Сейчас, глядя через улицу на топтавшихся у крыльца жандармов, он вновь и вновь переживал каждое мгновение провалившегося налета. Тогда вечером, лишь только стемнело, он зашел в дворницкую нарядного дома напротив, чтобы спросить до утра керосина. Но в тот миг, когда он выходил, «неизвестные» в надвинутых зимних картузах, лица до глаз замотаны шарфами, вломились в дворницкую и, связав его и хозяина каморки, исчезли в темноте. Конечно, он много бы мог порассказать об этих неизвестных, поскольку знал их с детства. Но не затем он прибыл за тысячи километров от родного дома, чтобы трепать языком.
В тот миг, когда запиравшиеся на ночь ворота были открыты, а дворник, исправно работающий на полицию, обездвижен, успех дела казался близким. Барраппа чувствовал, что заветное кольцо где-то рядом. Оставалось лишь найти где.
Тогда он и помыслить не мог, что так хорошо начавшаяся операция закончится провалом из-за какого- то дворецкого. Петр Длугаш видел его много раз – ничего примечательного! Роста чуть выше среднего, в мешковатой одежде, с круглыми очками на носу, он казался если не увальнем, то уж во всяком случае, человеком медлительным и никак не способным к воинскому ремеслу.
Результат был плачевен: шум и двое раненых. К счастью, раны оказались несерьезными, но положения дел это не меняло. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что в условиях войны подданная австрийского императора не сможет исчезнуть из России бесследно, как это бывало прежде.
Десять лет тому назад злополучный князь Лайош Эстерхази похитил в храме Скинии Завета то, что должно было храниться там вечно. Нарушив святость места, сломав печати и презрев каноны европейской чести, похитил величайшую святыню, коей по Завету не должен был касаться смертный, а уж тем паче человек, побуждаемый коварством и алчностью.
Барраппа глядел в окошко, бормоча себе под нос: «И превозмог их архангел Михаил мечом огненным, и низверглись они наземь, семьдесят два было их, семьдесят два первейших, а с ними десятая часть всякого чина небесного воинства. И стали они богами на земле, и на выю царей водрузили свою пяту. Властвуя над духами, людьми, зверьми и гадами, порицали они Бога Единого, говоря: „Нет над нами иной власти, кроме силы Лучезарного и Светоносного“. Даже солнце принудили они служить замыслам своим, и выжгло оно посевы, и осушило воды. Разгневавшись тогда, повелел Господь Соломону, царю мудрому и сильному: „Властью Моей собери воедино демонов, падших с небес, тщащихся исхитить землю из-под руки благодатной“. Дал Он для того Соломону перстень, скованный из искры небесного пламени, наделив его мощью незыблемой и силой нерушимой, а с тем молвил: „Кто сим кольцом владеет, будет властвовать и над людьми, и над духами, и надо всем, что живет на земле“.
Призвал царь Соломон к себе королей и герцогов, маркизов и графов, губернаторов и рыцарей адского пламени, сокрушил волю их и, презрев стенания и посулы, заточил в медный сосуд. А заточив, наложил печать с перстня своего и бросил в глубокое озеро в землях вавилонских.
Но пришли к берегу озера рыбаки, забросили невод и достали кувшин. Движимые неизбывной жаждой богатств, сломали они печать, желая узнать, что таится под ней. И вырвались из него демоны и стали царить в Вавилонии и Персии. И сами рыбари им стали рыбами, ибо пламень адский испепелил естество их, как дыхание суши умерщвляет тварей водных. И вновь начали отверженные, низринутые с небес, силиться утвердить царствие свое на Земле, оставив храмы в запустении и алтари без огней.
Вознегодовал тогда Господь Единый, взирая на терзания душ праведных, раздор и ропот среди людей, повелел Соломону ополчиться против воинства преисподней. Тот, послушный воле божьей, силою перстня рассеял мятежных отступников, злоумышлявших против трона Предвечного, затем же изгнал их скитаться вечно без света и голоса в мирах неведомых».
Капрал Длугаш перевел взгляд на украшенную блестящими шарами железную кровать, где отсыпался после ночного бдения дворник Махмуд.
«Семьдесят два было их», – вновь повторил смуглый «черногорец» и поднялся, собираясь выйти во двор, чтобы набрать дров для гаснущей печи, когда у дома напротив, огласив всю округу гиканьем, свистом и звоном колокольцев под дугой, нежданно остановились сани. Бородатый мужик, соскочивший наземь, подбоченясь, встал перед схватившимися было за кобуры жандармами.
– Узнаете?! – гаркнул он так, что Барраппа услышал его крик даже сквозь заклеенное на зиму окно. Не узнать прибывшего могло разве что малое дите, его имя было у всех на устах, а фотографии частенько появлялись в газетах.
Барраппа еще раз бросил взгляд на похрапывающего дворника, одним движением вытащил из тайника под облезлым подоконником трофейный «штайер» и, сунув оружие в карман, бросился на улицу. Он и его люди должны были вернуть святыню в храм тайного города и по возможности заставить вернуться в Карнаве Лаис. Там ее ждал суровый, но праведный суд равных. Суд, карающий с болью в сердце и слезами на глазах.
Уже много веков кряду все девочки, появлявшиеся на свет в роду Эстер, должны были служить жрицами в ее Храме. Мальчики же становились нотерами – стражами и оберегателями.
С раннего детства их обучали всему, что могло пригодиться воину: переносить жару и холод, голод и жажду, владеть оружием и иноземными языками, ориентироваться без света и запоминать на слух огромные тексты. А главное – убивать без сожаления всякого, кто будет признан врагом.
Дочь Лайоша Эстерхази считалась, да несомненно и была отступницей, однако давать ее на растерзание какому-то звероподобному мужику вовсе не входило в планы Барраппы. Госпожа Эстер приходилась нелюдимому капралу двоюродной сестрой, и он помнил ее, сколько помнил себя.
Петр Длугаш сам пока не знал, что намерен предпринять. Он выскочил на улицу, готовясь, быть может, помочь жандармам утихомирить буяна. С малолетства обученный сражаться, он не задумываясь пустил бы в ход кулаки, а может статься, и оружие, если бы опасность угрожала служительнице храма, пусть даже и беглой, а уж тем паче святыне, которой по завету Соломона надлежало всегда находиться в царской гробнице.
Путь от дворницкой к подъезду дома Лаис не занял и минуты. Однако ни Распутина, ни жандармов у распахнутой двери подъезда уже не было. Ожидавший на козлах румяный кучер ошалело глянул на смуглолицего чужака в неизвестной ему форме, но решив на всякий случай не вмешиваться, отвернулся и сделал вид, что занят собранным в гармошку сапогом…
Опустив руку в карман, Барраппа нащупал ребристую шершавую рукоять пистолета и начал осторожно подниматься на второй этаж. Он был уже на лестничной площадке у входной двери, когда его буквально обожгло неведомое прежде, но столь болезненно острое чувство, что в первый миг у нотера перехватило дыхание. Многие поколения его предков жили в надежде, что им не придется испытать это ощущение, и умирали, не познав его. О самой возможности такого ужаса говорилось лишь в древнем трактате Лемегетон, именовавшем сию жгучую боль «Даром Соломона».
«Он пришел!» – пытаясь взять себя в руки, прошептал Барраппа. Спустя мгновение дверь распахнулась, и мимо, едва не сбив его с ног, пронесся хватающийся то за грудь, то за живот Старец. За ним, стараясь не отставать, бежали офицеры его охраны.
«Демон вырвался на волю», – обреченно прошептал хранитель.
– А ты тут чего? Эй, что застыл? Тебе говорят! – В дверях стоял один из караульных жандармов.
– Мне казаться, – на зверски ломаном русском, как было у него заведено для случаев, когда общения с чужаками было не избежать, объявил сербский капрал, – это есть один тот, кто здесь есть был.
Все время от ухода Чарновского до его возвращения полковник Лунев мерил шагами фехтовальный зал, вращая запястьем гусарскую саблю. Он сам вряд ли бы сейчас ответил, пытается ли вернуть утерянную за годы службы в контрразведке легкость движений, или же просто сопровождает таким образом ход мыслей, точно дирижер взмахами своей палочки. «Конечно, этот красавец знает много больше, чем говорит, это видно и невооруженным глазом. Благо еще, что самоуверенность не дает ему понять, насколько опасна игра, которую он ведет! Хотя, – контрразведчик с грустью вздохнул, – что уж тут мудрить? Холост прав, мастер клинка этот шляхтич и впрямь первостатейный. И все же в одном Чарновский, конечно же, ошибается: фехтование – отнюдь не та зарядка для ума, которая позволяет читать мысли противника и принуждает его двигаться в нужном тебе направлении. Иначе бы не допускал господин Фехтмейстер таких дурацких просчетов с крамольными письмами!»
Сообщение вернувшегося ротмистра удивило и насторожило Платона Аристарховича. Не то чтобы он питал сколь-нибудь теплые чувства к самозваному божьему человеку, но с полной серьезностью уверять,
