шпионажем, и тем самым мне. Второе, — продолжал он с железной фельсеновской логикой, — предположим, он и в самом деле принадлежал к левым силам. Зная его прошлое, я отбрасываю этот вариант. Третье — и, как мне кажется, наиболее реальное предположение: он искал себе союзников в стане моих врагов. Во всех трех случаях он был предателем. И если я еще могу помиловать врага, так как знаю, чего от него ждать, то предателя — никогда!.. Вы, вероятно, знаете, что этот негодяй и вицепрезидент ненавидели друг друга, их объединяла только зависть ко мне. Они были уверены, что, свергни они меня, и им прежде всего придется драться друг с другом. У каждого были свои приспешники… Но эта крыса думала, что корабль тонет, и попыталась спастись. Если б он просто сбежал, я бы махнул рукой, черт с ним! Но изменить! Теперь мне предстоит труднейший цирковой номер: балансировать с грузом в одной руке.
Я не мог скрыть своего отвращения.
— Ваше положение тоже не из легких, док. Надо поберечься. Мне было бы жаль…
С этими словами Он отпустил меня.
Шум и грохот на улице усиливались, и это придавало моим мыслям еще более мрачный характер. На следующий день президент вызвал меня к себе. Вид у него был весьма встревоженный.
— Я пригласил вас, чтобы проститься, дорогой господин профессор. В создавшихся условиях институт действительно будет для вас более надежным местом. Я отпускаю вас с тяжелым сердцем. Не легко держать груз в одной руке, — он кисло улыбнулся. — А теперь и вы не сможете мне помочь… Да хранит вас бог!
Броневик провез меня по безлюдным улицам, которые странным образом напоминали сон, приснившийся мне в операционной… Возле института стояли танки, расхаживали военные, но кругом было тихо.
12 декабря
Я расположился в экспериментальной лаборатории. Долго не мог заснуть, а когда наконец задремал, меня разбудил взрыв. Следом послышался гул, который то приближался, то отдалялся, и ружейная перестрелка. Так длилось всю ночь напролет, хотя временами усталость одолевала меня и я погружался в забытье.
Утром во время смены караула я услышал за дверью какие-то голоса. Похоже, там шла перебранка. Потом в дверь постучали. Я открыл не сразу, вспомнив, каким взглядом смерил меня вчера вечером часовой у двери. Стук возобновился.
— Кто там?
— Откройте, профессор! — прозвучало едва слышно. — Очень важно!
Обращение меня поразило. После некоторого колебания я все же отворил дверь. В комнату вошел солдат. Не ожидая моих вопросов, он быстро заговорил:
— Я член организации. После вчерашнего налета многие считали, что вы нас предали. Часовой у двери тоже из наших, он собирался вас убить.
Его слова поразили меня в самое сердце.
— А меня утром послали из дворца сменить часового и дали особый приказ: во что бы то ни стало с вами расправиться.
Не помню, спросил ли я его о чем-либо, но, очевидно, спросил, потому что солдат продолжал:
— Мет, приказ отдал не Кабан, а сам президент. Он велел пристрелить и часового, коли потребуется, если тот станет мне мешать… И приказал торопиться. Тогда я понял, что вы наш человек, а не предатель. Я очень спешил, ведь мне были известны намерения часового… Я пришел вовремя, теперь мы вдвоем будем вас охранять.
Снаружи послышался какой-то шум. Солдат открыл дверь, чтобы позвать товарища, и в этот момент в конце коридора я увидел президента. Правая рука его неподвижно висела, в левой был зажат пистолет, и он размахивал им над головой. Спотыкаясь, он буквально ввалился в лабораторию и растянулся у наших ног.
— Профессор, — едва слышно простонал он, — профессор, помогите. — И потерял сознание.
Я перевернул его на спину и увидел, что правая сторона мундира в крови — в темном коридоре это было незаметно. Часовой хрипло сказал:
— Ночью наши начали штурм… Пристрели его!
Второй солдат нерешительным движением поднял винтовку. Я бросился к нему.
— Игра еще не кончена! Никто из нас не может взять на себя ответственность за смерть президента. Он и так дышит на ладан… Помогите поднять его.
Не знаю, что побудило меня положить президента на стол, выдвинутый из операционного аппарата. Я стянул с президента мундир и ахнул. Справа зияла огромная рана от разрывной пули — стреляли сзади. Кое-как я перевязал его и привел в чувство.
— Что произошло? — спросил я.
— Док, помогите, — простонал он. — Меня преследуют, — он попытался подняться. — Если вы мне не поможете, я погиб!
Мысли с бешеной быстротой закружились у меня в голове. Вечером, прибыв в институт, я расспросил преемника Фельсена о новостях. Наряду с прочими делами он упомянул о том, что в одной из палат лежит безнадежный больной с тяжелейшим повреждением мозга. Рана диктатора тоже смертельная, в этом сомнений нет. Значит, можно попытаться… Я подошел к телефону и распорядился подготовить больного к операции и срочно привезти в экспериментальную лабораторию. А солдатам приказал впустить сюда лишь санитаров с носилками. Всем остальным вход воспрещен.
Я сделал президенту инъекцию, ввел тонизирующие препараты и, стараясь поддержать в нем бодрость духа, осторожно принялся расспрашивать о случившемся. Из его бессвязного рассказа удалось в общих чертах представить следующую картину.
Вчера вечером по различным признакам диктатор догадался, что вице-президент готовится к решающему удару. Однако в последние дни и сам президент не терял времени даром и пытался собрать вокруг себя единомышленников, хотя ему очень мешало то обстоятельство, что враги Кабана, ранее группировавшиеся вокруг министра пропаганды, после казни своего руководителя стали в оппозицию к президенту. И он не мог теперь на них полагаться. Ему удалось собрать всего несколько человек для обеспечения личной безопасности… А сегодня на рассвете к нему явилась взволнованная домоправительница и, дрожа, рассказала о намерениях Кабана. Президента возбудило приближение опасности, а его влечение к этой женщине полностью затмило рассудок. Потеряв над собой власть, он схватил ее в объятия, не обращая внимания на ее сопротивление и не слыша криков о помощи… Он опомнился, когда взбешенный Кабан в припадке неудержимой ревности, позабыв о всякой осторожности, вбежал в комнату и накинулся на него. Они вцепились друг в друга мертвой хваткой.
— Это была борьба не на жизнь, а на смерть, — президент тяжело дышал. — Знаете, док, я ведь неплохо владею приемами дзю-до. — Он слабо улыбнулся. — Только это помогло мне противостоять его бычьей силе. Пока мы возились, я заметил в руках обезумевшей женщины пистолет, который выпал из моего кармана. Я сделал быстрое движение, и мой враг оказался между мной и пистолетом. Раздался выстрел, он выпустил меня и упал…
Президент закашлялся, на губах у него показалась кровавая пена. Затем, прерывисто дыша и все время останавливаясь, он продолжал свой рассказ. Через открытую дверь, возле которой лежали трупы часовых, он заметил приближавшиеся фигуры в военных мундирах и бросился к потайной двери, но, прежде чем успел скрыться, получил пулю в спину. Оглянувшись, он заметил, как из руки лежавшего на полу вице-президента падает пистолет…
Спотыкаясь на каждом шагу, он все-таки сумел выбраться во двор, доплелся до стоявшей там машины, приказал водителю везти себя в институт. Солдат не сразу повиновался, тогда президент вытащил испуганного парня из машины, отобрал у него оружие, сел на его место и помчался по улицам, заполненным толпами людей. Сам не знает, каким чудом добрался…
Я подивился его физической силе и необыкновенной воле к жизни.
Но вот за дверью послышались шаги, это привезли больного…
На этом дневник обрывается. Я, Альфред Стейг, институтский служитель, к написанному могу добавить лишь то, что видел утром того дня, дата которого последней помечена в дневнике.
Мы с коллегой Сандерсом получили указание немедленно привезти больного под номером 63 из отделения в лабораторию профессора Клебера для операции. За день до этого институт наводнила солдатня, нас то и дело останавливали.
За институтской оградой бушевала толпа. Не успели мы добраться до лаборатории, как люди с криками прорвали цепи солдат и ворвались в парк. Я видел, как все больше солдат переходит на сторону народа. Бегущий во главе толпы танкист заметил нас. Он махнул в нашу сторону рукой, и даже в оглушительном шуме я расслышал его крик: 'Это он!.. Скорее!..'
Бежавшие впереди оказались у дверей лаборато-. рии почти одновременно с нами. Двое часовых попытались их задержать, но. толпа смела их вместе с нами и больным. Впереди несся танкист с криком:
'Этот негодяй скрывается здесь!' Он, видимо, понял, что наш больной не тот, кого они ищут.
Мы с Сандерсом, как могли, старались защитить больного, но все наши усилия ни к чему не привели. Когда нас буквально втащили в лабораторию, я увидел президента с окровавленной повязкой на груди. Он поднялся, и покачнувшись, шагнул вперед. Взгляд его был мутным, очевидно, он не понимал, где находится.
— Вот он! — заорал танкист.
Кто-то камнем разбил верхнее окно, и танкист схватил тяжелую железную перекладину, лежавшую у диковинной машины.
Профессор Клебер прикрыл собой президента.
— Это не он! Не президент!
— Что ты врешь, предатель! — вскричал танкист и взмахнул высоко поднятой перекладиной.
Удар поразил профессора и стоявшего позади высокого президента. Вне себя от ужаса, я прислонился к тумбочке, где лежали тетрадь и ручка. Не знаю для чего, но я сунул то и другое в карман халата и, увидев, что больной, которого мы сопровождали, тоже умер, двинулся к выходу. Но меня так сдавили, что я едва не задохнулся.
Сандерсу чудом удалось вытащить мепя из толпы. Я очнулся на скамейке парка. Вокруг было пусто, но где-то вверху рокотал гром. Я поднял голову к небу и увидел, как из гигантских самолетов Блуфонии выпрыгивают и летят к земле тысячи парашютистов…
Иштван Касаш
Задание
