дымкой, как у бывалого человека, припоминающего далекое прошлое.
— Шел тысяча девятьсот семьдесят первый — самый судьбоносный год в истории нашей нации…
Слушатели благоговейно затихают. Мистер Уагле отключает звук телевизора. Никто не возмущается. Кому интересны второсортные репортажи по сравнению с рассказом живого солдата, полученным из первых рук?
— Последняя настоящая битва разразилась третьего декабря тысяча девятьсот семьдесят первого года. Знаете, почему я запомнил дату с такой точностью? Именно в этот день, когда объявили войну, мне пришло письмо из Патханкота от любимой жены, которая сообщала, что принесла на свет мальчика, нашего первенца. «И пусть мы сейчас не вместе, — писала супруга, — но мысль о том, что ты сражаешься за родину, наполняет сердце гордостью и отрадой. Горячо молюсь, чтобы небеса сберегли твою жизнь. Возвращайся с победой, я и сын будем ждать тебя».
Не поверите: читаю — и плачу от счастья. Нелегко в такие минуты оказаться в разлуке с семьей, однако я был безумно рад уйти на битву, получив благословение жены, а появление сынишки утроило мои силы.
— Как вы его назвали? — полюбопытствовала миссис Дамле.
— Ну, этот вопрос мы решили уже давно. Думали, если родится девочка, дать ей имя Дурга, а если мальчик — пусть будет Шер. Вот он и стал Шер Сингхом.
— Расскажите про начало войны, — попросил мистер Ширке.
— В ночь на третье декабря, в новолуние, трусливый враг под покровом тьмы нанес упреждающие удары с воздуха на целый ряд наших аэродромов, расположенных в западном секторе. Яростной атаке подверглись Авантипур, Сринагар, Патханкот, Уттарлаи, Джодхпур, Амбала, Агра. И сразу же грянуло массивное наступление на стратегический сектор Чамб на севере.
— Где именно вы служили в то время? — вмешался мистер Уагле.
— Вместе с тринадцатой пехотной дивизией мы угодили в самое пекло, в Чамб. Тридцать пятый батальон сикхов, к которому я относился, как раз послали туда в составе бригады. Однако не мешает объяснить, почему же противник выбрал объектом для нападения простую, казалось бы, деревушку на западном берегу реки Мунавар-Тави. Дело в том, что через нее проходят жизненно важные пути к районам Акхнор и Джауриан. Иными словами, захват Чамба грозил бедой всему государству.
Так вот, примерно в восемь часов пятьдесят минут вечера пакистанцы нанесли троекратный удар по нашему сектору, за каких-то несколько часов уничтожив три пограничных патруля. Чуть ли не все блиндажи в той зоне изрядно пострадали.
Когда разразилось наступление, лично я командовал аванпостом. Противник обрушился на мою заставу с изрядно превосходящими силами. Не забывайте, за рекой Мунавар-Тави у нас оказалось только три батальона, против которых выступила двадцать третья пехотная дивизия Пакистана, группа из ста пятидесяти танков и девять или десять артиллерийских полков — то есть больше, чем по всему Восточному фронту.
Под моим началом тогда служили трое — Сукхвиндер Сингх из Патиалы, Раджешвар из Хошиарпура и Карнаил Сингх из Лудхианы. Последний был нашим любимцем. Высокий, сильный, он говорил рокочущим басом и так заразительно улыбался! Война его не страшила. Карнаил смеялся в лицо лютой смерти. И лишь одного наш храбрый боец страшился всем сердцем.
— Чего же? — интересуется мистер Кулкарни.
— Погребения. Видите ли, ходили слухи, что треклятые пакистанцы не возвращают нашей стороне тела, но сами умышленно хоронят их по мусульманскому обычаю, даже индусов. Набожного и благочестивого Карнаила пугала мысль о том, чтобы пасть в бою и оказаться зарытым в землю на глубину шести футов вместо того, чтобы сгореть на костре. «Обещайте, сэр, — говорил он мне за неделю до начала войны, — что в случае моей смерти позаботитесь о кремации. Ведь иначе душа не найдет покоя и будет скитаться в безднах преисподней целых тридцать шесть тысяч лет!» Конечно, я пытался успокоить его: дескать, рано тебе думать о подобных вещах, но парень стоял на своем, как скала. И так приставал, что я не выдержал и согласился. «Хорошо, — говорю, — будь по-твоему. Если погибнешь, я сделаю все, чтобы твое тело сожгли по всем правилам».
Итак, в ночь на третье декабря мы находились в убежище — Карнаил, Сукхвиндер, Раджешвар и я, когда вдруг начался обстрел…
— В убежище? — перебивает Путул. — А там стоял телевизор?
Солдат смеется:
— Сынок, там было вовсе не так роскошно, как здесь. Ни телевизора, ни ковра. Маленький тесный бункер, в котором едва помещались мы четверо. Зато нас одолевали москиты, а иногда наведывались и змеи. Ну да ладно… — Голос Бальванта становится снова серьезным. — Не знаю, хорошо ли вы знакомы с той местностью. Чамб лежит на равнине, которая, однако, известна своими серыми камнями, да еще саркандой — слоновьей травой, настолько густой и высокой, что в зарослях можно танк укрыть. И вот под покровом ночного мрака из этой травы внезапно явился враг. Не успели мы понять, что случилось, как слева и справа загрохотали минометы. А я, представьте, по-прежнему не видел ни зги. В убежище угодила граната, но мы ухитрились выбраться до взрыва. Разумеется, на каждом шагу нас ждал неистовый шквал пулеметного огня. Тихо, друг за другом, мы продвигались в полной темноте, стараясь вычислить источник яростной стрельбы. Шли долго и почти уже достигли вражеского бункера, откуда велась пальба, когда за моей спиной разорвалась мина. Опомнившись, я увидел: Раджешвар и Сукхвиндер уже мертвы, а Карнаил истекает кровью, раненный шрапнелью в живот. Мне одному повезло отделаться лишь неглубокими царапинами. Конечно, я доложил командиру о понесенных потерях. И сообщил, что нахожусь возле вражеской пулеметной позиции, которая так и поливает гибельным огнем и может нанести огромный урон всему батальону. Офицер обещал послать на помощь второе подразделение. «Главное — как-нибудь нейтрализуйте позицию», — сказал он.
«Прикрой меня, — попросил я уцелевшего товарища. — Придется остановить противника любой ценой».
Но храбрый Карнаил встал у меня на дороге.
«Это самоубийство, сэр!» — запротестовал он.
«Знаю, — возразил я. — И все же кому-то нужно пойти».
«Тогда позвольте мне, сэр», — вызвался боец.
Никогда не забуду его проникновенных слов.
«Бальвант Сингх, — промолвил бесстрашный товарищ, — у вас есть жена. Небеса благословили вас первенцем. А я один как перст. Позади никого. Впереди никого. Возможно, я и так уже умираю от раны. Так разрешите в последний час послужить любимой отчизне. Только помните о своем обещании, сэр».
Не дав опомниться, он выхватил у меня винтовку и устремился вперед. С криком «Победу Матери- Индии!» герой ворвался во вражеский бункер, насмерть заколол штыком троих пакистанцев и прекратил огонь. Но тут пулеметная очередь прошила грудь Карнаила, и на моих глазах он рухнул на землю, сжимая в руках винтовку.
В убежище повисает почтительная тишина. Все мы пытаемся вообразить жестокую сцену той далекой битвы. Кажется, стены еще дрожат от пулеметных очередей и грохота минометов. А Бальвант, откашлявшись, продолжает:
— Наверное, два часа я был не в силах двинуться с места. Командир велел возвращаться, но обещание, данное Карнаилу, все еще звенело в моих ушах. Теперь его тело находилось на вражеской территории. Много ли вокруг пакистанских солдат? Этого я не знал. Зато понимал, что остался совсем один, без товарищей.
Около трех часов ночи пальба совершенно утихла, и наступило мертвое безмолвие. Где-то рядом порыв ночного ветра зашелестел в кронах деревьев. Шаг за шагом я продвигался к проклятому блиндажу, до которого было не больше двухсот футов. И вдруг впереди раздались приглушенные шаги. Сердце громко забилось; я заставил себя прислушаться и поднял винтовку, от всей души надеясь, что стрелять не придется. Ведь яркая вспышка сразу выдаст противнику мое расположение. Стараясь даже не дышать, я внезапно почувствовал, как по спине крадется что-то скользкое, тонкое. Неужели змея? Ужасно хотелось ее стряхнуть, однако страх нечаянно спугнуть врага заставил меня прикрыть глаза и молиться, чтобы тварь не укусила. Прошла целая вечность, прежде чем гадина скользнула вниз по ноге и я мог с облегчением
