предромантическому миру. Но Бог отсутствует, и романтизм воскресает. Бог — это сила, которая может вдохнуть смысл в эпоху «Кока-Колы» и Элвиса, и, как бы ни была прекрасна Мерилин Монро, вряд ли она может претендовать на роль Богоматери. Разницу между предромантизмом и постромантизмом можно представить себе, если сравнить, насколько символический капитал отличается от символизма.
Как художник Уорхол стремительно сдавал свои позиции, потому что после середины 60-х годов символы утрачивали свое значение. Единственное, что осталось, — это скука и пустота.
Порой мне нравится состояние скуки. Порой — не нравится. Это зависит от того, какое у меня настроение. Каждый знает, что это за чувство. Иногда сидишь часами и смотришь из окна, а бывают дни, когда не можешь сидеть спокойно ни одной секунды. Меня часто цитировали как автора фразы «я люблю скучные вещи». Да, я это говорил и при этом не лукавил, но это не означает, что многие вещи не наводят на меня скуку. Конечно, если мне скучно от чего-то или от кого-то, это вовсе не означает, что то же самое скучно и другим. Например, я никогда не мог смотреть самые популярные телешоу, потому что в основном в них повторяются одни и те же сюжеты и те же кадры, и одни и те же приемы, вновь и вновь. Очевидно, многим людям очень нравится смотреть одно и то же, для них важны именно детали. А я как раз придерживаюсь противоположного принципа: если я сижу и смотрю то же, что видел и предыдущим вечером, то пусть это будет не в основном то же самое, а абсолютно то же самое. Потому что чем больше смотришь одно и то же, тем больше ускользает значение и тем лучше и опустошеннее тсебя ощущаешь.
Для Уорхола скука — это судьба, и он пытается, как и Бернардо Суарес — гетероним Фернандо Пессоа, «провести свою жизнь таким образом, чтобы не доставить никому неприятностей».
Отказ от персонального смысла, отказ от каких-либо попыток найти смысл вовсе не спасает Уорхола от скуки. Напротив, Уорхол хлебнул скуки сполна. То, что прежде всего должно льстить романтизму, невозможно ему простить. Невозможно стать девственницей дважды. И каковы итоги? «Наскучившее бессилие, силы, потраченные впустую, блеклость, обаяние и отчаяние одновременно, самовлюбленная небрежность, абсолютная инакость…»
Если полностью абстрагироваться от чувств, в том числе и от скуки, то вполне возможно, что наступит состояние полного покоя, близкое к состоянию античной ataraxia.
Но невозможно забыть то, что уже прочувствовано и прожито. Всегда возникает тоска или ностальгия по персональному смыслу, по тому, что на самом деле что-то значит. «Секс — это ностальгия по сексу» Сексуальное — не что иное, как тоска по времени, которое что-то значит, и Уорхол стремится редуцировать крайности таким образом, чтобы ничто ни о чем не напоминало, чтобы все можно было назвать аутентичным. Но тогда все становится абсолютно механическим.
Цель этих движений — упразднить ностальгию, осуществить мечту о полноте смысла. «Фантазии создают проблемы. Если у вас нет фантазий, то у вас нет и проблем».
Если стать плоским рефлексом окружающего, если отказаться от романтической мечты о чем-то недостижимом, если забыть все прошлое, если воспринимать только сиюминутное — то, по Уорхолу, можно избежать печалей жизни и разочарований. Но мимолетная современность не может быть иной, только скучной. Уорхол верит, что забвение может искоренить скуку, потому что забвение может создать что-то новое: «У меня нет памяти. Каждый день — это новый день, потому что я не помню дня, который был накануне». «Я не скучаю, потому что я забыл все».
Уорхол верит, что именно бытие вызывает скуку и что бытие можно преодолеть только приобщением к новому. Но новое тоже само по себе превращается в рутину и, следовательно, становится скучным. Адорно утверждал: «Категория нового — это абстрактное отрицание бытия, и оно также опровергается вместе с ним: оба имеют слабости, и оба инвариантны».
У Уорхола был один девиз, который всегда можно использовать, даже если мир близок к краху. Всегда можно просто сказать: «Ну так что же?» Например, когда фиксируется самоубийство с клинической картиной, когда случай смерти регистрируется без намека на сочувствие или печаль. Только единственная фраза может означать очень многое: «Ну так что же?»
Уорхол любил Джона Фитцджеральда Кеннеди за то, что тот был «мужественным, молодым, умным», но его терзала мысль о том, что убийство Кеннеди было запрограммировано. в некоторых случаях Уорхол проявляет стоические черты, но стоицизм можно перепутать с цинизмом. Уорхол прежде всего вуайерист, он подглядывает за наркоманами и сценами промискуитета, он запечатлел разочарование и отчаяние в картине «Фактория», он словно выступает лишь в роли наблюдателя, которому очень скучно. Так что трансгрессия у Уорхола — это во многом вуайеристская трансгрессия.
Конечно, Уорхол заимствовал декадентские черты у Бодлера, Гюисманса и Уайльда. Он максимально выгодно выставлял на обозрение свою собственную скуку, чтобы нести ее как драгоценное украшение. Уорхол напоминает персонажа Поля Валери, месье Теста, который лишен содержания и который почти не существует. Тест страдал не от меланхолии или от депрессии, но от глубокой скуки. В скуке и мир и индивидуальность стираются — этот мотив звучит отчетливо в образе Теста. Тест со своим бескомпромиссным конформизмом — улучшенный Уорхол или же лучше Уорхола. Потому что Тест отвергает разницу между внутренним и внешним и погружается в чистую функциональность по отношению к миру, который окружает его. Тест — это ничто. Получается, что Тест сам выбрал скуку. Зачем? Возможно, чтобы защититься от мира, потеряв его. Но тот, кто однажды приобщился к миру, тот уже не может пребывать в неведении относительно его отсутствия.
Я не верю, что мы можем преодолеть романтическую концепцию самих себя и мира, как это пытался сделать Уорхол. Но мы можем модифицировать его и попытаться каким-то образом понять скуку, которая неизбежно стремится поглотить нас. Последняя часть эссе посвящена именно этому аспекту.
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СКУКИ
В лекциях Мартина Хайдеггера, прочитанных в 1929–1950 годы, содержится самый подробный феноменологический анализ скуки. Здесь он охарактеризовал три основополагающих понятия метафизики: мир, конечность и одиночество. На мой взгляд, это основные произведения Хайдеггера. Анализируя категорию скуки у Хайдеггера, я стремлюсь прежде всего не к тому, чтобы объяснить философию Хайдеггера, а скорее к тому, чтобы, опираясь на его анализ, приблизиться к пониманию скуки, ее форм и опыта.
Опираясь на эти феноменологические исследования, я излагаю также ряд предпосылок для последней части эссе: «Мораль скуки».
О настроении
В «Логико-философском трактате» Людвиг Витгенштейн пишет: «Мир счастливых отличается от мира несчастных». Еще более подробно он раскрывает эту формулировку в дневниках 1914–1916 годов, которые завершает вопросом: «Так существует ли на самом деле мир, мир счастливый или мир несчастливый?»
Кстати, найти ответ на этот вопрос так и не удалось, ведь все зависит от того, что понимать под счастьем или несчастьем. Есть множество настроений, которые вряд ли можно трактовать как вариации счастья или несчастья. Мы можем переформулировать вопрос таким образом: «Существует ли мир, который не окрашен настроением?» И я бы со всей определенностью ответил бы: «Нет, его не существует».
Для философии чувства и настроения считались, как правило, малодостойным предметом. Это отчасти связано с традиционным разделением на первостепенные и второстепенные качества чувств, где первостепенные качества чувств воспринимаются, конечно, как объективные, в то время как второстепенные, такие, как цвет и вкус, считаются субъективными. Чувства, как правило, почти без исключения квалифицируются как второстепенные или даже третьестепенные качества. Если где-то они в какой-то степени и обретают вес, так это в этике и эстетике, но в эпистемологии они по большей части отсутствуют. Поскольку чувства и настроения по праву могут быть квалифицированы как чисто субъективные феномены, то их явно можно исключить из эпистемологии. Между тем весьма сомнительно, сохраняется ли традиционная дихотомия субъект-объект, а заодно и разница между первостепенными и второстепенными
