пришел человек.
К середине 1944 г. число заочно рассмотренных дел приняло столь огромные масштабы, что правительство вынуждено было 29 июня того года издать постановление № 789, в котором говорилось, что «порочная практика заочного рассмотрения дел военными трибуналами ослабляет борьбу с дезертирством, подрывает авторитет судебного приговора, т. к. осужденные остаются фактически безнаказанными». Отныне дела на дезертиров с производства следовало передавать в военные трибуналы только после розыска обвиняемых. А еще через два дня прокурор СССР К. П. Горшенин издал приказ «Об усилении борьбы с дезертирством с предприятий военной промышленности», в котором потребовал усилить розыск беглецов, а должностных лиц, принимавших их на работу, судить по статье 11 УК «Бездействие власти». [402 — Сомов В. А. Указ. соч., с. 58.]
Однако в конце 1944 г. стало ясно, что конец войны не за горами, а изловить всех или большую часть граждан, бежавших с заводов, уже явно не удастся. Фактически народ выиграл эту своеобразную битву с государством. Несмотря на суровые законы и ограничения, удушить в людях чувство свободы и полностью прикрепить их к предприятиям, как при Петре I, не удалось.
30 декабря 1944 г. Верховный Совет СССР вынужден был издать Указ «О предоставлении амнистии лицам, самовольно ушедшим с предприятий военной промышленности и добровольно вернувшимся на эти предприятия». Отныне в случае поимки беглого рабочего у него надо было спросить, не хочет ли он вернуться на завод. И если захочет, следствие приостанавливать. [403 — Там же, с. 59–60.]
Несмотря на тяжелое военное время, люди продолжали жить относительно полноценной жизнью. По окончании школы многие шли в вузы получать высшее образование.
Высшее образование в СССР, особенно в 30-е — 40-е годы ХХ века, отличалось от нынешнего. В 1931 г. в стране работали около 90 институтов, университетов и академий, в которых обучались 126 тысяч студентов. Цифра по крайней мере в 15 раз ниже современной. Но и престиж высшего образования соответственно был неизмеримо выше. В те времена лишь немногие родители могли содержать своих детей до окончания ими учебы, посему особенно большой популярностью пользовались вечерние факультеты. Основной дисциплиной в любом вузе, независимо от специальности, была история коммунистической партии, да и просто история, как наука сугубо политическая, играла важнейшую роль в образовании.
Прогуливать занятия, даже по уважительной причине, в те годы было не принято, так как учебников не было, и восполнить пробелы в знаниях было потом сложно. Бумага и письменные принадлежности были в большом дефиците, посему писали в основном карандашами на газетах между строк. Если же у кого-то была тетрадь, то использовали буквально каждый ее клочок, включая обложку, не оставляя нигде свободного места.
Жили иногородние студенты, кто побогаче, в съемных квартирах или комнатах, кто победнее — в общежитиях. Жизнь студенческая в годы войны была нелегка, особенно у приехавших из сельской местности. По карточкам получали 500 граммов хлеба в день, чего никогда не хватало, чтобы наесться. Стипендия же составляла символическую сумму в 240 рублей.
Условия проживания из-за нехватки помещений были очень тяжелыми, какие нынешним, даже бедным, студентам и не снились. Валентина Никитина, [404 — В. В. Никитина родилась в 1927 г. в селе Осинки Лысковского уезда Нижегородской губернии. В 1944 г. окончила Воротынскую среднюю школу, а в 1948 г. — ГПИИЯ. В последующие годы работала учителем, а с 1955 г. — преподавателем в ГПИИЯ.] поступившая в 1944 г. в Горьковский педагогический институт иностранных языков (ГПИИЯ), вспоминала: «В нашей комнате проживало 18 человек, в другой — 12, у юношей — 16. В комнатах подряд стояли железные кровати. Все белье свое, институт давал только матрацы. Посреди комнат — стол, между кроватями — тумбочка, одна на двоих. У двери тумбочка с электрической плиткой для приготовления пищи, одна на всех. В углу — печь. Топили ее сами. По очереди. Дрова пилили и кололи тоже сами. В конце коридора „туалетная“ комната. В ней плита и титан, две раковины с холодной водой для умывания и один „унитаз“, отгороженный тонкой деревянной переборкой, один на всех.
Прибегая с занятий, занимали очередь на плитку, чтобы сварить картошку или какой-нибудь суп. Это называлось „сесть за плитку“.
Иногда очередь „сесть за плитку“ приходила ночью, этак часа в 2–3. Сваришь еду и заодно уж и позавтракаешь. В соседних с нами комнатах жили посторонние люди. В одной из них, например, жили проститутки. Они приводили с Московского вокзала мужчин. Все это на наших глазах». [405 — Забвению не подлежит, с. 486–487.]
В каникулы студенты не отдыхали после тяжелого учебного года, а отправлялись по приказу государства убирать овощи с колхозных полей или, того хуже, валить лес. Именно туда, в глухие леса на правом берегу Волги, летом 1945 г. отправили Никитину и ее однокурсниц. 18-летних девчонок заставляли валить деревья, обрубать сучья и складывать их штабелями, причем без какого-либо инструмента. В общем, условия были не лучше, чем в ГУЛАГе или нацистском концлагере.
Утром студенткам давали тарелку супа с куском ржаного хлеба — и на целый день на работу. Но то, оказывается, были еще цветочки. Вскоре девушек отправили на новый «участок» — в болото. В изношенной обуви, заедаемые комарами и мошками, среди всяких гадов, они продолжали заготавливать лес. При этом бригадир, взрослый мужик, еще и крыл студенток матом и угрожал. В общем, для лагерного антуража не хватало только охранников с автоматами.
В конце концов Валентина и ее подруги приняли смелое решение бежать. Сама она так рассказывала об этом: «И вот мы приняли решение бежать. А как, куда? Переправиться через Волгу на пристань невозможно: команда — студентов не перевозить. Узнали от местных жителей, что есть пристань на этом берегу. Ночью, когда все уснули, мы, не поставив в известность нашего руководителя, собрались за деревней, нашли проводницу, собрали все гроши, чтобы заплатить ей, и отправились в путь.
Дорога шла темным лесом. И вот наконец пристань. Вскоре подошел пароход. Нас не сажали. Тогда мы все разом бросились по мосткам и расположились вдоль палубы. Выгнать нас было невозможно».
Вернувшись в свой институт, грязные, обутые в лапти девушки сразу отправились к директору. При первой встрече тот стал угрожать, что не выдаст карточек и стипендии за лето. В ответ смелые студентки устроили сидячую забастовку, а именно, каждый день приходили к кабинету директора и сидели на виду у всех. В итоге их вынуждены были простить, и все положенные карточки и деньги они получили. [406 — Забвению не подлежит, с. 486–487.]
Надо сказать, что девушкам в данном случае повезло, — война уже закончилась, и сталинская репрессивная машина сбавила обороты. Согласно постановлению ГКО № 4556 от 13 ноября 1943 г., виновные в уклонении от мобилизации на лесозаготовки или самовольном уходе с работы до выполнения установленных норм подлежали направлению на лесозаготовки уже в принудительном порядке и лишались оплаты труда. А в случае «злостного уклонения» виновные приговаривались к лишению свободы. [407 — Сомов В. А. Указ. соч., с. 57.] Таково было советское государство, руководствовавшееся в основном четырьмя основными принципами: «заставить», «запугать», «наказать», «посадить».
Активное привлечение неработавших граждан, в первую очередь студентов, к лесозаготовкам начало практиковаться с лета 1943 г. Как правило, период мобилизации «в лес» длился с 1 августа по 15 сентября. Практиковались также всякого рода мобилизации на заготовку торфа. Дело в том, что «классического» топлива, то есть мазута и угля, по ряду причин в годы войны, особенно начиная с осени 1942 г., катастрофически не хватало. И на смену им почти повсеместно пришло «подножное» топливо — торф, который надо было собирать с высохших болот.
На торфозаготовках тоже грубо попирались права человека. Так, 23 октября 1943 г. Госкомитет обороны приказал на время работы отбирать у прикрепленных работников паспорта, дабы те не могли сбежать. [408 — Там же, с. 72, 74.] Между тем условия труда на торфопредприятиях были из ряда вон плохие. Типичный пример — Чернораменское торфопредприятие. Рабочие, прибывавшие туда по мобилизации, не обеспечивались ни одеждой, ни питанием. Часто им приходилось работать по колено в воде по 12 часов в сутки. Кругом были зловония и ползали змеи и ящерицы, роились тучи комаров. Помещения для сушки одежды не было. Из-за отсутствия питьевой воды рабочим приходилось пить прямо из болота. [409 — Забвению не подлежит, с. 91–92.] В общем, вырисовывается картина, больше похожая на сцены из Древнего мира.
Так же время от времени народ сгоняли на уборку урожая, строительство бомбоубежищ, восстановление тех или иных разрушенных бомбардировками объектов и т. п.
Глава 5
Хлеб — продукт политический
В Советском Союзе продовольствия никогда не было в избытке, а с началом войны положение стало еще более ухудшаться. Это дало повод постепенно вводить карточную систему распределения. Первой она была введена в столице уже в начале войны. 16 июля отдел торговля Моссовета подписал распоряжение № 289 о введении карточек на некоторые продукты и промтовары в городе Москва. Затем 18 июля карточки были введены в Ленинграде и окрестных городах. На председателей исполкомов райсоветов возлагалась задача «разъяснить трудящимся значение карточной системы для организации бесперебойного снабжения населения». [410 — Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов, с. 654–655.] Первоначально карточки вводились на хлеб, крупу, сахар, масло, мясо, рыбу, кондитерские изделия, а из промтоваров — на мыло, обувь, ткани, швейные, трикотажные и чулочно-носочные товары.
Нормы снабжения устанавливались в зависимости от наличия (с учетом производства) тех или иных товаров и были дифференцированы по группам населения в зависимости от характера и важности выполняемой работы. Но были и исключения. Попав в категорию «ударников» и «стахановцев», можно было получить дополнительные талоны. Их также получали рабочие горячих цехов, доноры, больные и беременные женщины. Карточки и талоны сами по себе создавали широкое поле для коррупции и мошенничества.
Уже 14 августа прокурор города П. Н. Самарин направил в Московский горком партии докладную записку о нарушениях при выдаче продуктовых карточек: «Работники, проводящие оформление выдачи продовольственных и промтоварных карточек, инструкциями Наркомторга СССР по снабжению своевременно проинструктированы не были, а районные карточные бюро глухой проверки выдачи карточек не проводили, никакого контроля за работой учреждений и домоуправлений по выдаче карточек не осуществляли и не осуществляют до последнего времени, что создает атмосферу полной бесконтрольности и способствует совершению различного рода злоупотреблений. Особенно бесконтрольно работают продовольственные магазины, где учет талонов со дня введения карточек и по настоящее время не ведется». [411 — Комаров Н. Я., Куманёв Г. А. Указ. соч., с. 60.]
Уполномоченный ГКО по обеспечению Ленинграда продовольствием Д. В. Павлов вспоминал: «Если человек владел лишней карточкой, то он имел ни с чем несравнимое преимущество перед другими. Поэтому эгоисты и проходимцы стремились всеми неправдами заполучить две, а если представлялся случай, то и больше карточек. Они всеми средствами во имя живота своего добывали всякого рода талоны на дополнительное питание…
