Адальберт взял монетку и повернулся, собираясь выходить.
– Да, вот еще, ваша милость, там внизу господин Арсул. Он пьет за встречу с земляками. Так вот, молодой господин говорит, что его высочество сделал предложение его брату поступить в гвардию лейтенантом.[48]
– Прекрасно. Передай Арсулу: пусть Росс принимает предложение.
– Слушаюсь, ваша милость. – Адальберт поклонился и вышел.
Я вновь остался один. На душе было тошно, и кошки точили об нее свои когти с каким-то садистским наслаждением.
Если рассуждать здраво, я сделал совершенно верный шаг. Устранив одного из самых опасных противников, я получил не просто мелкую тактическую выгоду, я получил плацдарм для развития стратегического наступления в глубь позиций врага.
Пока что события развивались успешно. Пожалуй, даже слишком успешно. Самое время было ждать контратаки. Конечно, пока что наши действия не могли доставить Лейтонбургу особого беспокойства, пока что его высочество вряд ли мог проследить взаимосвязь между творящимися у него под носом безобразиями. Впрочем, он вполне мог еще не заметить их. Кроме, конечно, Брайбернау. Атаку в этом направлении его высочество не мог не заметить. Значит, ответный удар стоит ждать именно здесь. Что ж, будем ждать.
Завтрашний день сулил начало настоящего сражения.
Появляться на ристалище я не собирался. Приз турнира меня не интересовал, а насчет того, кто станет его королевой, – я мог делать ставки. Прелестное личико леди Джейн мелькало вчера в свите принцессы Матильды, и мне даже показалось, что, когда я проезжал мимо богато разукрашенной ложи прекрасных дам, она одарила меня той своей улыбкой, за которую хочется сражаться и умирать. А может быть, мне это просто показалось.
Вздохнув, я вызвал Лиса. Для моего друга не существовало неприступных стен, точно так же для него не было запертых ворот.
Рейнар перебирал струны мандолы, напевая:
Судя по всему, выступление гайренского менестреля имело большой успех.
Глава двадцатая
Если у вас нет проблем – ищите женщину.
Зала герцогского замка была полна народа. В ней царило то странное оживление, которое вообще свойственно окончанию любого мало-мальски крупного соревнования. Участники, тренеры и родственники, почитательницы, застывшие в ожидании приветливого взгляда, словно гончие перед броском, – все это, конечно, со скидкой на куртуазный двенадцатый век, имело место быть в этой зале.
О, этот куртуазный век! Конечно, здесь, в Германии, нравы были более грубыми и отношения менее изысканными, чем, скажем, в умопомрачительной Тулузе, но все же и здесь на дворянина, предлагающего руку даме своего сердца, не вытерев ее предварительно после куска жареной оленины о шерсть ближайшей собаки или хотя бы об штаны, смотрели как на неотесанного мужлана.
Ах, что за взгляды здесь дарились, что за вино тут лилось, что за песни распевали сладкоголосые менестрели, переполненные впечатлениями от сегодняшних поединков, как пчелиный улей медом. Боже, как фонтанировал источник их вдохновения, исторгая одну за другой новые и хорошо забытые старые песни – что, в сущности, одно и то же – об отваге рыцарей и о несомненной прелести прекрасных дам.
Честно говоря, я не совсем понимал бытующую здесь манеру петь пятнадцать—двадцать песен одновременно в разных концах залы. По-моему, это несколько мешало восприятию текста, но, как известно, в чужой монастырь со своим уставом лучше не соваться. К тому же я не замечал, чтобы это как-то мешало петь моему напарнику. Вообще сомневаюсь, чтобы что-то могло помешать ему петь.
Однако сейчас перед ним стояла несколько другая задача, и потому славный гайренский менестрель слегка нервничал. Признаться, было от чего. На вечеринке присутствовало большинство отважных рыцарей, ломавших копья в сегодняшних схватках, но увенчанного лаврами победителя, размахая из размахаев, нашего милого фон Шамберга, здесь не было.
Лис наклонил голову к грифу мандолы, легкими движениями перебирая ее струны так, что, казалось, музыка является неотъемлемой частью тех потрясающих душу слов, которые негромко выпевал он.
Может быть, привлеченные негромкими словами песни, а может быть, пораженные этими словами, прекрасные дамы и благородные кавалеры в неестественном для столь импульсивного времени молчании внимали игре менестреля, даже не обращая внимания на небольшое космогоническое несоответствие.
Вертится Земля или же, наоборот, стоит как вкопанная, кому сейчас было до этого дело?
– Вы гений! – Грузное, как танк Большой земли, рухнуло на скамью рядом с Лисом нечто живое, отчего сидевшие на другом ее конце были вынуждены невольно подскочить. – Эта песня! Клянусь причастием, я никогда не слышал ничего подобного! Это просто замечательно! – Необъятное чрево рыцаря было обтянуто зеленой туникой, усеянной серебряными лилиями, отчего неуловимо напоминало цветущий холм. – Кстати, мой друг, не видел ли я вас когда-нибудь раньше?
– Почему бы нет? – бойко отвечал Лис, перехватывая на лету инициативу. – Вполне могли видеть. Скажем, в Святой Земле. Вы бывали в Святой Земле?
Если бы рыцарь немного поднатужился, ему бы не пришлось гонять свою полупьяную мысль так далеко. Ни в чумных бараках Антиохии, ни под злосчастными стенами Сен-Жан д’Акра, ни на Арсуфской возвышенности он не мог видеть лица доблестного Рейнара Л’Арсо д’Орбиньяка. Для того, чтобы вспомнить этот отважный лик, опаленный ветрами дальних странствий, ему достаточно было вернуться на несколько дней назад в ольденбургскую гостиницу «Черный орел». На наше счастье, он не сделал этого мысленного усилия.
– Да-а-а! – произнес барон фон Кетвиг и задумался минут на пять.
– Если вы не возражаете, я еще спою? – спросил Лис, настраивая мандолу.
Рыцарь молчал, погруженный в свои мысли, и только вздымавшийся, словно при землетрясении, холм, усеянный лилиями, свидетельствовал о том, что его милость все еще находится среди живых.
разносился по зале голос Рейнара, вплетаясь в общее многоголосье.
– Да! – перебивая сольный номер моего друга, повторил как-то вдруг помрачневший барон. – Там нам пришлось несладко! Представляете, мой друг, под Сен-Жан д’Акром в
