Андрей завел машину. Осторожно они поехали прочь. Карина, обиженная выговором, зашипела:
— Надо было Давиду на хвост сесть, а не пялиться на Люси.
— Какому Давиду?
Девушка покраснела:
— Это я образно. А мы даже номер не записали.
— Я запомнил. Но нам с тобой из этой информации ничего не выжать. Связей нет.
— Куда ты едешь? Надо направо, на Суворова.
— Что там?
— Общежитие.
В нем когда-то проживала пятиюродная тетка Виты. После смерти бездетной старушки Танделовы умудрились прописать в комнатушку Викторию, хотя нужды в том особой не было: семейка обитала в элитном доме. Однако же папаша басил: 'Чего добро пропадать будет? Завтра, может, общежития приватизировать разрешат'.
Его жена, демонстрируя чудеса материнской заботливости, поддакивала: 'Конечно. Вот Саша подрастет, девочек туда водить будет'. Пока еще Саша (а по паспорту — Селим) заглядывал на Суворова с такими же, как он, юнцами-лоботрясами. А вот его сестрица уже не раз мысленно сказала «спасибо» родителям за гнездышко любви. Находили в нем приют и подруги Виты.
— Ключ у соседки.
— Она тебя знает?
— Только в лицо. Не волнуйся… Такого, как в гостинице, не будет. Вообще, мне кажется, Ульяна Федотовна одни мыльные оперы по телику смотрит, новости ее не сильно интересуют.
Андрей положил широкую ладонь; на еще влажную после душа шею девушки.
— Устала?
— Да, — бросила Карина и попыталась освободиться.
Однако мужчина быстро шагнул вперед. Его руки тяжело легли на плечи девушки. Она судорожно вздохнула, ощущая, как тело будоражит сладкая дрожь.
— Нет. Не надо! — задыхаясь, прошептала Карина.
Но Андрей, кажется, не слышал ее мольбы.
Наклонился ниже и жадно впился губами в рот девушки. Карина почувствовала, как безвольно подкашиваются ноги, а сердце пытается набрать скорость, не отпущенную ему природой. Она подозревала с самого начала, что этим все и закончится. Их сумасшедший бег. Жажда совершить невозможное, живые страхи, стоязыкая ненависть, оставшаяся в прошлом любовь сплетутся, перекрутятся и остановятся у истомившейся в ожидании безумцев постели. Так случается всегда! Когда двоих молодых и горячих загоняют в угол, они бросаются друг к другу как к единственной надежде.
Из последних сил, отчаянно Карина вскрикнула:
— Нет! Я не хочу…
Мужчина отстранился, несколько секунд пристально смотрел на нее. Наконец, произнес:
'Обманываешь'. Ласково прошелся губами по шее девушки. Карина робко, словно против воли, коснулась коротких густых волос. Его тело… Это, наверное, сплошные мускулы. Сплошное наслаждение…
Стрелок, прищурив глаза, наблюдал, как Сашка Кривда передает вишневого цвета гитару в цепкие грубые лапы водителя «бэтээра». 'У тебя, поэт, такая фамилия, что любая кличка перед ней завянет', — говаривал Сергей, покровительственно похлопывая взводного музыканта по плечу. Кривда на его подначивание растягивал губы в доброй улыбке и не обижался. Он вообще, кажется, не умел обижаться, конфликтовать, качать права.
— Да поосторожней ты, х… безрукий, — неожиданно прошипел Сашка. Стрелка поразило не ругательство, как-то неестественно вывалившееся из интеллигентных уст поэта, не то, что Кривда решился расстаться с неизменной спутницей-гитарой… (Даже в горы ее потащил. За каким, интересно, делом?) Его лицо, посеревшее, обреченное, выстуженное, казалось чужим. Пугало. А у него самого такая же веселая рожа?
Стрелок смущенно потер подбородок и покосился в сторону Николая. Тот, снимая бронежилет, вздохнул:
— Эх, Лариске не успел черкнуть.
— 'Жди меня, и Я вернусь'? — хмыкнул Серый.
'А я мамане две недели не писал', — мысленно поддержал диалог друзей Стрелок.
Лейтенант снова прошелся по основным пунктам плана: 'подняться — отвлечь внимание', при этом он ловко опустил слова-подножки «попробовать», 'попытаться', точно им предстояло (всего-навсего!) взобраться на пологий холм и отколошматить горстку х… безруких. Попов говорил спокойно. Даже слишком. И потому Стрелку казалось, что внутри у Орла дрожит тугая струна. Неосторожно дотронься до нее — она лопнет, и из глотки лейтенанта матами и бессвязными выкриками зафонтанируют напряжение и злость.
— Еще одно… — Орел замялся. — Не приказ…
Такая просьба… Договоримся сразу: если кто-то из нас сорвется, падать молча. Чтоб не подводить товарищей.
Солдаты безмолвствовали, напряженно глядя на автоматы.
— Всем понятно?
Стрелок почувствовал, как под тельняшку настырно лезет противный холодок, вырвавшийся то ли из глубины стремительно остывающих гор, то ли из слов лейтенанта.
— Да понятно нам! — как обычно за всех ответил Козлов. — Не подведем, товарищ лейтенант. Куда басмачу против десантника!
Вперед пошли ходко. Поначалу после вынужденного долгого сидения возможность размять ноги даже радовала. Однако тропа все змеилась и змеилась между камней, свивалась кольцами и опять распрямлялась. Казалось, она стремилась запутать чужаков, увести их в гибельное никуда.
Каждый пройденный метр добавлял лишний грамм к весу оружия. Хлюпал воздух в открытых по- рыбьи ртах, точно по горной дороге двигалась не группа крепких девятнадцатилетних парней, а жалкие обитатели палаты дома престарелых. Первая, самая легкая часть пути сожрала гораздо больше времени и энергии, чем запланировал Орел.
Без сил парни попадали на камни. 'Успеем не успеем…' — тяжелым маятником ходило в голове каждого.
Постепенно дыхание пришло в норму, и к солдатам на мягких лапах подкралась тишина.
Она не была законченной и абсолютной: где-то в стороне шумел ручеек, внизу, в долине, изливала муку в вое собака. Но ничто не выдавало человеческого присутствия. Эта их общая вынужденная немота действовала на нервы.
В последнее время Стрелка изрядно достали дежурные остроты Сереги. Тот, кажется, считал своим долгом поднимать боевой дух товарищей через постоянное подначивание. Козлова нимало не смущало, что часто в ответ на его очередную шуточку вместо смеха раздавалось: 'Отвяжись!' или 'Да пошел ты…' Он только радостно вздыхал: 'Эх, народ у нас, юмором не развращенный.
Шуток не понимает. Ну что хотеть?! Передач прикольных по телику кот накакал. Все вокруг смеха ходим, вокруг да около…'
Сейчас Стрелку мучительно хотелось услышать какую-нибудь глупость от Серого, пусть и пущенную в его адрес. Но Козлов молчал. И Стрелок не мог даже видеть сведенное постоянной насмешкой лицо друга.
Вдруг впереди рябью пошло непонятное вязкое движение… Точно слепой искал в темноте очки. А следом раздался слабый писк нарушившего приказ молчать Пальчикова:
— Проводник сбежал. Вот они, интернациональные братья. А я говорил!..
— Я тоже говорил, что брать тебя не надо, — тихонько рыкнул на него Серый…
Впервые в жизни Карина сама, без понукания матери и противного звяканья будильника, встала в
