– Это какая-то провокация! – бледнея, пробормотал Гучков.
– Вы все еще желаете говорить при этих господах? – Лунев кивнул на понятых. – Или же продолжим в более приватной обстановке?
– Я протестую!
– Абсолютно излишне, – покачал головой контрразведчик. – Александр Иванович, извольте понять. Вы – человек храбрый, это всем известно, но главное – весьма неглупый. Я делаю вам уже упоминавшееся мною предложение в последний раз. Затем мы будем говорить только под официальный протокол.
– Что ж, будьте любезны, – теряя былой гонор, произнес Гучков, указывая на кресло, стоящее возле письменного стола.
– Поручик, – контрразведчик повернулся к замершему в ожидании приказа жандарму, – выдайте этим людям, – он кивнул в сторону негласных сотрудников полиции, – по целковому. А вас, господа, предупреждаю. Если вы хоть словом обмолвились о том, что здесь видели, пойдете убирать снег куда- нибудь в Карпаты перед нашими позициями.
А теперь к делу, Александр Иванович, – усаживаясь в кресло, начал полковник Лунев, как только закрылась дверь за прислужниками закона. – У нас есть доказанная недвусмысленная информация о том, что деньги, только что обнаруженные в этом сейфе, были получены вами через подставное лицо – вице- директора страхового общества «Русь», резидента австрийской разведки Конрада Шультце.
Вы можете называть это провокацией, однако это неверно. Вы имеете дело с одной из лучших операций российской контрразведки с момента ее возникновения. В последнее время упомянутый мною господин работал под нашим контролем, поэтому можете не сомневаться, каждый шаг запротоколирован.
– Но я ничего не знал.
– Это неправда, – оборвал его Платон Аристархович. – Вы не знали, что Шультце вражеский шпион – в это я готов поверить. Но то, что деньги были получены вами для издания газет «Русская весть» и «Речь» в качестве добровольного вклада, полностью доказано. Появлявшиеся там в последнее время материалы демонстрируют редкую осведомленность некоторых анонимных журналистов в вопросах, относящихся к вашему ведомству и, что самое прискорбное, в содержании особо секретных документов. Поэтому я прошу вас воздержаться от необдуманных жестов и возмущений. Прошу вас также особо заметить, что я действую по высочайшему повелению государя, а потому отнеситесь к моим словам должным образом.
Создавшееся положение дел крайне неприятно для всех, кому истинно дорога Россия. Его величество искренне расстроен тем прискорбным фактом, что последние месяцы вы, конечно же, не желая того, сотрудничали с вражеской разведкой. Понятное дело, что яростные нападки на царя и его супругу, которые вы допускали как в «Русском вестнике», так и в «Речи», были на руку немцам и австриякам, ибо расшатывали тыл воюющей страны в столь трудные для Отечества дни. Но государь знает, что вы искренний патриот России и поэтому не желает, чтобы бывший председатель Государственной думы и глава Военно-промышленного комитета значился в предстоящем деле как пособник австрийской разведки, к тому же еще и замешанный в реализации фальшивых купюр на территории империи.
Государь велел мне сделать вам предложение, от которого, по чести говоря, вам не стоит отказываться.
– Я слушаю вас внимательно, – тихо произнес ошеломленный Гучков.
– Вот и прекрасно. Итак, вы, конечно же, знаете, что в эти часы Россия испытывает острейшую необходимость в золоте. Причем не просто в золоте, а в драгоценных металлах и драгоценных камнях, находящихся за пределами России. Как вы, несомненно, догадываетесь, они необходимы для оплаты военных заказов в Англии и Северо-Американских Соединенных Штатах.
– Да, я это знаю, – чуть оживляясь, подтвердил Гучков.
– Золото и алмазы в большом количестве имеются в Южно-Африканском союзе, который сейчас возглавляет ваш старый приятель по англо-бурской войне, генерал Луис Бота.
– Он там премьер-министр уже без малого четыре года.
– Да, – согласно кивнул Платон Аристархович. – Теперь же, когда Южно-Африканский союз вступил в войну с Германией на стороне Великобритании, нам жизненно необходимо иметь своего представителя в этой стране. Лучшей кандидатуры, нежели вы, для столь важной миссии во всей России не сыскать. Если вы дадите утвердительный ответ, то завтра же вам будут предоставлены все долженствующие верительные грамоты, и вы отбудете в Стокгольм. Оттуда пароходом доберетесь до Йоханнесбурга. Если же нет, – Лунев развел руками, – сами понимаете.
Александр Иванович внимательно поглядел на контрразведчика. Выхода не было. Вернее, был именно тот, на который указывал монарший перст.
– Я… Я… Я согласен.
В этот час в квартире Григория Распутина на Гороховой улице ничего более не напоминало об утреннем погроме. Сияли тронутые морозной росписью окна, блестел паркет, мебель радовала глаз знатока простым, но благородным вкусом. Правда, сам благословенный Старец в своей отродясь не стиранной поддевке и сапогах казался здесь нелепо инородным. Ни дать ни взять – мужик, принесший со двора поленья для камина и заблудившийся в барских комнатах.
Но собравшееся в этот вечер общество – дамы в платьях столь дорогих, что на сумму, за них уплаченную, целый месяц вполне можно было кормить гренадерскую роту, спешили прильнуть к сапогам Старца, ища его благословения. Он возлагал им пятерню на голову, поднимал и жадно целовал в губы, тем самым делясь собственным божьим духом.
Блеск каменьев в драгоценных золотых оправах, колыхание страусовых перьев, генеральские звезды на погонах и море разливанное всевозможных подарков были яркими знаками этого дня ангела. Никто из присутствующих, конечно же, не обратил внимания, когда в квартире в очередной раз зазвонил телефон. Он звонил уже столь часто, что Старец попросту не отвечал на заливистые трели, оставляя возможность отвечать на звонки расторопному секретарю.
Однако на этот раз, подняв трубку, секретарь чуть заметно вздрогнул и, закашлявшись, позвал одного из офицеров дворцовой полиции, стерегущих покой столь значительной особы. Тот, услышав произнесенное на другом конце провода распоряжение, четко выпалил: «Есть!» – и быстро кинул трубку на рычаг.
– …а кто уверует, – доносились из комнаты громогласные разглагольствования Старца, – обретет жизнь вечную. Ибо жизнь для всякого смертного – первейший божий дар. И когда воистину силой Отца нашего переполнишься, то никто кроме его самого оную жизнь у человека отобрать не сможет. Вот хоть сами гляньте. – Распутин потянулся к одному из гостей, щеголяющему в алой черкеске с массивным кинжалом на поясе. – Дай-ка ножик. – Тот, к кому были обращены эти слова, безропотно вытащил грозное оружие и протянул Старцу. – А вот кто желает этой штуковиной меня пырнуть? – Гром возмущения был ответом на его слова. – А ну цыть! – оборвал он негодующие всхлипы. – Стало быть, никто не желает? Ну, да ладно, сам ткну.
– Помилосердствуйте! – заикаясь, вымолвил хозяин кинжала. – Да как же можно-то? Да что же вы такое?.. Ведь самоубийство – грех великий!
– Кто в силу Отца нашего не верует – тот лишь самогубствует! А ежели вера крепка, то ни сталь, ни пуля не страшны. Когда словам моим веры не имеете – сами гляньте.
С этими словами Распутин надсадно крякнул и с силой вогнал украшенную извивами дамаска сталь кинжала себе в живот. Гости ахнули и попятились, не ведая, то ли пуститься наутек, то ли звать полицию, а вкупе с ней и карету «скорой помощи». Острие торчало из спины бывшего конокрада, но он нимало не обращал внимания на сей вопиющий факт.
– Вот так-то, – назидательно произнес Старец, выдергивая залитое кровью оружие из раны. – А нут-ка, кто тут с иголкой управляться может? Заштопайте-ка мне одежу. Вишь, прохудилась.
– Григорий Ефимович, – запинаясь, расширив от ужаса глаза, проговорил дежурный офицер, оглядываясь в сторону молчащего телефона, точно ожидая у него поддержки, – из Царского Села звонили. Сам, – охранник кивком указал в сторону портрета самодержца. – Велено срочно доставить вас.
– А если не пожелаю ехать? – подбоченился Распутин.
Офицер сглотнул подступивший к горлу комок. После всего только что увиденного сообщать Просветленному, что в случае неповиновения его приказано доставить силой, ревностному служаке почему- то не хотелось.
– Не горюй! – Старец хлопнул телохранителя по плечу. – Что нос повесил, как старый дед хотелку? Вот
