Он ведь никогда не гнал волну, он просто предпочитал в ней купаться. Его постоянно сносило с волны, но он вновь и вновь ее оседлывал. Всю жизнь он искал неведомого счастья, которым, впрочем, без размышлений делился с любым первым встречным. Ничем другим, кроме этого неистового желания найти счастье, Чугунок, в общем, не выделялся из огромного числа крутящихся вокруг людей. Не было у него никаких особенных талантов, если честно, он даже воровать по-настоящему не умел. Говорил грубовато и путано, некоторые слова произносил невнятно, книг вообще не читал, много пил, иногда скатывался в запои, но все это только усиливало его неистовую жажду счастья. Время от времени он даже срывал неплохой куш, но в таких случаях его сразу самым роковым образом выносило на плохих людей. В результате он не столько догонял счастье, сколько бегал от вполне реальных несчастий. В детстве – от мелкого хулиганья, от жестоких и несправедливых, на его взгляд, школьных учителей. Позже – от несправедливостей казенной жизни. А еще позже – от бесчисленных кредиторов, и от братков, которым тоже умудрился насолить.
И вот добежал.
До Новых Гармошек.
Правда, раньше, где бы Чугунок ни жил, в какой бы отчаянной ситуации ни оказывался, каждое утро с упорством истинного идиота он выливал на себя пару ведер холодной воды, растирался махровым полотенцем и, заглотив огромную кружку кофе, садился за телефон. И оторвать Чугунка от дел насущных могли только розы.
Розы были страстью и гибелью Чугунка.
В Киселевске розы у него росли на открытой почве. Без никаких грядок, без никакой пленки. Нежнейшие бутоны распускались под низким небом закопченного серого города. До некоторых хитростей Мишка Чугунок дошел сам, а многому научился у известного томского профессора палеоботаники (художника, к тому же) Венедикта Андреевича Хахлова, однажды выставлявшего свои картины в Киселевске.
Мишку на ту выставку затащили случайно.
Он был хорошо поддатый и поначалу шумно хамил, потому что яркие цветы на полотнах показались ему нелепостью. Зачем рисовать цветы? Разве не интереснее их выращивать? Тут человек, блин, счастье ищет, что ему цветочки? Однако художник оказался не просто художником, (то есть, пьянью голимой, по представлениям Чугунка), а известным ученым, профессором ТГУ.
А ко всему этому – потрясающим цветоводом.
По крайней мере, именно Хахлов начал первым в Сибири выращивать розы прямо на открытом грунте – и ремонтанные, и чайно-гибридные, и пернецианские. И это были настоящие розы, а не жалкие их подобия, выращиваемые некоторыми спекулянтами в своих доморощенных теплицах на продажу. В небольшом саду Хахлова за глухим деревянным забором к невысокому северному небу поднимали тугие бутоны неистовые мистрис Джи Лайн, Ейжен Фюрст, Хорас Вернье, Поль Нерон, тающие от нежности Лорен Гейл, Либерти, Фарбенкениген, леди Эштуан и Присциллы, туманные, как осенняя, еще не остывшая река, Мадам Жюль Буше, Жюльет, Сувенир де Жорж Пернэ и Миранди. За какой бы сорт ни брался профессор Хахлов, а несколько позже и его неистовый ученик Мишка Чугунок, розы у них отличались истинностью.
Когда Чугунка спрашивали, кто написал такие хорошие, такие доходчивые стихи, он вызывающе отвечал: «Дед Пихто!» Зато когда хвалили его розы, он сам расцветал как роза. Хвалы целительным бальзамом ложились на обезвоженную алкоголем душу. С вечной похмелюги Чугунок страшно подозревал, что диковинная расцветка роз ему только мнится, что на самом деле не бывает в природе такой жаркой, такой дивной расцветки, и вдруг на тебе! – живое подтверждение от совершенно посторонних людей: не мнится, не мнится! Морда у Чугунка всегда была пухлой от пьянства, но в круглых глазах, когда он смотрел на розы, растворялась водочная муть. «Слушайте, падлы! – кричал он собутыльникам, железной рукой хватаясь за саперную лопатку, торчавшую из-за голенища его стоптанного сапога. – Мне для роз ничего не жалко! Слушайте Мишку Чугунка! Розам в Сибири страшна не мерзлая почва, а горячее Солнце!» Увлекаясь, он начинал говорить громко и быстро, некоторые слова начинали звучать совсем невнятно. «Розы не боятся холодов! – кричал он. – Розы могут жить даже на вечной мерзлоте! Но весной появляется Солнце, и тут, блин, сказывается вечное сибирское несоответствие. Почва, охватившая корни, еще проморожена насквозь, а Солнце греет во всю: пора, дескать, выпускать почки, выгонять листочки! А команда-то ложная, блин! Ведь у роз, как у настоящих красавиц, ума даже не на пятачок, ума у них всего-то на копеечку, вот розы и начинают выбрасывать зеленые почки и выгонять листочки по команде Солнца. А почкам и листочкам нужны живые земные соки, понятно? А где они, блин? Да нет нигде этих соков, и быть не может, потому что корни все еще сидят в мерзлой земле. Мне бы побольше баксов! – взрывался Чугунок. – Я бы показал, блин, как выращивать розы в условиях рискованного земледелия».
Чугунка открыл старший брат Сергея – Левка.
Вот так же случайно завернул однажды в какой-то переулочек Киселевска, и увидел сад роз. Стал рассматривать и услышал: «Нравятся, блин?» Ответил: «А то!»
Чугунок, конечно, расцвел.
Он даже выругался удовлетворенно: вот, мол, сам вырастил. И не просто так вырастил, а на голой земле. А то, мол, только и слышишь: Мишка дурак, Мишка дурак!
«А чего ты всех слушаешь?» – спросил Левка, налюбовавшись розами.
И спросил:
«Будешь со мной работать?»
И даже помахал короткой рукой, отгоняя в сторону пропитое дыхание Чугунка.
«Пить бросишь, хороших людей узнаешь, получишь собственную печать. Поработаешь, сделаю тебя директором киселевского филиала моей фирмы, хочешь?»
Так Чугунок начал работать с Левкой.
Хватка у Чугунка была неистовая. Начав с мелкой торговли дрожжами, Чугунок уже в девяностом году, пользуясь ротозейством и нерасторопностью родного государства и его туповатых чиновников, нарубил бобов на восемнадцать КАМАЗов. Уже тогда мог по-настоящему крепко встать на ноги, но каждый раз самым роковым образом выносило его на жуликов.
Карма такая.
Жулики обирали Чугунка, как могли. По пьянке били по хариусу, спаивали до зеленых чертей, да Чугунок и сам поддавал от души, без всякой подсказки. Утром еще держится, сидит за столом трезвый, хмуро, как корабль, обходит все соблазны, но к вечеру непременно нарежется. Хоть ты его к батарее приковывай. Не раз угоняли у Чугунка машину, грабили самым дурацким образом – все сделала жизнь, чтобы отбить у Чугунка охоту общаться со случайными людьми, но нет, как выпьет, хряк окабанелый, неистовый, так сам лезет на жуликов.
Какое-то время Чугунку везло, он получал неплохие результаты.
Но кончилось тем, что в девяносто втором году, когда круто поменялись цены, Чугунок продрал абсолютно все. Более того, каким-то непонятным образом он сумел влезть в жульническую посредническую эпопею с шахтерами, в которой Чугунка искидали так чудовищно, что он бросил все и надолго исчез.
Куда, никому не сказал.
Только под праздники звонил иногда Сергею.
Вот, мол, не спит ночей над розой томский соловей.
А потом, неистовствуя, высказывал просьбу. Понятно, всегда одну: штуку, ну, две штуки баксов. «Мне ведь много не надо! – орал в трубку Чугунок. – Хочу провернуть одно угарное дело. Весь на старте, нужен толчок. Сам понимаешь, финансовый. Долг верну с процентами. С очень хорошими процентами. А захочешь, так верну тебе весь долг престижной иномаркой. Мне не жалко. Хочешь хорошую престижную иномарку? – неистовствовал Чугунок и было слышно, что неистовствует он искренне. – А к иномарке бесплатно прицеп. Тоже иностранный. Престижный. Хочешь? Как знак благодарности. А то все, Мишка дурак, Мишка дурак!»
«Откуда звонишь?»
Чугунок остервенялся:
«Из Омска. Угарное дельце налаживается. Совсем на мази, мне бы немного баксов. Ну, штуку, ну, две от силы. Впрочем, – неистовствовал Чугунок, – от тебя возьму и все десять. Я ведь знаю, ты никогда на меня своих пацанов не спустишь. Не спит, не спит еще соловей томский, правда? Свой адрес уточню позже. – И шумно орал: – Ты еще общаешься с шахтерами? Завязывай! Им бы только касками стучать на Горбатом мосту, на доброе дело времени у них нет. Думаешь, зачем они стучат касками на Горбатом мосту перед Домом правительства? Думаешь, Ельцина пугают? Вот те шиш! Это меня они пугают!»
«Что там у тебя есть? Что за угарное дело?» – с некоторой надеждой интересовался Сергей.
«Гвоздильный аппарат».
«Какой аппарат?»
«Гвоздильный! – от всей неистовствовал Мишка Чугунок. – Машинка века! Изобретена исключительно для эпохи перемен. Зарядил проволоку в аппарат, она рубит, гвозди летят, как шрапнель. Не спит, не спит еще соловей томский! Гвоздь к гвоздю. А металл дорожает. Металл-то дорожает. Сам знаешь, дорожает металл в стране. Если захочешь, долг могу гвоздями вернуть. Блядей бы делать из этих гвоздей, крепче бы не было в мире блядей, – к месту вспоминал Чугунок популярные стихи. – У меня на гвоздильном аппарате, – хвастался он, – сидит хороший человек с университетским образованием. То ли историк, то ли филолог, не помню. Но православный».
«Зачем на такой машинке человек с университетским образованием, да еще православный?»
«Ну, как! – неистовствовал Чугунок. – Что могут знать о жизни православные филологи? Отсюда и зарплата. Сечешь? Он книжку мне недавно подарил. Сам написал, сам издал. Он все сам делает. А подписывается – Непризнанный Гений. Просто и со вкусом. Называется книжка „Плоды увлечения“. Тоже просто и со
