Я молча отключил связь, сворачивая в ближайший переулок. За своей спиной я услышал:
– Все, господа! Лоскутов больше нет! Расходитесь! Мы закрываемся!
Попав наконец в отель, я был атакован двумя раскрасневшимися от радости подругами, которые наперебой начали демонстрировать свои новые наряды. Я старался выглядеть галантным и веселым, наговорил Лауре и Инельгердис кучу комплиментов, однако обе девушки сразу почувствовали мое тягостное настроение. Инельга велела подавать ужин и под каким-то предлогом тактично убралась из комнаты, оставив нас наедине.
– Что-то случилось, милый? – встревоженно спросила моя невеста.
– Да, – кивнул я. – Я передал письмо Филиппа Августа королеве…
– И что? – тревожась все больше, поинтересовалась Лаура-Катарина.
– Пока не знаю… – задумчиво произнес я, привлекая ее к себе и гладя по мягким кудрям. – Но нам как можно скорее надо ехать в Арагон.
– Завтра вечером дядя Раймунд устраивает празднества в нашу честь… – просительно глядя на меня снизу вверх, протянула принцесса. – Я так хочу поучаствовать в них…
– Да, – утвердительно кивнул я. – Конечно.
Мне не хотелось участвовать в празднествах. Больше всего в эту минуту я желал схватить в охапку свое черноглазое сокровище и, вскочив в седло, мчаться сломя голову туда, где мы могли рассчитывать на относительную безопасность, – в Барселону. Ибо из всех опасных хищников, встречающихся в природе, самым опасным была и остается оскорбленная несчастная женщина. А Элеонора Французская, кроме того, что являлась королевой, была, безусловно, незаурядной личностью. Но моей прекрасной принцессе так хотелось показать тулузцам новые платья…
Следующий день начался поздно. Поднявшись где-то около полудня, я узнал, что одно высочество, как истинная испанка, заявив, что во время сиесты просыпаться бессмысленно, валяется в постели; второе же, примерная дочь вестфольдского народа, с самого утра терроризирует торговца лоскутками и требует от него фехтовальных упражнений.
Посвятив весь остаток дня сборам, ввечеру мы, принаряженные и благоухающие, словно майская клумба, отправились во дворец Раймунда Тулузского. Правда, мне стоило больших трудов уговорить Инельгердис не оставлять меня в сей трудный час.
– Не пойду я туда! Чего я там не видела! – упрямилась моя сестра.
– Ну, Инельга, мало ли… Там весело будет… Музыка, танцы, – неубедительно уговаривал я упрямого отпрыска рода Камдилов.
– Там этот придурок будет! – уже конкретнее выразилась моя сестричка, гневно сверкнув глазами. – Я не могу, когда он на меня так смотрит!
– Ну и что? – сочувственно кладя руку ей на плечо, спросил я. – Я на местное рыцарство вообще без содрогания смотреть не могу. Но этикет есть этикет. К тому же кто-то, кажется, что-то говорил про благопристойность?
Двор графа Тулузского поражал великолепием и пышностью. Куртуазные кавалеры, увешанные музыкальными инструментами, шарфиками и рукавами от платьев дам своего сердца, и сами дамы, томно вздыхавшие и закатывавшие глаза по малейшему поводу, заставляли меня с ностальгией вспоминать суровую простоту северных нравов.
– Прэлэстно, прэлэстно, – отбивался Лис от молодых дарований, сующих ему под нос свежесочиненные сирвенты и требующих одобрения. На левом фланге с мрачной безысходностью во взоре и рефлекторно- дружелюбным оскалом держала оборону Инельга.
– Моя дама смотрела на меня с такой нежностью, – декламировал Пейрэ де Уэска, стоя в непосредственной близости от нашей группы, – что казалось, будто сам Бог улыбается мне. Один такой взор моей дамы, делая меня счастливейшим на свете, приносил мне больше радости, чем попечительнейшие заботы 400 ангелов, что пекутся о моем спасении.
При этом пылкий юноша старательно не смотрел на предмет своего обожания, что, как я понял, являлось высшим пилотажем в этом обществе. Комфортно здесь себя чувствовала одна принцесса: она танцевала, мило улыбалась рыцарям, в общем, веселилась от души. После роскошного ужина граф Раймунд Тулузский громогласно объявил, что по случаю прибытия высоких гостей и «чудесного избавления своей племянницы из лютого плена» назначается состязание трубадуров (Лис, записавшийся в свору выступающих под таинственным именем шевалье д’Эсхар,[84] язвительно прокомментировал происходящее странным: «КСП»![85])
Впрочем, меня на этом балу заинтересовало совсем другое. Граф Раймунд VI казался слишком весел, чтобы в самом деле быть таковым. Однако выяснить причину этого беспокойства я не успел.
Мы расселись полукругом на золоченых табуретах, кавалеры заняли свое место на мавританских подушечках у ног своих дам, и «зазвенели струны». Первые две песни я мужественно перенес, не подавая виду. Однако же, услышав от очередного исполнителя, что: «Амор есть дух, влюбленный в красоту./Из ока в око скачет, а засим/Бросается одним прыжком большим/Из ока в душу, из души в пяту»,[86] я понял, что мой организм нуждается в отдыхе, и, зафиксировав на своем лице выражение доброжелательного внимания, прикрыл глаза рукой и задремал.
– Проснись, Вальдар! Фу, как неприлично! В конце концов, о тебе поют! – шептала Лаура, незаметно дергая меня за рукав. Я в ужасе открыл глаза. Прямо передо мной стоял собственной персоной Гарсьо де Риберак и, томно закатив глаза, выпевал историю о том, как мы втроем – он, я и немножечко Сэнди – вдребезги разнесли пиратское гнездо на острове Сен-Маргет.
– Это правда? – прошептала Лаура.
– Нет, – так же шепотом ответил я. – Я думал, тебя похитили пираты, ну и нанес им визит. Тебя там, понятное дело, не оказалось, но их главарь был столь любезен, что согласился освободить твоих девушек и доставить их в Барселону.
На лице принцессы отразилось заметное разочарование. Риберак сладкозвучно пел. Я начал тихо закипать, рука моя стала совершать судорожные движения в поисках кинжала.
– Ты чего? – услышал я голос сестры.
– Я не в состоянии слушать дальше эту галиматью! – злобно прошипел я.
– Успокойся, не глупи! – Инельга незаметно схватила меня за руку. – Он же поэт, что с него возьмешь!
Наконец Гарсьо одним ударом уложил последнюю дюжину пиратов и, к моему величайшему наслаждению, заткнулся.
– Ну вот и все, – тихо прошептала Инельгердис, успокаивающе поглаживая мою руку. Но это было еще не все…
Молодой граф де Уэска поднялся со своего места и вышел на середину залы.
–
Отпрыск Плантагенетов между тем опустился на одно колено и, глядя честными влюбленными глазами на замершую Инельгу, объявил:
