— Три лира. Гони монету.
— Побойся Бога, Сыч…
— Не боюсь. Три желтых. Сколько плочено. Ну? То-то. Отлезь и не замай.
Тварь между тем никаких признаков жизни не подавала — валялась нелепой кучей у моих ног.
— Ты вот что, Борг, — рассудительно заметил трактирщик, — Надо б в Бессмараг послать. К мать Этарде. Уж она-то ведает, чего с нечистью делать полагается.
— И то правда. Ну-ка, Кайд, Рагнар. Ступайте в Бессмараг. Обскажите все, как есть. Совета испросите.
Побурчав, что, дескать, все едино тварь сатанинскую спалить велят, кузнец с молотобойцем удалились.
Я присел на корточки, пытаясь разглядеть в непонятной мешанине хоть что-нибудь. У плеча вздохнула Редда. На заднем плане бубнили:
— Эва, глянь, не поймешь, чего у ней где…
— Да уж, одно слово — нечисть.
— Кабы не амулеты Сычовы, ушла б тварь, как Бог свят, простой сетью — того, не удержишь…
— Охо-хонюшки, что ж теперича будет-то?
— Ай! Не выпутывай ты ее, Сыч, Альбереном Заступником заклинаю!
А я и не собирался никого выпутывать. Я просто хотел определить, где у твари голова, а где — задница. Пощупал осторожно…
Боги мои!.. Кто бы ни была эта штука, она — разумна! Принятые мною поначалу за неопрятную шкуру нетопыря лохмотья оказались — одеждой. Шерстяной тканью, понимаете? Кадакарская тварь носила одежду!
А потом я увидел руку. Стиснутую в кулак окровавленную смуглую тонкопалую руку, самую что ни на есть человечью, с грязными, обломанными ногтями…
Мимо уха моего сунулся Реддин нос, ткнулся, пальцы разжались — ладонь жестоко изрезана. За багор ухватился, что ли?.. Кровь красная, тоже как у людей… Редда деловито облизала твари, то есть, существу, раненую руку, сама копнула дальше.
Ионала Милостивица…
— Батюшки!.. — охнул кто-то из любопытствующих.
У разумного существа полагается быть лицу, даже если, оскаленное, из-за порядочного размера клычищ, оно и похоже на ночной кошмар. А Редда, хозяюшка моя невозмутимая, лизала эту, с позволения сказать, физиономию с истовостью, достойной лучшего применения.
— Ой, нет, не могу, оно счас бросится!
— Да кто на тя бросится-то, дурища?
Я последовательно подавил в себе желания: оттащить Редду и бежать куда подальше; отодвинуться и — отвернуться. Продолжил нехитрый свой осмотр.
Тэ-экс. Черное, кожистое — енто, сталбыть, крылушки. Ежели мы — нетопырь, значитца, и крылья нам положены перепончатые. Сеть бы снять, да разглядеть тебя толком, кадакарский житель…
Зрители, кто с перепугу, кто — подзамерзнув, потихоньку расползались.
— Слышь, Эрб, ловко ты придумал-то. Небось, Кузнецу тока дай — спалил ба Боргу хлев, как Бог свят, спалил ба…
— И то. А тварька — вона, гля, и не страшная совсем, тихая.
— Ага, видал я тебя, кады она выла.
— Ой, тьфу, тьфу, сгинь, диавол, изыди! Тьфу!
— Че мать Этарда скажет, как полагаешь?
— Одному Богу ведомо. Она, мать Этарда — того. Все знает. Мудрая женщина.
— Айда, мужики, ко мне. Энти возвернутся — углядим в окошко-то.
— Твоя правда. Мороз сегодня…
Я набрал соломы и хворосту из Боргова хозяйства, разложил возле твари костерок. И правда, померзнет еще, бедолага.
Редда от добычи моей не отходила. Я почувствовал даже что-то вроде ревности — вылизывает «нечисть», как мать родная…
Почему-то пришел на память арваран. Арваран, арваран, тварь хвостатая…
(Господин Судья города Кальны, Лайтарг Ардароно, идет спокойный, собранный (Арито сказал — он в Каорене служил), а за ним на шаг — этакая махина футов семи ростом и ширины соответствующей, обманчиво неуклюжая, пятнистая, клыкастая, увенчанный пикой толстенный хвост, и глаз не оторвать, а надо смотреть на Ардароно, потому что вот сейчас, сейчас…
И нож летит в судью, и — неуловимое движение длиннющей лапы, и тяжелый метатель — такой крохотный в арвараньих пальцах с тускло взблескивающими когтями. И Ардароно усмехается, и качает головой — словно сочувствуя неудачливому своему убийце, а арваран внимательно обнюхивает метатель…)
С чего это меня на воспоминания потянуло? Из-за клыков? Пожалуй, у того приятеля они поболе были, чем у добычи моей…
— Ну, Кайд?
— Че сказали-то?
— А мать Этарда где?
Вернулись посланцы Борговы.
Кузнец приосанился и изрек:
— Того, значится. Мать Этарда почивать изволят. Велели нечисть до утра передержать где-нито. А с утреца, сталбыть, придут. Из Бессмарага.
— Ага, — подтвердил Рагнар. — Так-то, братцы.
Борг задумчиво поскреб в бороде.
— Передержать, значит… Вот незадача…
— Так че, — влез Ольд Зануда, — Пущай туточки вот и полежит. Че еще надыть?
— Померзнет он тута, — покачал головой староста. — В тепло его надобно. В сарай… В амбар…
Он шагнул к твари, и остановился, потому что хозяюшка моя, нависнув над нелепым свертком, заворчала, глухо и низко — «Не трожь. Уйди, я за себя не ручаюсь».
Во, сталбыть. По нраву ей нечисть-то. Ишь, изменщица.
— Ладныть, мужики, — поднялся Сыч-охотник. — Неча тары-бары разводить. К себе заберу.
Борг вздохнул облегченно, по толпе прошелестело уважительное:
— Эка… Не боится…
— А че, он — охотник, ему полагается…
— Сеть заговоренная, три лира плочено…
— Сеть тварь удержит…
Только б добыча моя громогласная не прочухалась, а то ведь схарчить — не схарчит, а тяпнуть — того, могет. Я ухватил за сеть — тварь оказалась неожиданно легкой — перебросил через плечо.
Тихий сдавленный стон. Ладно, погоди. До дому доберемся — вытащу тебя из этой дряни, да гляну, что к чему.
— Пошли, хозяюшка.
У Эрба я забрал свои лыжи. Проводить Сыча-охотника, подмогнуть дотащить тварь никто не рвался. Ну да черт с ними, кадакарский житель и впрямь был не тяжелее ребенка лет двенадцати. Отощал, небось, твареныш, и к скотине с голодухи полез. Знамо дело — голод не тетка, щей не плеснет.
Редда забежала вперед, заглядывая в лицо. Не волнуйся, девочка, все будет в порядке. Погладил ее по лбу, легонько дернул за ухо. Ну, хозяюшка. Не надо.
Странно было видеть такую ее растерянность. Прямо как из времен начала обучения…
Тан усмехается:
«— Убит твой хозяин, лопоухая», — и Редда беспомощно оглядывается, ища опровержения…
Подходит Арито.
«Не мучайте собачку. Поднимайся, она же сейчас взвоет».
Арито Тана не боялся, в отличие от Кайра. Тот как-то посмел перечить Зубу Дракона… Так что различать близнецов можно было всегда и без проблем. Сказать «Тан идет»: побледнеет — Кайр, фыркнет — Арито…
Опять, черт возьми. День сегодня какой-то дурной. Ночь, вернее. Ночь воспоминаний. Эдак, паря, самая малость ишшо — примешься, того — кулаком себя в грудя лупить да выть дурным голосом. Угомонись, Сыч.
Арваран, арваран — мало ли тварей на свете белом. То-то и оно — немало. И — все, и хватит. Как там говорил Великолепный Алуш — что было — было, что будет — впереди.
Тьфу ты.
Альсарена Треверра
