Когда он очнулся, то обнаружил на своих запястьях сверкающие наручники, на краю шпалы – лужу собственной крови, размытой дождем, а на соседней шпале – своего удачливого соперника. Он сидел чуть сгорбившись и с почти добродушным видом рассматривал «беретту», которую выудил из кармана Алексея. Заметив, что тот пришел в себя, он подбросил пистолет на ладони и заметил:
– Номерок-то… Даже невооруженным глазом вижу, что оружие вы в «Формуле» взяли. Громовой Татьяне Сергеевне на него выдано разрешение, хотя, на мой взгляд, это разрешение иначе как вопиющим безобразием не назовешь. Когда оружие получают все кому не лень, то рано или поздно оно принесет беду… Ты вообще языком-то ворочать можешь? А то, смотрю, попали мы тут с тобой на ровном месте мордой об асфальт! Не хотел я тебя уродовать, но ты сам напросился, бог свидетель. Впрочем, это лирика. Представляюсь официально – полковник Гуров, старший оперуполномоченный по особо важным делам. Скажи мне откровенно – где Герман Кабанов? Один он у вас остался. Некомплект, значит. Нехорошо!
Алексей медленно, с усилием сел, шумно выдохнул воздух, брызгая кровью.
– Свалил Герман, – неразборчиво пробубнил он. – Свалил наш мудрец. А где его искать – это загадка, опер. И вообще, не я его видел последним. Его последним Пашка видел. Ну, знаете Пашку, да? Он его в тот вечер отвозил куда-то. Куда – не помню. Пьяный я сейчас, и башку ты мне чуть не расколол… Мне бы сейчас сто пятьдесят дернуть… – с тоской добавил он.
– Пашка, говоришь? Ладно, спросим у Пашки, – сказал Гуров, вставая. – И ты поднимайся, член преступной группировки! Будешь вести себя дальше прилично, так и быть – разрешу промочить твое бедное горло. Шагай!
Глава 14
– Ну так, товарищ полковник, собирайся, едем сейчас в пятьдесят вторую больницу! – заходя в кабинет, решительно объявил Гуров. – Одиннадцатого октября к ним поступил пациент с многочисленными ушибами мягких тканей и ножевым ранением в левое предплечье. Еще лечится.
– А что, кроме него, одиннадцатого числа по всей Москве пациентов больше не было? – меланхолично спросил Крячко, рассматривая в небольшом зеркале свое ухо, которое по причине ранения и наложения стерильных повязок увеличилось раза в два. – Представляю, сколько народу махалось тут ножами одиннадцатого числа, впрочем, как и во все прочие дни недели…
– Безо всяких документов, прилично одетый, вызывающий доверие и симпатию, – продолжил Гуров. – Кроме всего прочего, жалуется на частичную потерю памяти, но припоминает, что приехал в Москву в качестве командированного. По-моему, точный портрет нашего исчезнувшего друга.
– Тамбовский волк ему друг, – проворчал Крячко, еще раз потрогал замотанное бинтами ухо и обернулся к Гурову: – Одни поедем или с ОМОНом?
Вопрос был с подтекстом. И у него, и у Гурова еще был свеж в памяти тот разнос, который устроил им генерал Орлов после удачной операции по задержанию двух членов банды Кабанова. Генерал был вне себя и не стеснялся в выражениях. В какой-то момент у них возникло опасение, что разошедшийся командир выбросит их обоих в окошко. Орлов припомнил им все ошибки и всю самодеятельность, которую они проявили за долгие годы своей работы, и пообещал отдать под суд с последующим разжалованием, лишением пенсии и заключением под стражу. По его словам выходило, что оперативные работники, подобные Гурову и Крячко, опаснее любой банды, потому что представляют собой неуправляемый отряд анархистов. На арестованных он, казалось, вообще не обращал внимания – до тех пор, пока не обнаружил, что оба они в стельку пьяны. Это вызвало еще один бурный приступ гнева и очередной поток брани в адрес анархистов, как будто Гуров и Крячко были организаторами пьянки.
Они стойко перенесли нагоняй, понимая, что сработали не слишком чисто – легкое ранение Крячко, стрельба на улицах, две поврежденные машины, погоня, которая лишь по счастливой случайности не кончилась дорожно-транспортным происшествием, – этого они никак не могли поставить себе в заслугу. С другой стороны, оба отлично понимали, что гнев генерала вызван не столько опасением за свои звезды, сколько тревогой за буйные головы своих подчиненных, которые давно уже перестали быть для него просто сотрудниками. Это был гнев отца, обнаружившего своих любимых отпрысков в плохой компании.
Справедливости ради нужно отметить, что большого раскаяния ни Гуров, ни Крячко не испытывали. Несмотря на разгон, они были чрезвычайно довольны результатами своей операции. Крячко, которому пуля, выпущенная из «беретты», не только встряхнула мозги, но и отхватила верхний кончик уха, заявил, что ради такой удачи можно отдать и все ухо целиком.
Действительно, все указывало на то, что они на правильном пути. Протрезвев, оба арестованных заговорили. Возможно, они понимали, что все улики против них и что жертвы налетов без труда их опознают, возможно, они были злы на своего главаря, который бесследно исчез со всеми награбленными деньгами, возможно, просто им обоим надоела двойная жизнь. По сути дела, ни Тишков, ни Пивоваров не были по складу характера преступниками. Гуров понял это сразу, после первого же допроса. В каком-то смысле эти люди сами были жертвами. Бурно меняющееся время сбило их с толку, а запах больших денег, витающий повсюду, подсказал, что надо делать. Характерно, что, замышляя преступление, все они приняли решение грабить только богатых. Яснее всего высказал эту позицию Тишков.
– Знаете, это все получилось как-то само собой, – смущенно рассказывал он Гурову. – Тут целая цепь событий, и на каком звене все изменилось… Не знаю. Раньше мы с Германом были инженерами на автомобильном заводе. «Москвич» выпускали. А когда все пошло кувырком, остались и мы с ним не у дел. Тоже, наверное, не просто так – характер или невезение, не знаю. Ну, не приспособились к новым временам! Алексей вот тоже – офицером был в части. А часть взяли и расформировали! Кого-то в другое место перевели, а ему предложили в запас. А он по характеру у нас самый жесткий, злой он… Мать у него уже тогда болеть начала. Ну, наговорил чего не надо. Так его с такой характеристикой проводили… Одним словом, чего тут рассказывать! Пристроились кто где. Герману больше всех повезло. Ну, он автомобиль знает как свои пять пальцев и практически рулит, как гонщик. Его к себе Вершинин взял, был такой крутой бизнесмен, знаете, наверное? Ему льстило, что у него водила с высшим техническим образованием. А у Германа уже тогда в голове мысль роилась – почему у Вершинина есть все, даже водила с высшим техническим, а у него ничего? Но горячку он пороть не стал. Долго все обдумывал, впечатлений набирался, подмечал повадки всей этой элиты… Заглядывал в документы к своему шефу, визитные карточки у него таскал, короче говоря, обзаводился информацией. А когда посчитал, что готов, собрал как-то раз нас всех и поделился своими планами. Он не боялся, что мы его заложим. Мы все друзья были. А вот теперь я сижу тут у вас и закладываю лучшего друга… Странная все-таки штука жизнь!
– В вашем случае это особенно заметно, – согласился с ним Гуров, – потому что бороться с несправедливостью умножением этой самой несправедливости – занятие, на мой взгляд, более чем странное.
Тишков не возражал. Чувствовалось, что его самого угнетал тот порядок вещей, который навязал ему друг Герман, и теперь он с огромным облегчением сжигал за собой все мосты. Подробно и откровенно он описал все эпизоды, в которых участвовал, – ограбление Василевских, Рудницкого, агентства «Формула».
– Понимаете, Герман знал все эти дела, – объяснял Тишков. – Он умел одеться, как надо, умел вести беседу, знал имена, бизнес каждого, запросто проходил в самые закрытые места. У него еще талант перевоплощения, как у артиста. Ему верили. Ну, понимаете, появляется такой элегантный джентльмен, держится уверенно, говорит по делу, в кармане у него визитка с золотым обрезом… Они на это покупались. К тому же его никто толком не знал в лицо. Когда он был водилой, то видел многих, а его не замечал никто. Кто обращает внимание на шофера? Герман крутился в ночных клубах, на презентациях, присматривался, так сказать, где что плохо лежит, а потом мы проворачивали дело…
Тишков рассказывал много и охотно, но одного он не мог рассказать при всем желании – куда пропал Герман Кабанов.
– Когда схоронили Володю, Герман собрал нас вечером в дорогой сауне – он постоянно туда ходил. Во-первых, говорил, человек там сливается с общей массой, а во-вторых, много важного можно узнать. Ну и вообще, для здоровья… Но в тот вечер мы решали, что будем делать дальше. Герман, кажется, понял, что дальше будет еще опаснее, и решил уехать из Москвы. Он и меня звал с собой…
Тишков рассказал про некий дом отдыха «Волжская жемчужина», где всем заправляла женщина, у которой с Кабановым была связь. Услышав об этом, Гуров немедленно отрядил Крячко, чтобы тот выяснил все про «Волжскую жемчужину» и срочно связался с тамошним отделом внутренних дел. Хорошо узнаваемый портрет Кабанова был уже отпечатан, размножен и отправлен во все районы Москвы. Теперь Крячко должен был отправить его по факсу на берега Волги.
Однако Гуров на этом не успокоился. Трудно было ожидать от преступника высоких моральных качеств даже по отношению к сообщникам, и так называемое кидалово в преступной среде обычное дело, но все же у Гурова были сомнения, что Кабанов мог поступить подобным образом. Все-таки эти четверо не всегда были бандой. Они были настоящими друзьями, росли, как выяснилось, в одном дворе, и вряд ли кто-то из них был способен на откровенное предательство. Тишков был уверен, что с Кабановым что-то случилось. Гуров решил проверить эту версию.
Тишков рассказал, что отвез после бани Кабанова на Таганку. Там жила пассия Германа, одна из многих, но точного адреса ее никто не знал. Однако Тишков сумел вспомнить, к какому дому подвозил друга.
Они поехали туда втроем – Тишков и Гуров с Крячко. Дом Тишков указал точно и настаивал на том, что Кабанов пошел именно туда.
– Был сильный дождь, – объяснил он. – Никакого интереса болтаться по улицам. Ну и все-таки я его друг – зачем ему изображать передо мной конспиратора? То есть, конечно, он был осторожен даже со мной, но ведь не каждый же раз? Я видел, как он вошел вон в ту дверь, своими глазами видел…
Гуров тоже захотел войти в «ту дверь». Не слишком трудно выяснить, проживает ли в подъезде молодая женщина, которую навещает молодой мужчина. Подобные вещи трудно скрыть от соседей даже в большом городе.
Кое-что ему и в самом деле удалось узнать, но это оказалось не совсем то, чего он ожидал. Правда, молодая одинокая женщина в подъезде действительно проживала – до середины сентября. Потом она куда-то переехала, а квартиру сдала какой-то гоп-компании. С этой минуты жизнь всего подъезда была отравлена.
– Представляете, товарищ милиционер, какие они здесь устраивали оргии? – с негодованием поведала Гурову аккуратная маленькая старушка, проживавшая этажом выше. – Сначала было вроде ничего, а потом повадились – что ни ночь, то пьянки-гулянки. И все с женщинами, с криками, с драками!.. То есть сплошной кошмар. Уж куда мы ни обращались – и к участковому, и в жилищную контору… Они этих уголовников сами боятся. И чиновники боятся, и менты, прости мою душу грешную…
– Там что же, уголовники поселились? – удивился Гуров.
– Да что вы! – махнула на него рукой старушка. – Не то слово. Матерые! Особенно один там был страшный – огромный, вечно пьяный, пусть земля будет ему пухом…
– Как пухом? – не понял Гуров. – Он помер, что ли?
– Не то слово – помер! – Голос у старушки сделался таинственным, как у сказочницы. – В ночь на двенадцатое октября тут такое было… Как обычно пришла к этому бандиту компания – тоже бандиты, с этими… ну, легкого поведения. Вели себя безобразно. Уже на лестнице шум, гам, хохот дикий. Потом в квартиру пришли, там грохотать начали. Ну, пьяные, конечно. Потом слышу – вопят. Нечеловечески вопят, как будто их режут. Ну, тут уж я не выдержала – позвонила в милицию. Милиция на этот раз быстро приехала, ничего не скажу. И поймали!
