины — и толкнула его. Он покатился, подпрыгивая, к стене ангара.
Спергл сдвинул брови и принялся тереть свои брыластый подбородок.
— Из чего это сделано? — спросил он наконец.
Ухватившись за конец буквы «С», он стал сжимать его руками. Оказалось, что трехметровая толща свободно умещается в ладони. Когда он разжал руки, «хвостик» немедленно принял прежние размеры.
— Да так, одно производное от синтетической резины с добавкой неопрена и еще кое-чего…
— Ладно, — буркнул Спергл, все больше раздражаясь. — Я все равно пошлю в лабораторию на анализ.
Он вынул складной нож, раскрыл его и решил было отрезать кусочек от буквы «С». Но вещество не поддавалось. Спергл несколько раз втыкал нож в губчатую массу, так что рука его вместе с ножом уходила туда до плеча, но безрезультатно. Это было все равно, что пытаться проткнуть губку толкушкой для картофеля.
— Г-м, должен признаться, ловко сделано, — неуверенно пробормотал он. — К сожалению, на прошлой неделе я принял решение покончить с воздушной рекламой. Как-никак это уже порядком устарело. Хитрая выдумка — д-да, признаю, хитрая выдумка… Но, боюсь, бесполезная — кому теперь нужна воздушная реклама?
Он глянул на часы и обернулся к Ните.
— Господи, Нита! Ну-ка скорее за билетами! У нас всего двадцать пять минут.
Нита помедлила ровно столько, сколько нужно было, чтобы нежно прикоснуться к плечу Морекая.
— Не сдавайся! — и она побежала через поле.
— Так вот, я и говорю, Морекай, — продолжал Спергл, — вы неплохо поработали, но я опасаюсь, что это опять пустой номер. Когда я вернусь из свадебного путешествия, я подыщу для вас что-нибудь другое… может быть, в отделе отправки грузов…
— Свадебного путешествия?! — переспросил Морекай, холодея от предчувствия надвигающейся катастрофы.
— Да, именно, — ответил Спергл, глядя вслед убегавшей Ните, и лицо его на миг разгладилось. — Нита и я сейчас уезжаем в Палм-Спрингс. Но я пока не хотел объявлять об этом. Это секрет.
И он зашагал к зданию конторы.
Все помутилось в глазах у Морекая. Посмотрев вслед Сперглу, он испустил стон, от которого содрогнулось все его тощее тело, и наподдал ногой восклицательный знак, так что тот взвился вверх и отлетел в сторону.
Эти события послужили прологом к трем самым сумбурным, сумасшедшим дням за всю историю Сан-Франциско. Толкнуло ли Морекая на его безумный шаг уязвленное самолюбие отвергнутого жениха или это была последняя, отчаянная попытка шагнуть «в гору» — так и осталось неизвестным, хотя споры об этом шли без малого двадцать лет. На первой странице сан-францисской газеты «Кроникл» от 14 сентября 1983 года было опубликовано следующее сообщение:
«Сегодня ранним утром жители различных районов города с изумлением обнаружили огромные литеры из резиноподобного вещества у стен своих домов, на дворах и на улицах. В центре города огромная буква „О“ наделась на небоскреб компании Шелл, как кольцо на колышек, и повисла на высоте шестнадцатого этажа, зацепившись за флагшток. По сообщению литейного завода „Атлас“, отверстие одной из его огромных дымовых труб закрыто большим белым шаром.
Метеоролог Фред Баллард не смог пока определить, откуда появились эти странные буквы, но высказал предположение, что это, возможно, побочные продукты нового центра ядерных исследований, размещенного где-то вблизи Сан-Франциско.
С наступлением дня „буквопад“ как будто усилился и в нескольких пунктах уже причинил значительные неудобства, вызванные трудностью уборки этих букв с улиц и дорог. Их нельзя ни разрезать, ни сжечь, ни уменьшить в объеме. Можно только убрать, но возникает серьезный вопрос — куда? Свободные площадки, имеющиеся в некоторых районах, уже завалены. По сведениям, полученным от полиции, между соседями вспыхивают ссоры — домовладельцы пытаются очистить свои дворы, перебрасывая буквы через забор к соседу…» Только на следующий день утром жители Сан-Франциско с возмущением обнаружили, что эти гигантские буквы, которые продолжали беспрестанно валиться на них с неба, вовсе не побочный продукт атомных исследований, а старый-престарый рекламный прием, только в модернизированном варианте. Дело в том, что сначала Морекай выдавал одиночные буквы, а тут он стал выписывать рекламу, искусно связывая все буквы между собой. Каждая фраза теперь валилась на землю целиком, и когда вереница снежно-белых букв плавно садилась на город, публика могла без труда прочитать: «ГРЯЗЬ НЕ ГОСТИТ!»
Кроме того, и сами буквы становились все больше и больше. Одна фраза, скажем «ГДЕ ПРО ГИТ НЕ ЗАБЫЛИ, ГИБЕЛЬ ГРЯЗИ И ГНИЛИ», накрыла целиком Ван Несс-авеню от Голден-Гейт до Пост-стрит, а «ВСЕМОГУЩИЙ ГИТ МОЕТ И СКОБЛИТ» угодила в колоссальную чашу стадиона Кезар, и хвост ее торчал оттуда, как ручка половника из суповой миски.
Вопль яростного протеста, раздавшийся этим памятным утром «в безумную пятницу» над Сан-Франциско, был проявлением гражданского негодования публики в небывалом масштабе. И, конечно, единственной мишенью этого гнева явилась «Мыловаренная компания Спергл».
Сорок тысяч разъяренных домашних хозяек почти одновременно набрали номер телефона завода «Спергл». Четыре оторопевших телефонистки, не устояв перед этой лавиной, попросту сняли свои наушники, посмотрели с минуту на непрерывно мигающие лампочки сигналов на панелях коммутатора и на цыпочках вышли из комнаты.
У ворот завода собралась агрессивно настроенная толпа — тысяч десять-двадцать. Люди что-то выкрикивали и изредка швыряли кирпичи через ограду.
Часам к одиннадцати утра прибыл гражданский комитет — семь человек во главе с мэром города Рэндолфом Роквеллом. Протиснувшись сквозь толпу, они гуськом проследовали в здание правления и вошли в роскошный кабинет X. Дж. Спергла. Распираемый бессильной яростью, с темнобагровым лицом, он медленно покачивался в своем вращающемся кресле и тщетно пытался сдержать дрожь в коленках.
— Чья это работа? — рявкнул Роквелл, подойдя к окну и тыча пальцем в небо. — Я требую, чтобы вы немедленно прекратили эту гнусную рекламную диверсию.
У Спергла на секунду перехватило дыхание.
— Чтобы я прекратил!! — взвизгнул он. — Вы что же думаете, мне это нравится? Да у меня свадьба сорвалась! Я разорен! А вы тут мне — «прекратить»… Как?
— Прикажите вашему летчику сесть.
Спергл испустил безрадостный смешок.
— Сами попробуйте приказать! Он сошел с ума. У вас только один выход — стрелять в него и сбить.
От группы отделился и подошел к столу человек с портфелем в руке.
— И все же, Спергл, — заговорил он холодным судейским тоном, — я, как городской прокурор, должен предупредить, что этот человек у вас на жалованьи, и поэтому мы считаем вас юридически ответственным за его действия.
— В каком это смысле юридически ответственным? — возмутился Спергл. — Компания Спергл имеет совершенно законный патент от городских властей на право устройства воздушной рекламы на 1983 год. Меня юридическая ответственность не тревожит. Тут у меня все чисто.
Он покопался в ящике стола, вынул оттуда какую-то бумагу и швырнул ее прокурору. Тот внимательно прочитал ее, нахмурился и покачал головой.
— Патент в полном порядке, — сказал он. — Откровенно говоря, джентльмены, я не могу установить, какое именно законоположение здесь нарушено. Разве только постановление против загрязнения атмосферы. Как ни печально, тут ни к чему не подкопаешься.
Воцарилось растерянное молчание.
— Сколько он там может продержаться? — спросил кто-то.
— Месяцы, — уныло ответил Спергл. — На обоих наших вертолетах атомные двигатели.
— Да, но запас э-э… резины или чего там еще… — жалобно вскрикнул мэр. — Он-то должен скоро кончиться! Как насчет этого, Клифф? Это по вашей части — ведь вы городской инженер.
— Еще не успели сделать анализ, — ответил флегматичный человечек в синем шевиотовом костюме. — Могу сказать одно — в обычном теннисном мячике резины больше, чем во всех буквах целой фразы. Знаете такое лакомство — на пляжах им торгуют — сахарная вата: из кусочка сахара целый пук ваты получается. Так и здесь. Если у него там килограммов двести старых покрышек — трудно сказать, когда он их все переведет…
— Тогда, может быть, все-таки лучше его сбить… — предложил начальник городской полиции.
— Нет-нет! — резко перебил его прокурор. — Я же сказал вам, что в его действиях нет состава преступления. Вот, скажем, писать нецензурные слова в общественных местах — это другое дело.
Мэр Роквелл — по лицу его было видно, как он волнуется, — перестал жевать дужку своих очков, откашлялся и обратился к худощавому хмурому мужчине, стоявшему рядом.
— Ну, Эд, получается, что ребеночек-то вроде ваш…
— К гражданской обороне этот случай не имеет решительно никакого отношения, — раздраженно ответил тот. — Никто на нас не напал. Лично я считаю, что это дело Комиссии по гражданской авиации.
— Никоим образом! — отозвался толстяк из заднего ряда. — Вопрос относится только к компетенции городских властей. Впрочем, может быть, у
