Мосгорвоенкомат не обеспечили явку 1772 человек… Значительное число военнообязанных в Клинском районе являются на призывные пункты в пьяном виде». [332 — Там же, с. 27.]
Похожая ситуация была и в других городах. Например, на призывной пункт Сталинского района города Горького каждый день прибывали призывники из сел и деревень области. Из 26 человек, прибывших из Работкинского района, двенадцать оказались в состоянии сильного алкогольного опьянения, и девять из них пришлось отправить в вытрезвитель, а два были «задержаны для отрезвления в пути». Один призванный вообще потерялся по дороге и до пункта не добрался. Многие устраивали масштабные проводы мобилизованных, иногда растягивавшиеся на несколько дней по причине чрезмерного употребления спиртного. В связи с этим Богородский райком партии вообще приказал временно прекратить торговлю вином в районе.
В отдаленных районах Горьковской области мобилизацию сопровождало распространение всякого рода слухов. К примеру, в деревнях Лукояновского района прошел слух, что областной центр уже подвергается бомбардировкам и что готовится немецкий налет на город Лукоянов. В селе Новый Майдан один из мобилизованных «напился пьяным», пробрался к пожарному колоколу, ударил в набат, заявив: «Я желаю проститься со всеми селянами». [333 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2104, Л. 112.]
Надо сказать, что отсрочки от службы существовали и в те времена. В июне 41-го никто не ожидал, что война примет такие масштабы и понадобится призывать в армию многие миллионы людей. От службы освобождались кадровые рабочие многих специальностей, комсомольские работники, занимавшие государственные посты, помощники начальников политотделов МТС и совхозов по комсомолу, работники административно-управленческого аппарата и профсоюзных организаций, и, как это принято в нынешние времена, студенты высших учебных заведений. Кроме того, имелся широкий спектр отсрочек от службы по состоянию здоровья — от тяжелых хронических заболеваний до банального несовпадения роста и веса.
Народ, накачанный сталинской пропагандой, в первые недели войны еще верил в скорую победу и даже травил анекдоты и частушки про Гитлера. Вот некоторые из них:
«Гитлер был укушен за ногу бульдогом, во дворце ужасный был переполох. Гитлер эту ногу почесал немного, а бульдог сбесился и тотчас издох.
Гитлер смотрит на свой портрет и говорит: „Адольф, Адольф, что теперь с тобой будет?“ А портрет утешает Гитлера, мол, ничего особенного. Мы поменяемся местами: меня снимут, а тебя повесят.
Какое наказание избрать для Гитлера после его свержения? Заставить его изучать краткий курс ВКП(б) на древнееврейском языке».
По-настоящему тревожные дни для глубоких тыловых районов начались только в первую неделю июля, когда туда стали прибывать первые беженцы. А потом появились и эшелоны с ранеными. В соответствии с предвоенными мобилизационными планами тысячи школ, клубов, техникумов и других учреждений по всей стране переоборудовались в госпитали. Именно беженцы и раненые, хотя и в искаженной форме, но все же впервые обрисовали жителям тыла истинное положение дел: отступление по всему фронту, господство германской авиации, огромные потери. Но был и другой источник информации — германское радио.
В ночь на 22 июля 1941 г. в городе Дзержинске произошел характерный случай. Заведующий городским радиоузлом А. А. Степанов, видимо, переживая неудачи на фронте, систематически пьянствовал. Вследствие этого он допустил на дежурство неопытную подсобную работницу. Та по ошибке включила в городскую сеть германскую радиопередачу, транслировавшуюся на русском языке. В итоге жители химической столицы страны всю ночь слушали сообщения о победах Вермахта и безнадежном положении Советского Союза. И все это доносилось прямо из легендарных «тарелок»!
В следующие дни многие люди, проникшись нацистской пропагандой, стали живо обсуждать услышанные новости и предрекать скорый конец коммунизма. [334 — ГОПАНО, Ф. 1930, Оп. 3, Д. 39, Л. 12.] Уже днем 22 июля вопрос о трансляции германского радио обсуждался на заседании Дзержинского горкома партии. Работники радиоузла были обвинены в беспечности и благодушии. А энкавэдэшникам пришлось заняться выявлением новоиспеченных «гитлеровцев». В секретном сообщении горотдела НКВД в горком сообщалось: «За последнее время в г. Дзержинске появились носители пораженческих слухов, восхваляющих гитлеризм, восхваляющих жизнь в фашистской Германии».
Всего были арестованы девять человек. Обвинения, предъявленные им, были следующего характера:
«Захаров Ефим Сергеевич, в прошлом кулак, высказывал враждебные настроения по отношению к существующему строю, восхвалял Гитлеризм и клеветнически отзывался о жизни в СССР.
Поповкин Павел Петрович. Распространял клеветнические настроения по адресу советского Совинформбюро, распространял неверие в советскую печать, восхвалял Гитлеризм.
Курепова Александра Степановна. На территории рынка открыто выступала среди группы населения с восхвалением германской армии и распространяла пораженческие настроения.
Сырова Елизавета Никитична. Среди домохозяек распространяла панические слухи о недостатках продуктов питания и промтоваров, высказывала слухи, предвещавшие „скорую гибель советской власти“.
Козлов Иван Матвеевич. Систематически занимался спекуляцией промтоваров, одновременно высказывая клеветнические измышления о товарных затруднениях в СССР». [335 — ГОПАНО, Ф. 1930, Оп. 3, Д. 39, Л. 12.]
Комсомолец А. Трифеев, работая заведующим радиоузлом на торфоразработках в поселке Пыра, поблизости от Дзержинска, регулярно включал в сеть германские радиостанции, слушал «контрреволюционную клевету на СССР» и распространял ее среди рабочих. Это уже два вопиющих случая в небольшом районе, причем те, о которых стало известно органам. А сколько таких было во всей стране? Словом, решение советского правительства о принудительном изъятии у населения всех радиоприемников возникло не на пустом месте.
Советские граждане слушают очередную сводку Совинформбюро, лето 1941 г.
23 июля 1941 г. горкомы и райкомы партии Горьковской области получили секретное распоряжение «О работе радиоузлов и коллективном слушании радио». В нем, в частности, говорилось: «В целях борьбы с провокационными методами, направленными к распространению ложных слухов, и борьбы против фашистской пропаганды, применяемой путем настройки своих станций на волны наших радиостанций, областной комитет ВКП(б) предупреждает вас о необходимости установления самого тщательного наблюдения и контроля за работой всех радиоузлов, а также радиоприемников коллективного слушания. Кроме длинноволновых станций им. Коминтерна и Горьковской РВ-42, радиоузлы и радиоприемники никаких других станций принимать не должны, точно так же запрещается прием коротковолновых станций…
Все приемники коллективного слушания подлежат обязательной регистрации в местных органах связи. На пунктах коллективного слушания выделяются ответственные лица за организацию слушания, которые дают органам связи подписку в том, что они знают правила пользования приемником и отвечают за пользование приемником по законам военного времени. Пункты коллективного слушания устанавливаются лишь с согласия горкома (райкома) ВКП(б).
Организатор слушания, т. е. ответственное лицо, давшее подписку, лично сам настраивает приемник и все время присутствует при слушании, не отлучаясь ни на минуту. После каждого слушания приемник должен быть заперт и опечатан в отдельной комнате или отдельном шкафу». [336 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2073, Л. 222–223.]
Вот насколько государство не доверяло своему народу и боялось, что он услышит что-нибудь отличающееся от официальной пропаганды. Радиоприемник был фактически доведен до статуса объекта стратегической важности.
Не менее неоправданно жесткой была и печатная цензура. Газетам запретили буквально все. Нельзя было напечатать материал о призыве в армию, об эвакуированных и эвакуации, нельзя было хоть как-то намекать на характер продукции, выпускаемой заводом, нельзя было указать количество рабочих на том или ином предприятии, писать о нехватке тех или иных продуктов, о проблемах с уборкой урожая и даже о количестве тракторов в какой-нибудь колхозной МТС. Словом, как ни тяжела была реальная обстановка, писать надо было только об успехах и достижениях N-ских рабочих N-ского завода по выпуску N-ской продукции.
Понятно, что военная цензура существовала во всех странах, но в нашей ее, как обычно, довели до полного абсурда. Впрочем, однообразие причесанных и отглаженных статеек вскоре научились разбавлять красочными рассказами о реальных и вымышленных зверствах германской армии, которые, однако, народу тоже вскоре надоели из-за своей примитивности и убогости.
Советская пропаганда в первые месяцы войны столкнулась со сложной проблемой. В 20-е — 30-е годы народу постоянно внушали, что главные враги СССР — это империалисты Англии, Франции и США. После гражданской войны в Испании в список противников попали также Италия и Германия, но ненадолго. Однако после заключения пакта Молотова — Риббентропа критика фашизма полностью прекратилась. Наоборот, народу начали говорить, что у Гитлера, хоть и «национал», но все же социализм. И тут такой поворот: «фашисты» — лютые враги, а «капиталисты» — Англии и США, — наши лучшие друзья.
Причем объяснять все это массам должны были малообразованные партийные работники и агитаторы. Неудивительно, что в головах у людей возникала сущая каша. Даже журналисты не смогли сразу перестроиться. К примеру, 25 июля газета «Городецкая правда» напечатала в одной из статей: «Ребята знают от взрослых, что значит капиталисты и фашисты. Это изверги, людоеды.». Однако начальству эта формулировка показалась не отвечающей «современной международной обстановке» — то есть фашисты, может, и людоеды, а капиталисты — это, смотря какие. [337 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2416, Л. 20.]
В итоге партийные лекторы и агитаторы часто получали от населения вопросы, на которые при всем желании не могли дать ответа. Вот, к примеру, что спрашивали в анонимных записках у лектора В. П. Кустова жители городов Дзержинска и Горького: [338 — Там же, Д. 2106, Л. 3032, 34–37.]
«Вы сообщили, что, прежде чем заключать договор, надо знать, с кем заключаем. Когда заключали договор с Германией, мы думали, будет рай, но обманулись. Может быть, нас обманут англичане и американцы?
Не лучше ли было вместо договора с Гитлером объединить свои силы с Польшей, Францией и т. д. перед нападением Германии на эти страны и сражаться на чужой территории, не прав ли был тов. Литвинов?
Из сказанного вами следует сделать вывод, что наша страна не была подготовлена для войны с таким сильным врагом, хотя знала, что он нарушает всякие договора?
Почему, зная отношение Гитлера к договорам (сегодня подпишет любую бумажку, а завтра нарушит ее — так примерно вы цитировали Гитлера), мы все же пошли на договор с ним?
Ряд важнейших городов взят, а мы говорим, что это еще не опасно, нет ли тут успокоенности и усыпления? Не следует ли сделать призыв к народу, как Минин и Пожарский?
