которую безумно любила, и когда бабушка умерла, для Илоны это было таким страшным ударом, что она на много месяцев замкнулась в себе. Она долго не могла смириться со смертью, признать ее, привыкнуть. Но постепенно пришла в себя благодаря другой бабушке, которая сумела объяснить то, что происходит со всеми людьми, всегда, во все времена… Илона говорила о вечности, и еще о чем-то, чего я не знала и не понимала, но чувствовала: все правильно, именно об этом и именно так надо сейчас говорить.
Маринка слушала молча, не перебивая, не соглашаясь и не споря. Она просто слушала.
Потом Маринка вроде бы успокоилась. Подумав, достала из кармана вчетверо сложенный листок бумаги.
– Вот письмо, – сказала она.
Развернула и начала читать. Очень хорошее письмо, в нем отец Стаса сообщал Маринке о гибели сына, о том, как много слышал от него о ней. И считает ее чудесной девушкой. Он был благодарен Маринке за ее любовь к его сыну. Надеялся на то, что в ее жизни все еще сложится, потому что она только начинает жить.
Она закончила читать и передала письмо мне. Я всмотрелась в крупные острые буквы, ровные строчки, взгляд скользил по странице вниз, наткнулся на подпись: «папа и мама Стаса». Я никак не могла отделаться от назойливого воспоминания, какой-то неподобающей мысли. А она настойчиво возникала снова и снова, хотя я всячески пыталась прогнать ее.
У меня невольно вырвалось:
– У Стаса был очень похожий почерк…
Маринка забрала у меня письмо.
– Ничего удивительного, они же родственники, – сказала она, и голос ее дрогнул.
В тот день мы больше не говорили о Стасе.
Только один раз, когда Маринка сказала, что хотела бы сжечь его письма, Илона ответила: «Да, так будет лучше…»
Мы долго сидели втроем.
Когда Илона предложила перекусить немного, Маринка даже оживилась, сказала, что с утра ничего не ела и теперь у нее кружится голова.
Илона сразу же потащила ее на кухню, усадила за стол, извлекла из холодильника кастрюлю с борщом, поставила на плиту; достала хлеб, колбасу, сыр и велела мне все это нарезать.
Маринка таскала куски прямо из-под ножа:
– Как есть хочется! Это нервное, наверное…
Она опустошила тарелку борща, съела почти все бутерброды, выпила чаю, откинулась на стуле и блаженно зажмурила глаза.
– Полегчало тебе? – усмехнулась Илона.
– Вы вернули меня к жизни, – выдохнула Маринка.
Вернулась с работы мама Илоны, и мы стали собираться. Решили проводить Маринку до дома.
Всю дорогу она оглядывалась, словно что-то искала. Вдруг остановила нас и сказала:
– Здесь.
Мы переглянулись. Калитка в школьном заборе была распахнута, за ней темнели деревья, в снегу чуть заметная тропинка. Мы прошли по ней в небольшой парк, утопая в сугробах, добрались до глухого угла. Теперь нас никто не смог бы увидеть. Маринка судорожно рванула из сумочки пачку писем, перетянутых ленточкой. Я сразу поняла, что она хочет делать.
Илона спросила:
– А где конверты?
Маринка быстро ответила:
– Я их сжигала сразу же, как только приходили письма.
Маринка бросила пачку на снег и стала рыться в карманах.
– Должна быть зажигалка, – повторяла она.
– Вот, возьми, – Илона протянула ей коробку спичек.
– Спасибо. – Маринка неумело чиркнула спичкой, та сломалась, за ней последовала другая. Наконец Маринке удалось извлечь огонек, она склонилась над пачкой, чтоб поджечь, но спичка потухла.
– Дай-ка я, – предложила Илона.
Она отобрала у Маринки спички, присела на корточки, развязала ленточку, взяла верхнее письмо и подожгла его с уголка, бумага горела плохо, она была в снегу, Илона догадалась вытащить письмо из середины и снова подожгла его. В конце концов ей удалось сжечь всю пачку. Черный пепел покрыл грязными ошметками синий вечерний снег.
– Ну, вот и все, – сказала Илона, отряхивая ладони.
Мы постояли немного, пока совсем не замерзли, и медленно пошли к Маринкиному дому.
Мы молчали.
Она пожала нам руки, кивнула молча и скрылась в подъезде.
Итак, мы стали свободными и одинокими.
Теперь нас связывал серый пепел на снегу и молчание. Сожженные письма без конвертов – погребальная служба по Стасу. Последнее и единственное, что мы могли для него сделать.
А жизнь между тем продолжалась. После каникул мы начали учиться уже без Антона. Родители перевели его в какой-то новомодный лицей, так что Маринка лишилась своего самого преданного ухажера. Илона по-прежнему не обращала внимания на наших ребят. А мне все так опротивели, что я смотреть ни на кого не могла. Особенно на Тиму, который вдруг стал проявлять ко мне настойчивый интерес.
Теперь мы пытались дружить втроем. Точнее, я всячески избегала Маринку. Она же зачастила к Илоне. Илона металась между нами.
Стоило нам оказаться втроем, и мы не знали, о чем говорить.
Поездка в Норвегию откладывалась до лета.
В конце февраля закружили метели. Илонин день рождения выпал на воскресенье. А так как она ни словом не напоминала о нем, то я предвкушала, каким сюрпризом будет мое появление.
Я брела сквозь секущий снежный ветер и улыбалась. Илона любила белые цветы. Осенью у нее всегда стоял букет пышных хризантем, весной – белая сирень, тюльпаны – а чуть позднее, бледно-розовые пионы.
Я купила ей розы, хотя понимала, что, наверное, выглядят они довольно «по-мещански» – как сказала бы Маринка. Но не гвоздики же дарить!
Знала я и о другой Илониной слабости: косметика! Косметикой был вечно завален стол Илоны и забиты все ящики. Я, конечно, не могла рисковать и покупать декоративную косметику, но я знала, какие ей нравятся духи, к ним я добавила красивую косметичку и набор кисточек для нанесения макияжа.
Подарки я выбирала долго. Бродила по книжным магазинам, искала что-нибудь необычное. Хваталась то за классиков, то за современных лауреатов всяких премий. В конце концов остановилась на сборнике Эдгара По. Илона всегда восхищалась им.
Нагруженная пакетами, я приближалась к дому Илоны. Во многих окнах уже горел свет, потому что на улице, несмотря на ранний час, было довольно темно из-за низких снежных облаков.
Вот и знакомый подъезд. Чья-то едва различимая сквозь метель фигура уже входила в дверь. Я ускорила шаг.
Дверь хлопнула у меня перед носом. Но почти сразу открылась, чья-то рука придерживала ее, давая мне пройти.
– Спасибо, – поблагодарила я, отряхивая снег.
– Привет снежному человеку, – услышала знакомый голос.
– Марина?!
– Не ты одна помнишь о дне рождения Илоны, – сказала Маринка.
– Какая ты молодец! – обрадовалась я.
– Могла бы и позвонить, – проворчала Маринка, – я страшно измучилась с подарком!
– Как-то не подумала, – смутилась я.
Мы поднялись на второй этаж. Маринка сняла перчатку и нажала кнопку звонка. Мы прислушались. Из-за двери явственно доносились звуки музыки.
– Хм, кажется, мы не вовремя, – предположила Маринка. – Незваный гость, как говорится, хуже некуда…
Дверь распахнулась. Смеющаяся Илона не дала нам рта раскрыть, как мы уже оказались в прихожей.
– Илона, мы пришли тебя поздравить, – начала Маринка.
– Сейчас поздравите, – улыбалась Илона, – сначала одежки снимите. Да проходите же!
Она втолкнула нас в комнату, залитую электрическим светом. Лариска и Рита хором закричали:
– Сюрприз!
– Вот это да! – немного опешила я. – Хоть бы позвонили…
– А сама-то! – потешалась Рита.
– Вы когда пришли?
– Да только что, – сказала Рита.
– Девчонки, давайте праздновать! – перебила нас Илона. – Полный холодильник всякой еды. Даже вино есть!
– Вот это да!
– Супер!
Мы повалили на кухню.
– Ну, уж нет! – погнала нас Илона. – Идите-ка в комнату! Праздник у нас или не праздник?
На стол-то мы живо накрыли. Помимо всего прочего, Рита принесла пирог собственного приготовления, да еще и со свечками. Для цветов пришлось доставать все вазы, которые были в доме.
Мы заставили Илону дуть на зажженные свечи, а потом торжественно преподнесли ей подарки…
