населенные почти третью всех проживающих в колониях переселенцев. Вопреки предсказаниям полковника Сазерленда, армия не таяла, а разбухала, как на дрожжах, пополняемая белой беднотой, неграми с плантаций и индейцами, впервые после начала колонизации вновь ощутившими себя хозяевами этой земли. Армия росла и теряла свою организованность, становясь все более и более аморфной.
Что и говорить, из этого пополнения индейцы были, несомненно, лучше всех, их боевому духу, умению сражаться и применяться к местности могла позавидовать любая регулярная воинская часть. Белые приходили с семьями, принося порой дедовские мушкеты, негры чаще всего ограничивались длинными кривыми ножами для резки табака, но и те, и другие были одинаково необучены, неорганизованны и, что самое противное, вовсе не горели желанием воевать плечом к плечу.
Наша армия теряла ход, обрастая неподъемными обозами, словно днище корабля водорослями. Вчерашние поручики командовали батальонами, а то и полками, а верховное командование ломало себе голову, где раздобыть фураж для коней, продовольствие и боеприпасы, которые таяли так же быстро, как увеличивался численный состав войск. К тому же на всем пути следования у нас постоянно возникали трения с богатыми плантаторами, до того благополучно снабжавшими и англичан, и Освободительную армию, а теперь пребывавшим явно не в восторге от необходимости кормить еще и невесть откуда взявшегося императора Руси Заморской. Впрочем, здесь были и исключения.
У самых предгорий в ставку прискакал адъютант бригадира Ржевского, посланного на разведку с передовым отрядом, с сообщением, что на плантации Эвандерсфилд нас ожидают с распростертыми объятиями и готовы предоставлять пищу, кров и все необходимое столь долго, сколь мы сочтем нужным. Однако, когда, проделав немалый путь, мы прибыли на означенную плантацию, объятия, похоже, уже захлопнулись.
– Где хозяин? – спросил я пожилого негра-слугу, встретившего нас у входа в богатый плантаторский дом, более походивший на мавританский дворец.
– Полковник Джеймс Эвандерс погиб, сражаясь против англичан, более года назад. Его вдова, миссис Мерилин Эвандерс, изволят почивать.
– Да? – Я недоуменно посмотрел на солнце, только начавшее клониться к западу. – А где офицер, прибывший сюда с отрядом? – Я указал на казаков и индейцев-чероки, отдыхавших на широкой дворцовой веранде.
Негр-дворецкий, кажется, несколько смешался, но моментально нашел слова для ответа:
– Господин бригадный генерал тоже изволят почивать. И просили, если возможно, до утра не беспокоить.
Наш наблюдательный пункт находился на скале в отрогах Аппалачей, давая возможность любоваться прекрасным видом равнин, раскиданных то там, то здесь табачных плантаций и рощ, отделяющих одно владение от другого. В тени деревьев ютились лачуги рабов, возделывавших эти опаленные солнцем почвы. Тонкими синими жилками через поля тянулись оросительные каналы, полные мутной воды, в которой, подобно гнилым бревнам, таились покрытые зеленой ряской аллигаторы. Однако сегодня вид равнины не радовал. Вдали, близ горизонта, поднимая клубы пыли, в нашем направлении двигалась плотная красная масса полков армии генерала Корнуоллиса.
– Хорошо идут, – следя в подзорную трубу за передвижением противника, произнес Пугачев. – Сколько их там будет? – Он повернулся ко мне, ожидая ответа.
– Согласно данным разведки, – доложил я, – противник насчитывает шесть тысяч кавалерии, преимущественно драгун, восемь тысяч пехоты, в том числе хемпширский гренадерский полк, считающийся одним из лучших пехотных полков британской армии, около сорока орудий различных калибров, плюс ко всему этому тысяч до шести лоялистов. Но здесь что-то определенное сказать трудно, они уходят, приходят…
– Ясно, – махнул рукой «император», – Совсем как наше ополчение – гонору много, а толку чуть. – Он вновь приставил к глазу подзорную трубу. – Но определенно хорошо идут. Закревский! – позвал он начальника своего штаба.
– Слушаю тебя, государь. – Лис, дотоле дремавший на солнышке, подскочил, будто все это время только и ждал вызова «императора».
– Надо остановить супостатов. Негоже, ежели они у нас повиснут, что ухан на медвежьем загривке, когда мы через ущелье к переправе пойдем. Как там бишь река эта называется?
– Потомак, – не отрываясь от подзорной трубы, бросил начальник пугачевской артиллерии.
– Точно, Потомак, – кивнул Емельян Иванович. – Чудное название.
– Уже сделано, – отрапортовал Лис. – Легкоконная бригада генерала Доманского встретит англичан во-он в той роще. – Лис ткнул пальцем в зеленеющую далеко впереди полосу буков. – Я приказал Михалу пропустить голову колонны и атаковать арьергард, не ввязываясь, однако, в серьезный бой.
– Зря ты, Лис, ляха на такое дело послал, – вздохнул Пугачев. – Уж я-то знаю, эти коли ввяжутся в сечу, так их за уши волоком не оттащишь.
– А уж коли бежать начнут, так только горы и остановят, – буркнул в ответ мой напарник, подобно всем запорожским казакам не особо жаловавший шляхту.
– Может, и так, – примирительно произнес Пугачев. – Только Михал не из тех, что бегают. Как бы всерьез в драку не ввязался. Ладно, – он махнул рукой, – посмотрим. Раз уж послал, так послал. Ржевский из разведки не возвращался?
– Никак нет. Он с чероки утром пошел переправу проверять, да пока нету, – доложил начальник штаба.
– Я думаю… м-м, государь, – начал Григорий Орлов, – атаки улан Доманского будет недостаточно. Это, может быть, и заставит Корнуоллиса остановиться на ночь, но завтра утром он вновь бросится в погоню. И если к тому моменту мы еще не переправимся через Потомак, а мы скорее всего этого сделать не успеем, даже если начнем движение ночью, он разметает наш обоз и повиснет у нас на хвосте, как те собаки, что англичане для боя с быками разводят.
– Я поддерживаю мнение графа Григория Григорьевича, – произнес я, – на мой взгляд, арьергардного боя не избежать.
– А вот скажи мне, Камдил, – повернулся ко мне Пугачев, – какого рожна англичанам здесь надо?
Силой воли я сделал вдумчивое лицо, чтобы скрыть предательскую улыбку. Думаю, Корнуоллиса, Гоу и им подобных вопрос, какого рожна здесь надо невесть откуда взявшемуся русскому царю, занимал ничуть не меньше.
– Англичане – народ практичный, – пояснил я. – Они вложили в освоение этих земель немалые деньги и желали бы получить с этих денег прибыль.
– Ну а американеры?
– Американеры тоже народ практичный. Они считают, что поскольку им выпало здесь родиться, то земля эта безраздельно принадлежит им, а стало быть, никакого резона делиться прибылями нет.
– А мы тоже народ практичный. Мы здесь никаких прибылей не ищем. Мы сюда пришли жизнь сделать такою, какова она богом от века положена. И в том вся наша выгода, весь наш резон. Земля, вода, воздух – они Божьи и человеку Господом в дар даны. Ни одна живая душа ими владеть права не имеет. Потому как все люди единого бога дети и все его дар с благодарностью, с земным поклоном принимать должны. На том стоять будем.
– Ржевский скачет, – перебивая «государя», крикнул Лис. – Галопом идет, видать, вести недобрые, раз так торопится.
Бригадир Ржевский осадил взмыленного коня возле «государя» и, спрыгнув наземь, едва не повалился с ног от усталости.
– Что случилось, говори скорее, – нахмурился Пугачев, глядя на смертельно вымотанного гусара.
– Переправа через Потомак перекрыта, – срывающимся от долгой скачки голосом произнес тот. – Мы там с индейцами все обшарили – вроде тихо. Чероки притащили «языка», американского лейтенанта, он и сознался: сегодня в ночь склоны ущелья займут какие-то стрелки Джексона, уж и не знаю, кто это такие. А на том берегу за мостом нас будет ожидать в полном составе корпус генерала Освободительной армии Горацио Уильяма Гейтса.
– Стрелки Джексона, – пояснил я, – из своих кентуккских винтовок отстреливают с двухсот ярдов голову спрятавшейся в снег индюшки.
