Так втроем зимы дождались, а по зиме назад, в бург, подались. Зима в ратных потехах проходила. И снискали себе Хродомер и Рагнарис еще более великую славу своей силой и ловкостью и отвагой. А Сейя не снискал, ибо больше всего заботился о пахоте да севе. И не по душе было Алариху, что Сейя в новом селе сядет. Опасался Аларих, чтобы не стало это новое село на старые села похоже, откуда воинов в поход не докличешься. Но на Хродомера да Рагнариса глядя, радовался Аларих, и отпускала тревога сердце его.
Зима миновала. Весной вернулись в село и зерно с собой привезли, чтобы сеять. Когда же прибыли, то увидел Хродомер еще один знак величия своего. Ибо в норе хродомеровой медведь перезимовал. Зверя уже не было, только шерсть медвежья лежала клочьями. И дивились на то Рагнарис, и Сейя, и сыновья Сейи, и жены их.
Где дома ставить — то всю зиму решали, так и эдак судили, картинку складывали чашами, ножами да мослами обглоданными, и всякий пир тем непременно заканчивался, что уединялись трое героев и начинали мослы двигать и реку, пиво пролив, рисовать, крича при этом друг на друга преужасно — Рагнарис, Хродомер и Сейя с Вутерихом и Фредегастом, сынами его. И через то неоднократно в битву друг с другом вступали, ибо не соглашались друг с другом. Но после всегда мирились. И потехой эти битвы служили дружине, и любил Аларих смотреть на них.
Иной раз Аларих нарочно разговор о расположении домов в новом селе заводил, чтобы доброй битвой насладиться.
Когда лето настало, битвы позади остались; все уже было обговорено и решено. И стали они ставить дома. И поставили дома.
А когда поставили дома, решили в домах богов поставить, как положено. И стали богов себе вырезать да вытесывать, кто как умел. И часто ходили теперь друг к другу в гости и на богов ревниво смотрели: у кого боги лучше получаются. Быстрее всех Сейя богов сделал, ибо сыновья ему помогали. У Рагнариса боги получались кряжистые, как сам Рагнарис; у Хродомера же наоборот — длинные да вытянутые. Зато у Хродомера более свирепы боги были и глядели строже. И завидовал Хродомеру Рагнарис, ибо у Рагнариса так выходило, будто боги кривобоки, а лики то на одну, то на другую сторону кривились. И пытался Рагнарис неумение свое тем скрыть, что вставлял в тела богов клыки волчьи да кабаньи. Вотан же был у Рагнариса с открытым ртом, будто застыл в крике. Зубы у Вотана получились крупные, как у коня, за что пенял ему Хродомер. И гневом Вотана грозил. Но потом по дружбе помог и то, что исправить надлежало, исправил.
В те дни дух божества переполнял героев. Все им удавалось. И пришел жрец из капища. Дивно то было, ибо никто не призывал его. Первую жертву богам принес во всех трех домах.
Но мало показалось то трем героям, ибо переполнял их в те дни дух Вотана. И подступил к жрецу Хродомер с просьбой великой: показать, как надлежит столб указательный поставить, дабы знать всегда сроки, когда солнце на зиму и на лето поворачивает, а когда день и ночь между собой сравниваются.
Сказал жрец Хродомеру, чтобы возводил два столба, один выше другого, а когда настанет срок — из капища придет жрец и укажет, где на тех столбах каких богов вырезать. И показал место, куда столбы ставить: здесь, мол, один, а тут — иной. Научил, как правильно с солнцем сверяться, дабы ошибок не сделать. И велел еще заострить высокий столб.
Сделал все Хродомер, как велено было. На высоком столбе вырезал он три мира и разукрасил все по своему разумению: великаншу Хель внизу, солнце наверху, а в среднем мире — себя, Рагнариса с Тарасмундом и Сейю с сыновьями. И крохотных Мидьо и Аутильду наметил: пусть уж будут.
Увенчал же столб головой свирепого воина в шишаке, тоже все из дерева вырезано было. Глядел над вислыми усами сурово, и боялись его меньшие сыны Сейи и Тарасмунд.
Рагнарис нарочно носил Тарасмунда к столбу, когда тот малышом был и хотел отец сынка своего потешить, и пугал всячески. И пугался Тарасмунд.
Поставив этот заостренный столб, по слову жреца, поставил Хродомер и второй столб. Крепко, надежно поставил, едва ли не на треть в землю вогнал. Трижды за год приходил жрец из капища и отметины ставил на том столбе. И там, где пометил жрец, вырезал Фредегаст, сын Сейи трех божественных воинов с раскрытыми в крике ртами, будто исторгающими вопль священной радости. Столь прехитро сделано было, что тень от большого столба, как копье, заостренная, вонзалась в рот одному из богов, когда наступал его день. И в полдень того дня, когда солнце на зиму поворачивает, поражала тень-копье кричащего Локи, ибо настоял Хродомер на том, чтобы Локи непременно вырезать (благодарен был ему за помощь при строительстве землянки в первый год села). Весной и осенью тень поражала дивного и страшного воителя, у которого лик справа был мужской, а слева женский. И был тот лик справа выкрашен красным, а слева был черен. А когда год, войдя в сердце зимы, поворачивает к лету, принимает на себя тень-копье Вотан, венчающий столб. В этот-то день кузнец, сажей измазавшись, выходит из кузницы и в селе по дворам козлом скачет, неистово Вотана славя. В прежнем селе так было, и в бурге так заведено. И когда в новом селе кузнец появился, то тоже стал он так делать.
Такие столбы везде люди нашего народа ставят у себя в селах и бургах. И вандалы ставят. И гепиды тоже. Великий ущерб терпят те, у кого такие столбы повалены — несчастьем ли, набегом ли вражеским. Ибо посредством копья, солнцем с неба метаемого, боги указывают людям, когда им сеять и когда жать. Ибо ведомо мудрым мужам, как надлежит луны считать, со столбом сверяясь.
И добавил Хродомер, что в те времена все мудры были, не в пример нынешним, за которыми если не приглядишь, так зимой пахать начнут. Один Теодобад чего стоит — по весне в поход отправился!
И долго ворчал еще Хродомер. Вспомнилось ему, как Винитар (он совсем недавно тогда уверовал в Бога Единого) мимо тех столбов ходя, как кот лесной, шипел — разве что спину не выгибал и шерсть дыбом на загривке не ставил. И то потому лишь, что не было у Винитара на загривке шерсти.
А Тарасмунд сказал, что хорошо помнит он те столбы. И дядя Агигульф сказал, что столбы помнит. И даже Гизульф сказал, что помнит, как стояли те столбы. Ибо там сейчас тоже столбы есть, но они лежат, в землю ушли и мхом заросли.
Перед тем, как в село чума пришла, разразилась гроза невиданная. И в высокий столб ударила молния, расщепив его. С того-то мгновения и начал портиться мир, сказал Хродомер. Седмицы с той грозы не прошло, как бык Агигульфа-соседа (держал тогда Агигульф, отец Фрумо, быка), в озорство войдя, загон сокрушил, на волю выскочил и оба столба повалил. И долго еще скакал, а за ним Агигульф-сосед гонялся. И хоть поклонялся Агигульф тогда уже Богу Единому, а богам отцовым не поклонялся, все же отдал он того быка старейшинам, а старейшины быка в капище свели.
Винитар же радости своей не скрывал. Говорил, что это Бог Единый своей рукой поразил «мерзкие идолища» — так он священные столбы именовал у себя храме. Но до чумы немногие слушали Винитара.
В тот год, когда сокрушены были священные столбы, пришел в наше село Князь Чума. Совсем закручинился Хродомер. Как вспомнил про столбы, так печаль охватила его сердце. Дивно хороши столбы те были, когда стояли. Украшены на радость богам и людям. И польза была от них великая. И гнев богов ясно по ним читался. Ибо если в свой день не посылало солнце луч свой на столбы, то понимали люди: гневается на них то божество, которое не пожелало с ними разговаривать.
Ульф же сказал тут, что когда в вандальском селе жил, видел там не два столба, а четыре. Два еще дедовские были, старинные, а два — новые. И по- разному те столбы показывали, отчего немало споров и склок в селе вандальском чинилось. Все оттого, что старый столб глубже в землю ушел.
Когда Ульф сказал про то Вильзису, отцу Велемуда, то чуть не съел его старый Вильзис, так прогневался.
Хродомер, про вандалов услышав, бранился долго. И Ульфу досталось: как он мог с вандалами трех готских героев сравнивать, что бесстрашно выступили в путь и село основали на месте священном! Слыхал он, Хродомер, что у вандалов вообще так заведено: приходит жрец, ставит друг против друга двух вандальских старейшин и смотрит, как они друг на друга тень отбрасывают. Так вот и выбирают время для сева. Низкорослый старейшина попадется, так вообще по снегу рыхлить начинают. Про то Хродомеру еще Аларих рассказывал, а Алариху — отец его Ариарих. И все готские воины про то знают. А коли Ульф про то не знает, так то его, Ульфа, скорбь.
И незачем Ульфу его, Хродомера, учить. Мал еще Ульф — учить его, Хродомера. А коли Ульф среди вандалов терся и мудрость среди них какую-то отыскал — то лишь о глупости ульфовой говорит.
Помнит Хродомер, как кровавыми слезами умылся Рагнарис, когда вздумал в первый раз Ульфа, сынка своего, к сохе приставить. Едва сохи не лишился. Так усердствовал Ульф, где не надо, что чуть пашню из сердца земли не вырвал. Наслушался, видать, рассказов, как в былые времена герои у врагов своих голыми руками легкие из груди вырывали.
Зато в те времена, когда Хродомер с Рагнарисом да с Сейей хозяйствовали, такого не случалось. Не припомнит Хродомер, чтобы во время пахоты пытались по дури своей до хеля пробороздиться да в хель провалиться. А вот Ульф пытался, видать. Да по Ульфу заметно, что рано или поздно, а своего достигнет и быть ему в хеле, если не угомонится.
И долго не мог успокоиться Хродомер, все бранился, в непотребствах и озорствах Ульфа уличая. А что непотребства и озорства те старше меня и даже Гизульфа были — о том позабыл Хродомер. Еле успокоили Хродомера, пива ему поднесли.
И продолжил сагу свою Хродомер. В те времена, когда мир молод был и еще далеко было до порчи мира, все иначе было. И сыновья почтительны были, а мужи — рачительны, на поле боя неистовы, в хозяйстве же трезвы да расчетливы. И оттого все у них спорилось.
И столь рачительны хозяева в те, прежние времена были, сказал Хродомер, что все у них в руках так и горело: не только дома сумели поставить, но и новь поднять, так что были к зиме с хлебом. Вот каковы были.
А Сейя — тот настолько рачителен был, что не только урожай собрал, но и двух сынов еще родил, близнецов, Авива и Арбогаста. Друг за другом из лона матери вышли, но друг на друга были не похожи. Авив с медведем обличьем был схож, а Арбогаст — с волком. Так Сейя говорил, сынами новорожденными гордясь.
Чтобы от Сейи не отстать, Рагнарис тоже сына зачал по весне. И летом носила жена его Мидьо ребенка, поэтому от Мидьо пользы было мало. Двух лун не прошло с того дня, как солнце на лето поворачивает — и родился у Рагнариса второй сын, Тарасмунд. И жив остался, ибо сытно было в новом селе, не в пример первому году.
Так, соревнуясь, родили детей в новом селе Рагнарис и Сейя.
Зато Хродомеру в охотничьем промысле равных не было. Первым был он и на охоте, и на рыбалке — за рыбой на озеро ходил, страха не ведая. И неизменно удача была с Хродомером.
Хродомер и зимой охотничьего дела не бросал и часто возвращался то с оленем подстреленным, то с лисой. Рагнарис лис не ел, говорил, не вандал, чтобы лисичьим мясом питаться. А он, Хродомер, иной раз ел. В мех лисий все село одел.
По свежему снегу заметил как-то в лесу Хродомер следы. И не понравились ему эти следы. Ибо бродил кто-то вокруг села, но в село не заходил, а всякий раз поворачивал обратно в лес. Понятное дело, многим в округе ведомо было, что герои свое село на берегу поставили и жили в первозданной свирепости, по завещанию богов и в силу клятвы, Алариху данной во время памятного пира на берегу. Потому в село за безделкой просто так не ходили. Особенно зимой, когда лютость в героях возрастает от бескормицы.
Но те следы в лес уходили и в чащобе терялись, а к жилью человеческому или к дороге не вели.
Постоял над следами Хродомер, поразмыслил, после же снял след и в село его принес. Возле дома своего на снег возложил и стал прочих старейшин звать, чтобы все они на след поглядели и подумали — что бы он мог означать.
