Лис намеревался еще что-то сказать, но нашу беседу прервал какой-то натужный скрип, сдавленное кудахтанье, и на вершину утеса, взметывая целый фейерверк опавшей хвои, выползло нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся покосившимся от времени деревянным срубом на двух четырехпалых куриных лапах. Впрочем, лапы более напоминали страусиные в укороченном варианте, а еще точнее, мощные ходули какой-то доисторической птицы, название которой я никак не мог вспомнить.
Изба, едва не зацепив меня, добрела до самого обрыва и замерла, странно балансируя на одной ноге. «Сейчас вниз бросится, – ошалело глядя на бродячее строение, подумал я. – Это надо же, довели жилище!» Кто довел, я не успел уточнить. Небо вдруг локально потемнело, сосны изогнулись, и что-то темное со страшным свистом, напоминающим свист падающей авиабомбы, рухнуло с небес на камни. Я поспешил укрыться за соснами, не желая, чтобы это что-то случайно упало мне на голову. Однако, к моему удивлению, перед самой землей спускаемый аппарат резко затормозил, начисто игнорируя законы аэродинамики, и приземлился вполне мягко.
Пожилая леди, находившаяся в спускаемой капсуле, по-моему, мало переживала из-за негерметичности своего агрегата и колоссальной перегрузки, возникшей при столь стремительном спуске. Мадам ступила на земную твердь, откинула в сторону шест с пучком веток на конце и, уперев руки в боки, гневно обратилась к самоходной избе:
– Ну, и куда ты забрела, короед тебя заешь! А ну-ка повернись ко мне передом, к лесу задом, когда я с тобой разговариваю! – Строение оживленно закудахтало и начало переминаться с ноги на ногу. – Давай, давай, пошевеливайся! – командовала хозяйка халабуды. – Ты где, кстати, баню оставила? – Изба вновь оживленно закудахтала. – Ага, она тебя внизу дожидается, ей с утиными лапами по кручам карабкаться неудобно. А тебе, значит, удобно?! – Старуха гневно нахмурилась, но вдруг осеклась и начала нервно принюхиваться. – Чую-чую, человеческим духом пахнет. – Она вновь потянула носом воздух. – Не русским. Не хохляцким. Не татарским. Козья морда, даже не шотландским! Хотя не-ет, на шотландский немного похоже.
Последнее утверждение потрясло меня более всего увиденного. Вот уж не ожидал, что вот так, на нюх, можно определить слабую примесь шотландской крови.
– А ну выходи, кто бы ты ни был! – неожиданно мощно рявкнула «фея бродящего домика».
Она вновь вооружилась своим шестом и оскалила в недоброй ухмылке тридцать два отменных зуба, не оставлявших ни малейшего сомнения в ее плотоядности. «Элиссон Гросс»,[4] – прошептал я про себя и, выступая из-за дерева, обнажил свои богемские стволы. Над утесом нависла тягостная пауза. Старая колдунья настороженно глядела на пистолеты. Я, не менее настороженно, ловил каждое ее движение, не имея ни малейшего представления, чего ждать в подобной ситуации от такой милой леди.
– Покачаюся, поваляюся, человечьего мяса поевши, – тихо начала старая ведьма, перехватывая поудобнее свою дубину и делая шаг в мою сторону.
Я вскинул один из пистолетов и нажал спусковой крючок. Шишка, свисавшая с ветки над головой старухи, разлетелась вдребезги, осыпая ее дождем коричневатых обломков. Элиссон Гросс остановилась.
– Стрелять будешь? – с каким-то отчаянием в голосе спросила она.
– Если не договоримся – обязательно, – заверил ее я.
– Ладно, – она опустила метлу, – давай договариваться. Говори, зачем пришел?
– Прошу прощения, мэм, но я давно здесь стоял. Это вы, с позволения сказать, пришли.
– И то верно, – задумчиво произнесла колдунья, признавая правоту моих слов.
– Вау! – раздался возбужденно-радостный голос моего напарника. – Да никак Бабуся-ягуся! Какими судьбами, бабушка? – Лис возбужденно всплеснул руками, отпуская при этом влекомую за собой «девушку 90–60—90». Это было опрометчивое решение, несчастная тут же рухнула без чувств. Забыв обо всем, я бросился к ней на помощь. Казацкий атаман, похоже, не обратил на этот маневр ни малейшего внимания, всецело увлеченный негаданной встречей. – А я еще смотрю, что это за строение там внизу крякает?
– Крякает? А, не обращай внимания, – ответила Лису та, кого он называл Бабусей-ягусей. – Это моя баня в гору вскарабкаться не может.
– Шо, правда баня? Без балды? – Глаза оперативного сотрудника весело вспыхнули. – С горячей водой и березовыми вениками? С кваском?
– А как же, милок! Как же без них-то? Только оно, как добрый молодец приходит, сразу кулаком об стол: накорми его, напои, баньку истопи, спать положи… А чуть что не по их – враз пойдут все крушить, только щепы летят! А что б приветить бабусю – так этого не дождешься.
– Мадам, нема базару! Щас все тут станет, как лист перед травой.
– Какого базара? – не поняла его собеседница.
– Ой, да здесь никакого базара на полста верст вокруг. Но это ерунда. Ща мы вашу баньку в два пинка сюда затолкаем. У вас это, чан-самовар есть?
– Есть, – встрепенулась бабуся.
– Ну тогда чего воду в ступе молоть? Чай ваш, баранки наши. Ты, бабуля, за водой не слетаешь?
– Ой, не будем молоть, яхонтовый мой. Она ж тогда в воздух не поднимется! А за водой, это мы сейчас по-быстрому.
Я не вслушивался в беседу Лиса с местным фольклорным элементом. В состоянии полного ошаления я сидел над девушкой, находившейся в глубоком обмороке, и думал, какая нелегкая занесла ее в эти края. Ее действительно звали Елизаветой, и она действительно знала Вальдара Камдила, с той лишь разницей, что это была не Елизавета Орлова, а Елизавета Чедлэй, герцогиня Кингстон.
– …Ну, так как еще может быть между земляками?
– А мы что, земляки?
– Бабуся, ну ты спрашиваешь! Ты ж под Миргородом стояла?
– Погоди, погоди, это там, где Диканька, что ли?
– Ну.
– Стояла, конечно.
– Так вот я с тех мест.
– Ой, голуба моя, касатик, – проговорила со всхлипами старушка. – До чего ж приятно в этих диких краях земляка встретить! Ой, да сейчас мигом самовар поставим, пир горой закатим.
