– Стало быть, варвары сильнее нас?
– Все в руке господней, – покачал головой василевс. – Ты сам знаешь, империя ромеев и сердце ее – град святого нашего пращура Константина – любимое детище Творца небесного. Мы есть светоч христианского мира, его альфа и омега. Пресвятая Троица не допустит гибели Империи, но Господь посылает испытания тем, кого любит, дабы закалить их веру. Мы должны с честью выдержать эти испытания. Нет смысла роптать, ибо Всевышний возлагает на нас не более, чем мы в силах вынести.
– Но тогда, отец мой, – не унимался наследник престола, – отчего же нам не объединить силы с империей Запада? Они, как и мы, алчут победы христианского оружия над полчищами магометан и язычников. Они, как и мы, птенцы великих римских орлов.
– Лишь по имени, сын мой, лишь по имени. Дикие варвары Запада захватили дворцы, которых не строили, приняли веру, которая, по сути, и теперь остается для них чуждой. Римский епископ – не более чем выскочка, объявивший себя наследником апостола Петра и ключарем Царства Божия. Оттого, что дикарь напяливает тогу, он не становится патрикием, и в ярости тевтона нет ни капли доблести ромея.
– Но они взяли Иерусалим! Они освободили гроб Господень и каждодневно ведут непримиримую войну с теми, кого и мы зовем врагами.
– Да, это правда. И пусть ведут. Военное счастье на их стороне, – согласился Иоанн Комнин. – Однако не стоит забывать, что твой дед предлагал этим разбойникам, нацепившим знак креста на свои плащи, объединить силы и действовать сообща ради спасения христианской веры. Они клялись ему в преданности, но забыли о своей клятве так быстро, как только смогли. Почитай, что пишет об этом твоя несносная тетка, Анна. Невзирая на свой мерзкий нрав, она очень верно изобразила события тех дней.
– Но дед Алексей хотел, чтобы рыцари Запада, принявшие крест, служили ему, а не делу освобождения святынь христианского мира.
– Его желание было мудро и вело к общей пользе. Это наша война, на наших землях. Магометане захватили их, но от этого земли не перестали быть нашими. И тут, бряцая оружием, пришли какие-то дикари-франки, – Иоанн Комнин усмехнулся, – и, провозглашая всякую чушь, начали искать не пользы общему делу, но собственной никчемной славы. Если бы они послушали твоего деда и моего отца, сарацины давно бы уже были принуждены уползти туда, откуда выползли. А так… Большая часть этих крестоносцев погибла от жары, голода и жажды. Мой отец знал, как сделать дело наилучшим образом. Если бы западные варвары вместо того, чтобы захватывать земли, по закону принадлежавшие нашей империи, как и говорили, шли к Иерусалиму, они бы имели вдосталь еды, питья и проводников…
– Отец! Но как бы то ни было, Иерусалим взяли не ромеи, а крестоносцы.
– Смотри. – Император указал на проходившие мимо ряды всадников полка «Хатиера базилик». – Ты видишь это войско? Оно, быть может, не столь прекрасно, как остальные полки тагматы, однако же не зря носит гордое наименование моих боевых товарищей. В этом полку разномастные лошади, но во всей Империи нет более ловких наездников, чем эти. Ты знаешь, кто они: хазары, огузы из столь далеких земель, что даже имя их ни о чем не говорит большинству жителей Константинополя. Но нет славнее и храбрее наездников «Хатиеры». Рыцари Запада, вероятно, столь же храбры и не менее искусны в военном деле, но только верная служба Империи способна вырвать дикарей из варварского состояния и даровать им все блага римского мира. Мой отец и твой дед в безмерной милости своей хотел подарить свет истины погрязшим во тьме франкам. Хотел, ибо сами эти дикари говорили о том, что ищут свет. Но они на деле взыскуют лишь тот свет, который исходит от злата. Сокровища и земли Востока, похищенные сельджуками у нас, привлекают крестоносцев, как магнит железную стружку. Они говорят о едином христианском мире, но что известно им о едином мире, если даже в своих землях они готовы перерезать друг другу глотку из-за владений, которые можно накрыть военным плащом.
– Но, отец…
– Все, Мануил. Я не хочу больше об этом говорить. – Василевс нахмурился. – Тем более в свой день рождения. И помни, мой дорогой наследник: когда императоры Рима – того самого Рима, где сидит самозваный глава всех христиан, – начали уподобляться варварам, Империя пала в прах. И забывать об этом – значит добиваться повторения урока.
Он хотел еще что-то добавить, но тут на галерею дворца быстрой походкой вошел великий доместик Иоанн Аксух.
– Мой государь, – крещеный магрибинец склонил голову.
– У тебя встревоженное лицо, Хасан, – глядя на своего крестника, заметил василевс. – Похоже, ты пришел сообщить не о ликовании наших фем?[59]
– Увы. Это так, о величайший. В Константинополь пришел корабль.
– Что за корабль? И чем он так замечателен, что его приход тревожит мудрейшего из моих помощников?
– Я лишь вернейший, мой государь. И потому спешно прибыл сюда, несмотря на праздник. Позволь сообщить мне правду, не дожидаясь удобного часа.
– Говори, я не буду гневаться.
– Это наш корабль – один из тех, которые ты посылал с войском к Матрахе.
– Почему он вернулся? – помрачнел Иоанн Комнин.
Великий доместик, сдерживая эмоции, начал доклад:
– Буря разметала эскадру. Спасшиеся не в состоянии точно сказать, сколько кораблей погибло, но своими глазами они видели, как многие дромоны переламывались и шли на дно. Вероятнее всего, наши люди не смогут оказаться в Матрахе к тому часу, когда туда прибудет Святослав. Чтобы собрать новое войско и отправить его, уйдет не меньше пяти недель. К тому моменту Понт будет штормить еще более, чем теперь.
Император вяло махнул рукой, отвечая на крики приветствия товарищей по оружию и забывая о всадниках, идущих маршем у самого балкона, повернулся к Иоанну Аксуху:
– Если мы не можем добиться, чтобы наш враг стал нашим союзником, если мы не в силах гарантировать его верности, нам остается лишь одно – уничтожить врага.
Симеон Гаврас бросил взгляд на лежащее перед ним ожерелье из крупных голубых камней в тяжелой золотой оправе и недоумевающе посмотрел на ювелира.
– Я же просил тебя принести мне что-нибудь такое, что будет не зазорно надеть герцогине.
Содержатель крупнейшей в Аахене ювелирной лавки, родители которого много лет назад бежали из Ломбардии после захвата ее норманнами, как и большинство беглых ломбардцев, почитал себя подданным императора ромеев и потому, увидев грамоту с печатью Комнинов, склонился в нижайшем поклоне, предоставляя в распоряжение знатного вельможи весь свой товар.
– Ну да, – ответил он, недоумевающе глядя на Симеона Гавраса, – я и доставил такие украшения.
– Ты, должно быть, не понял меня или же не почитаешь василевса? Что это? Разве это огранка? Разве это сапфиры? А золото – где ты видел такие грубые узоры?
– Не извольте гневаться, мой господин, – развел руками ювелир. – Здесь такие узоры повсюду, и смею вас заверить, как свидетельствует мой богатый опыт, всякая дама – будь то герцогиня, или даже королева Богемии – почтет за честь надеть это богатое ожерелье.
Он замолчал, что-то обдумывая:
– Ну, может, за исключением добрейшей герцогини Швабской. Она воистину понимает толк и в золоте, и в каменьях. И то сказать, с момента своего прибытия в Аахен она трижды заезжала в мою лавку и трижды мы много говорили о красоте, тайных свойствах камней и металлов, но, увы, еще ни разу она не почтила меня покупкой. Хотя, как известно, ее муж – наш храбрый герцог Конрад – совсем не скуп.
– Может, она просто не нашла в твоей лавке чего-либо, заслуживающего внимания?
– О нет, там есть ряд вещиц очень тонкой работы, которыми я могу гордиться.
– Почему же ты принес эту цепь?
– Если вы желаете сделать подарок госпоже Никотее, то…
– Какая разница. – Голос Симеона прозвучал неожиданно резко, почти злобно.
Не зная, чем вызвано раздражение аристократа, ювелир поспешил сменить тему:
– Я заверяю вас – всякая здешняя красавица будет счастлива получить такой подарок. Вот, ежели хотите, давайте так: отошлите это украшение, или же передайте его сами, и когда ваша дама вдруг откажется принять его, то я готов выплатить столько вашей милости, сколько эта цепь стоит.
