Им как будто кто-то управлял; Рафен был пустой марионеткой, деревянно выполняя действия, которые были навязаны ему темной силой. Нож уперся в красный керамит грудной пластины и процарапал полосу на броне, когда его рука поднимала его выше.
— Мне конец…
Нож Рафена очутился около его шеи, зазубренный край углублялся в кожу горла. Кровь потекла по спуску ножа, когда кожа разошлась, стекая про кровостоку оружия, она лилась по его суставам и запястью.
Затем пришла боль, боль и запах его собственной жизненной жидкости. Ощущения проникали сквозь саван отчаянья, который окутывал душу Рафена, пробиваясь через затуманенный разум. Он вздохнул — и в этот момент все изменилось.
Кровавого Ангела затрясло, каждый мускул в его теле дрожал, как затронутая струна. Двойные удары его сердец грохотали в ушах, разгоняя громовыми толчками кровь, внезапно ставшую ревущим потоком. Адреналиновый жар из груди заполнил всю его пустую оболочку. Он был пустым сосудом, внезапно наполненный жгучей энергией.
При мысли о густой крови на губах, рот десантника наполнился слюной. Его зрение, омраченное ранее угрюмыми тенями, теперь потемнело от красной дымки страстного желания.
Рафен встряхнул грубую энергию, которая вскипела внутри него, позволяя ей смыть коварную отраву уныния. Он хорошо знал это ощущение: это был предвестник черной ярости. Кровавый Ангел откинул голову, обнажив блестящие, белые клыки.
Красная жажда овладела им, борясь с психическими токсинами, оставленными мощным ментальным колдовством Штеля.
И его нож все еще был у горла, металл проколол кожу и угрожал вскрыть артерии. Одного маленького движения запястья будет достаточно. Внутри десантника бурлила война: гнев против отчаянья, ярость против уныния, раскаленная добела злость сталкивалась с холодным, вызывающим оцепенение души, страданием.
— Я … не…
Он зашел слишком далеко, он сражался слишком отчаянно, чтоб пасть перед своими собственными внутренними страхами.
— Я Адептус Астартес, — ревел он, — Я Избранник Императора.
Густая кровь причудливо пролилась на его грудную броню, пачкая белые металлические крылья, окружающие рубиновую каплю-символ.
—
Его взор затуманился еще сильнее, когда вокруг него в воздухе развернулись иглы бело-золотого света. Слова Рафена терялись в спазме, когда давление внутри его черепа росло, сдавливая границы его ощущений. Он уловил сияние медового света, испускаемое медной фигуркой за секунду до того как свет поглотил его. Сияние касалось его голой кожи с необычайной нежностью, подобно поцелую превосходным летним днем. Сердце Рафена переполнилось чувствами, боль, кровь, уныние, все это ушло.
Его поле зрение свернулось в единственную точку: в лицо, фигуру, в пустоте перед ним возникли очертания, соединенные из пылинок в воздухе. Они возвышались над ним, делая его похожим на ребенка, заполняли всю комнату, хотя она никогда бы не смога вместить все. Золотые очертания срастались и принимали форму — глаз, нос, рот. Рафен задохнулся, от этой мысли дрожали его губы.
— Сангвиний…
Это было не обманом, никаких Перерожденных Ангелов, никаких обыкновенных изменившихся воинов перед ним. Божественно красивое, невероятно совершенное лицо примарха Кровавых Ангелов смотрело на Рафена, видение Великого Прародителя его ордена призванное каждой клеточкой крови, бегущей по венам. Каждый боевой брат нес внутри себя частичку Чистейшего. Со времен основания Кровавых Ангелов, конклав Сангвинарных жрецов ордена хранил жизненную жидкость их давно мертвого повелителя в Алом граале, и при их посвящении в новобранцы Ордена, они испили из священной чаши, которая содержала эту освященную жидкость. Рафен чувствовал как кровь, внутри его крови, поет о касании. Темно-красный Ангел провел рукой по лицу Рафена и с бесконечной нежностью, отвел окровавленный нож. Внезапно он снова почувствовал нож продолжением себя, его тело опять отвечало на его команды и не слушалось других.
Рафен склонил лицо к лезвию и слизнул свою собственную кровь; густой медный привкус был крепким и опьяняющим. Ожесточенная, свирепая когтистая мощь красной жажды убывала, когда он проглотил, отступила — и вместе с этим вернулось зрение, золотая аура перед ним распадалась. Рука Рафена кинулась вперед, пальцы коснулись его примарха.
— Господин, помоги мне! — Умолял он, — Что я должен сделать?
Кристально-голубые глаза Сангвиния были печально далеки, он взглянул на запачканный нож в руке Рафена, затем встретился взглядом с Кровавым Ангелом. Рафен повторил действия своего господина, изучая оружие в своей руке. Когда он поднял взгляд, он остался один.
Рафен сидел там до рассвета, взвешивая нож в руке и размышляя.
ПОСЛЫШАЛИСЬ тяжелые удары в грубую дверь из дерева няа и проникли в разум Рамиуса Штеля, неохотно выдергивая его из глубокой, исцеляющей дремоты. Казалось, что стучали уже достаточно давно.
Штель перевернулся на полу, высохшие пятна темной крови из рта и носа липли к подбородку, где он прижимался к пещеристой каменной плитке. Пробормотав проклятье, он заставил себя подняться с земли и принять какое-то подобие стоячего положения, болезненная слабость желудка заставила его вздрогнуть. К нему вернулась энергичность, но он все еще чувствовал себя вялым от псионических усилий. Он медленно покачал головой, отгоняя такие мысли. Снова подошло время для связи, и ему нельзя было демонстрировать слабость. Штель пошел к двери, смахивая с лица спекшуюся субстанцию, и открыл ее. Серф Кровавых Ангелов был шокирован, когда он сделал это; слуга хотел постучаться еще раз, и его рука была поднята, как будто он хотел ударить инквизитора. Серф отступил, покаянно кланяясь.
— Простите меня, лорд Штель, но я боялся, что вы не слышали…
Штель поднял руку, заставив того замолчать.
— Я был занят другим вопросом.
Если илот увидел на его лице признаки изнуренности, то никак не выдал себя.
— Что нужно?
Серф ордена дернул что-то позади себя в тенях коридора, раздались атональные шаги, и вперед вышла согнутая женщина, влекомая на бледный свет веревкой вокруг шеи.
Штель сдернул рваный тканый мешок с ее головы, чтоб увидеть лицо, почувствовав от этого зрелища рвотный позыв, серф отскочил. У женщины не было глаз; Несущие Слово вырезали их. Ее уши и нос так же были сшиты, на ее лбу была пародия на электротатуировку Имперской аквилы Штеля, там была восьмиконечная звезда. Инквизитор кивнул. Это будет подходящий сосуд. Он отобрал веревку у серф и отпустил его.
— Свободен. Я пошлю за тобой позднее, чтоб убрать останки.
Бедную, несчастную женщину вряд ли спрашивали когда ставили метку Хаоса Неделимого. Более вероятно, она скорее ожидала, что умрет во время атаки Несущих Слово. Вместо этого, какие-то подчиненные из когорты кастеляна Фалькира, совращенные захватчики, которые захватили Шенлонг до прибытия Кровавых Ангелов, забрали ее, чтоб она служила рабом-посланником. В лабиринтах мануфакторий в живых оставалось еще много таких бедняг. Большинство из жалости были убиты, вскоре после того как их хозяева хаоса были изгнаны, но некоторые сбежали в индустриальную часть. Местные охотились за оставшимися и приводили их в крепость, в качестве какого-то дара, как кошка приносит своему хозяину полудохлую добычу. Когда они привели одного такого, относительно целого, Штель не привлекая внимания, организовал для них камеры в подземельях под крепостью. Невинные, испорченные касанием Хаоса; их оскверненные тела скрывали в себе огромный темный потенциал, если его правильно использовать.
Штель отпустил веревку, позволив женщине слепо бродить по огромной комнате. Его забавляло, как на ее лице росла паника, ее руки взволнованно дергались, отчаянно ища поблизости стены, которых не было. Он смотрел, как рабыня дошла до центра комнаты и наткнулась на изящный стол, который он
