На самом деле, в Новосибирск, например, дозвониться можно было сразу, а вот в Читу далеко не всегда. И объяснить причину никто не мог. Какая, к черту, причина? Просто линия барахлит.
Рыжий лох, голубоглазый, плечистый, дважды заходил в почтовое отделение. Может, пытался дозвониться именно до Читы, кто знает? Главное не в этом. Главное в том, что была при лохе удобная спортивная сумка на ремне, на молниях и липучках.
Сумка сразу понравилась Коляну.
В такой сумке вещи должны лежать качественные, решил он, не то что в его затасканной – несвежие носки да чужая записушка.
Правда, интересная записушка.
В ней вся дурь человеческая, а может, весь ум, все двенадцать гармоний.
В ней яблоко Фурье, которое особенно нравилось Коляну – ну, никак его не угрызть!
Чего говорить, хорошая сумка.
Не так давно, правда, была у него не хуже – спортивная, с капустой, но ее пришлось бросить в Томске. Там же Колян бросил пушку. Осталась при Коляне только чужая записушка, да еще повезло – вырвался из Томска, сумел добраться до станции Тайга. Намертво залег у Саньки Березницкого, а это старый кореш, надежный, лось по жизни. Всегда занят, но все видит. Сегодня, например:
«Куда?»
«На свиданьице».
«А с кем?»
«А с Анькой».
«А кто такая?»
«А стерва одна».
Врал, конечно, да Санька и не думал верить.
А рыжий лох – уверенный, с уважением отметил Колян, морщась от головной боли. Хорошо держится, живет не за чертой бедности. Правда, никак не сидит на месте. То прошвырнется по перрону, то заглянет в зал ожидания. Наверное, не привык ждать. Даже странно, что такой уверенный лох шастает по вокзалу. Зачем он в Тайгу приезжал? Покупал что-нибудь?
Впрочем, это Коляну было все равно.
Главное, что рыжий лох хорошо прикинут.
Но, конечно, если б не Санька Березницкий, лось по жизни, старый кореш, лет семь назад (после досрочного освобождения) прочно обосновавшийся в доме умершей матери, Колян ни за что не выполз бы в город. Опасно, ох, опасно появляться ему на людях. Пусть никто не знает его на станции Тайга, все равно опасно. Почти полтора месяца просидел Колян у Саньки Березницкого, никуда не выползая из закрытого тесовым забором двора, а опасность не миновала, он всей шкурой чувствовал – не миновала. По-доброму, сидеть бы еще да сидеть, да бабки кончились.
Колян ухмыльнулся.
Сидеть – не бежать, одышка не мучает.
Если бы старый кореш не стал коситься, что вот, мол, жрать-пить все кончилось, Колян отсиживался бы за глухим забором. Как в той коммунистической фаланге, про которую вычитал в чужой записушке с золотым обрезом. Там, правда, не все было понятно написано, но так получалось, что коммунистическая фаланга это что-то вроде большой веселой общаги. Ешь вволю, пьешь вволю, стучишь на фортепьянах, лапаешь баб, а хочешь – землю паши. У Саньки Березницкого жизнь, конечно, сложней. Жила при нем малая собачка Зюзя, алкашка, вот и вся общага. Проснувшись, требовала хлебных корок, смоченных в пиве, а то в водке, во всем, паскуда, подражала хозяину.
А лето.
А тепло.
А времени свободного хоть завались.
Санькин дом на отшибе. Во дворе пахнет сладкой травой.
Забор глухой, высокий, с улицы во двор заглянуть не просто.
Вечером, когда прохладнее, когда не сильно досаждают комары, когда совсем не видно вблизи прохожих, можно искупаться в грязноватой запруде – поблизости. Но лучше просто валяться на траве и думать.
Думать Колян любил.
Когда тебе за тридцать, есть о чем подумать.
К тридцати годам у человека много скапливается материала для раздумий.
Хорошо думается о самых разных вещах, даже о таких, какие раньше в голову не приходили. Ну, скажем, о коммунистических фалангах. Или о всеобщем счастье. Или о жизни, в которой делай, что хочешь, всё в жилу и никто тебе не указ.
И Саньку интересно послушать.
Он нытик, но жизнь знает, просто не везет ему.
Первую ходку в зону Санька совершил случайно: за плохо вымытый железный ковшик. За колючку обычно садятся по делу, а Санька сел за плохо вымытый железный ковшик. Сварил ханку, а ковшик помыть не успел. Тут менты и нагрянули. Привет, мол, Санёк, как жизнь? Неужто хреново? Ничего, утешили, будет хуже, посуду вовремя мой, паскудник!
И вторую ходку Санька объяснял непрухой.
Шел по улице и нашел будто бы пакет с травкой.
Ну, сухая травка, ничего особенного, он понюхал, запах целебный. Кто ж ее знает? Санька не старик-шептун и не знахарь. Разболелись ноги в тот день, он подумал, может нагреть воды да попарить найденной травкой ноги? Так и подумал: приду домой, ноги попарю. А тут, как в страшной сказке, набежали менты. Привет, мол, Санёк, как жизнь? Да неужто хреново? Ничего, утешили, будет хуже, всякую травку не подбирай, паскудник!
Опять поворот судьбы.
После нехорошей перестрелки, приключившейся летом в Томске, Колян прятался у Саньки почти полтора месяца. Слышал, что одна из пуль, выпущенных им из «Макара», попала в человека. Даже не в человека, а в бабу. При этом в бабу богатую.
То-то и плохо, что в богатую. Значит, теперь на него, на Коляна, спущена не одна стая легавых. Значит, у каждого мента на транссибирской магистрали имеются в кармане его фотки. Самое время отсиживаться за тесовым забором, тихонько сосать пивко, но Санька прав – бабки кончились. Все, что было при Коляне, все кончилось, а капусту он бросил в Томске. И пушку бросил. Все не по-людски получилось. Думал свалить из Томска богатым, в вагоне СВ, может, с кудрявой подружкой (обязательно с кудрявой!), думал купить в глубине России в уединенном райцентре небольшой домик с удобствами, а вот никуда теперь не едет, от всех прячется. И, прежде всего, от отца Дауна, обещавшего счастливую жизнь.
Вспоминая об отце Дауне, Колян нервничал.
Хорошо, что (пока были бабки) Санька выправил ему справку о досрочном освобождении. Понятно, липа, и выписана на имя какого-то Кобелькова, но все- таки документ. Только раздражало Коляна, почему, твою мать, Кобельков? Почему не Кобелев хотя бы? И вот в Томске, все вспоминал он, в тот вечер все должно было получиться иначе, но почему-то остервенились менты. Может, на непогоду – высыпали на улицу, как горох. Или ловили кого-то?
Может,
Такая дурная мысль уже приходила Коляну в голову.
Не нравилась Коляну эта мысль, портилось от нее настроение. Но ведь может и правда,
Колян сплюнул.
В жизни не бывает так, чтобы все шло ровно и гладко.
Утром вот тоже пообещал Саньке: «Вернусь с бабками». Подумав, пояснил: «Еще недельку перекантуюсь, а потом съеду. Сам вижу, что приелся тебе». Санька, понятно, возразил: «Да живи, мне-то что. – Даже пошутил: – Соседка опять заглядывала через забор».
«Кто такая?» – насторожился Колян.
«Да так, сучка, – объяснил Санька. – Прописана по соседству, живет у родной тетки. А работает в собесе, нужный для местных старух человек. Языком, правда, любит молоть, тетку жалеет. Знает, что с теткой когда-то жил. Прикрикну на нее, она зашипит, как змея: сядешь, мол! А я рублю: „Отсижу, выйду честный, тебя задавлю“. У нее вообще-то, что ни глаз, то рентген. – И спросил: „Может, правда, тебе свалить из Тайги?“
«Да свалю, свалю. Недельку перекантуюсь и свалю».
«Куда?»
«На Кудыкину гору. А может, в Мариинск. Мне зиму пересидеть надо. Где-нибудь в котельной на Пихтаче, а лучше на пихтоварке за Яей. Ближе к весне можно будет подумать об остальном. Мне один человек крупно должен… – намекнул Колян, с внутренним содроганием припомнив отца Дауна. – Очень крупно… Вот должок с него слуплю и с тобой, Санёк, рассчитаюсь. А сейчас пойду, накопаю бабок».
Колян не знал, где накопает бабок, но был уверен, что накопает.
Тайга город большой, тихий. В таком большом тихом городе много чего накопилось за годы советской власти. Из такого города даже перестройка всего сразу не вытряхнет. Колян знал, где искать живые бабки – у сберкасс или на вокзале, а то на рынке. Самые те места. А потом снова залечь. Хотя бы на недельку. Ведь лето, ведь облака в небе. Хорошо валяться на травке, болтать с разговорчивым корешом и с запойной собачкой Зюзей. Она пьющая, не сбрехнет.
Перейдя железнодорожный виадук, прислушиваясь к отдающей эхом скороговорке диспетчеров, Колян спустился в старый центр города.
Скрипучие тротуары…
Темные колодезные срубы с навесами…
Темные деревянные дома, обнесенные палисадами, почерневшими от времени и непогоды…
В таком древнем городе много пенсионеров, подумал Колян, а каждому пенсионеру у нас выдают пенсию. Пусть за май, пусть даже за апрель, да даже за март, но выдают, а ему, Коляну, абсолютно все равно – майская пенсия или выдана за апрель…
Решив лично пронаблюдать, как в городе Тайга идет выдача пенсий, Колян неторопливо поднялся в первую попавшую по пути сберкассу.
Но ловить там оказалось нечего.
