Энки полетит в бездну. Но он беспрепятственно перебрался на другую сторону и махнул рукой остальным: «Идите!»
Гильгамеш, а следом за ним пятьдесят служителей Кулаба ступили на гору Хуррум. Та не сотряслась, не возопила, но, раздвинув заросли олеандра, росшие здесь на краю пропасти, люди замерли в изумлении.
Им открылась исполинская, мощеная стеклистыми, как будто оплавленными, базальтовыми плитами дорога. Прямая как стрела, тенистая от нависающих крон кедров, она поднималась к вершине горы. А там виднелось еще одно дерево — древо всех деревьев, размером с башню. В дупле, темнеющем у его корней, мог бы поместиться целый дом.
— Он там, — прошептал Энкиду. — Он смотрел на нас.
Степного человека охватила слабость. Чувствуя, как предательски темнеет у него в глазах, как подкашиваются ноги, он непроизвольно опустился на колени.
— Что с тобой? — непроизвольно опустился к брату Гильгамеш.
— Не знаю, — пробормотал Энкиду, утирая с широкого лба ледяные капли пота. — Наверное, это Он. Он смотрит и вытягивает силы.
— Хувава? — Гильгамеш специально назвал хозяина горы по имени. Проговорил его он с трудом, словно здешние кедры терпели только почтительно-уступающее «Он». Зато произнеся «Хувава», Большой ощутил, как в его сердце, в затылке, в глазах собирается сила. Он засмеялся — уже без всякого усилия. — Столько одолели гор, Энкиду, неужели мы будем столь жалки, что не взберемся на вершину этой? Перед нами прямая дорога! Нарубим кедров, прогоним отсюда зло — и, славя Уту, отправимся домой. Не думай о смерти, тогда тебя не настигнет слабость. Ты не боялся героев Аги Кишского — чего же бояться деревьев? Сообрази: хозяин этих мест один, нас же двое. Дотронься до ожерелья, которое подарила матушка. Вспомни, вместе с нами идут Лугальбанда и Уту. Оглянись, посмотри на молодцов. Они ступили на гору Хуррум, теперь их уже ничто не остановит! Вот как нас много, а Хувава один! Один!
Громовой рык раздался над горой:
— Кто здесь произносит мое имя?
Схватившись за ожерелье Нинсун, Энки рывком поднялся на ноги. Вместе с братом они вглядывались в дорогу. Однако та была пуста, голос раздавался откуда-то со стороны.
— Кто осмелился проникнуть в запретное место?
Настоящая буря встряхнула кедры, окружавшие людей. Их властные ветви жадно тянулись к человеческой плоти, стволы надсадно трещали, словно деревья хотели вырвать из земли свои корни.
— Я поражаю вас проклятием Энлиля, глупцы! Ни шагу больше не ступите вы по земле, на которой боги разговаривают друг с другом!
Голос бесновался уже совсем рядом с братьями.
— Боги разговаривают друг с другом? — перекрывая грохот бури, прокричал Гильгамеш. — Тогда услышь нас, Уту! Во славу твою, во имя твое мы пришли сюда. Прими нашу силу так же, как ты принимаешь жертвы в храме Кулаба. Мы служим тебе, не отворачивайся от тех, кто предан. Помоги нам; здесь нас хотят одолеть темные, злые ветра. Так дай же нам своей, солнечной мощи!
Тени на дороге перед людьми потемнели. Буря теперь не просто колыхала кедры. Она скручивала тени в узкий черный жгут, пляшущий как змея перед Гильгамешем. Чернота постепенно разгоралась бледным, мертвенным сиянием. Похожее на сиреневые огоньки, прыгающие ночью по гнилушкам, оно было более интенсивным и непереносимо холодным. Служители Кулаба непроизвольно прикрывали глаза ладонью. Они ожидали великанов, рыкающих львов, а здесь к людям подступало нечто невообразимое, не укладывающееся в голове. Они перешли границу, за которой любые человеческие представления не значили ничего.
Только Гильгамеш не отрываясь смотрел на луч смерти. Да, это он уже видел во сне на берегу Евфрата. Так и есть, ангелы-хранители предупреждали его, что на горе Хуррум придется собрать в кулак все отпущенное ему небесами мужество. Когда жгут стал приближаться к людям, Большой поднял топор и прокричал боевой клич. Широкий плоский квадрат меди ослепительно вспыхнул отраженным светом солнца. Может быть потому, что сила богов была близка к горе Хуррум, а, может благодаря колдунам-кузнецам Тибире и Симугу, специально выковавшим этот топор для владыки Урука, отраженный солнечный свет не исчез. Он превратился в юношу с лапами льва. Ловкий, как красный хозяин степей, он прыгнул на сияющую тьму. Детище Хувавы охватило его черными кольцами, а тот рвал когтями мертвенные змеиные объятия. Гильгамеш и Энкиду бросились вперед. Взмахивая топором, Большой не мог понять, где он — здесь, снаружи отсекает от жгута длинные кипящие пласты, или же там, внутри, юношей-львом распарывает сияющую смертью плоть.
Холодные поцелуи-прикосновения змеи оставляли на теле Гильгамеша болезненные багровые пятна. Но он рвал, рубил, мял тьму — и вот что-то хрустнуло под его лапами, порвалось от удара гигантского топора. Высокий, закладывающий уши вой вознесся к небесам, и змея исчезла. Вместе с ней исчез юноша-лев. Запыхавшиеся, пораненные стояли Гильгамеш и Энкиду, а перед ними лежал переломленный пополам кедр. Черный сок бежал из места слома, но могучие ветви все еще тянулись к людям.
— Добейте его! — крикнул Большой служителям Кулаба.
Пятьдесят юношей как муравьи облепили умирающее дерево. Сопровождаемые все более глухими стонами, послышались удары топоров. С грузным хрустом отчленялись страшные ветви великана, а Гильгамеш и Энкиду пошли вверх по дороге.
— Нет, ты умрешь! — взвыла буря.
Снова заплясали тени, вытягиваясь сияющим жгутом.
— Будь славен, Уту! Будь велик, Лугальбанда! — Гильгамеш воздел топор, и из солнечного света прянула бирюзовая искристая змея. Зев ее был больше львиной пасти, острый, раздвоенный как рыбацкая острога, язык беспрерывно метался взад-вперед. С изогнутых, словно серп судьи-Солнца, клыков капала шипящая ядовитая слюна.
Две змеи — бирюзовая и мертвенно-белесая — разом ударили друг в друга, сцепились, скрутились в огромный клубок, принялись бить хвостами, снося кусты олеандра, росшие рядом с дорогой. Гильгамеш шагнул вперед и слился с солнечной змеей, он снова кусал, давил, рубил белесую тьму, рубил до последнего хруста, до воя, чтобы увидеть сломленный пополам кедр.
Семь раз перед братьями возникали лучи смерти. Каждый раз Уту бросал на помощь Большому один из солнечных ветров. После юноши-льва и бирюзовой змеи из топора выпрыгивали ящер с двузубым шипом на хвосте, огненный шар, гигантская многоножка, ястреб с кривым клювом и могучими когтями, наконец — оранжевый, переливающийся светом, словно бык во сне Гильгамеша, скорпион.
Семь мертвых, порубленных кедров оставили урукцы за собой. Все тело Гильгамеша болело, чем дальше, тем труднее было ему ступать по скользкой стеклистой дороге. Шедший рядом с ним Энкиду тяжело дышал и опирался на палицу. Они остановились в десятке шагов от чудовищного древа, венчавшего гору. Все вокруг них волновалось — деревья, кустарник; саму гору, казалось, колебали подземные бури.
— Вот и мы, — крикнул Гильгамеш в темноту дупла, из которого разом могло бы выйти не менее десятка воинов. — Уту привел нас к тебе, Хувава. Мы поразили твои лучи смерти, мы содрали с тебя семь одежд. Хватит прятаться за безжизненные горы, хватит подставлять вместо себя кедры. Выходи, покажись, какой ты есть!
Утробный рык раздался из дупла. Целый ворох трухи, пепла, пыли окатил братьев. С визгом и ревом темнота вылилась в движение, и хозяин горы Хуррум выскочил на свет. Ростом не больше Гильгамеша, он передвигался как онагр, у которого из плеч выросло человечье туловище. Задние лапы Хувавы были лапами пантеры, коричневый пантерий хвост раздраженно хлестал по поджарым бокам. Зато передние ноги были ногами онагра, над ними начинался новый живот, а затем — человеческий торс и голова старца, увенчанная львиной гривой. Несмотря на непропорциональность сложения, Хувава передвигался ловко и с явной сноровкой сжимал в руках оружие: длинный острый зуб-кинжал и сеть, вроде той, с которой птицеловы подкрадываются к гнездовьям.
Лицо демона не было вполне человеческим. Черты его постоянно менялись, он походил на всех старцев, которых Большой видел, разом. Казалось, будто Хувава прячет себя за множеством масок. Однако даже сквозь них ясно ощущались мука, боль, ярость загнанного в угол зверя, обуревавшие хозяина бессмертной горы.
