на уровне колен раздваивался в форме римской цифры пять, тонкие ветки провисали под обилием мелких яблок.
— У меня нет времени разгуливать, — проворчал ГИП и повернул назад.
Они вышли на опушку несколько правее, прошли мимо зарослей дикой малины, наполненных низким гудом шмелей и острыми шорохами крохотных серых птичек, и вдруг увидали озеро.
На противоположном берегу ветер трепал высокий камыш, а на этом стоял брезентовый домик, обложенный для крепости по низу кусками известняка. Рядом приткнулся обшарпанный мотоцикл, на руле рыжая белка сосредоточенно грызла сухарь. Тут же на десятке кустиков зрели помидоры, а у самой воды на высоких ножках стоял мольберт. На холсте повторялось озеро, ветер морщил светлую гладь и трепал высокий камыш.
— Это что за цирк? — приподнял брови ГИП.
— Чудик какой-то, — услужливо пояснил зам. — Пейзажист. Весной ещё встречал, когда с геодезией приезжали. Малюет картинки, обосновался здесь…
На голоса из домика вышел хозяин в выгоревших шортах с пятнами краски. Светлые помидорные семечки застряли в его молодой бородке. Вместо приветствия он спросил:
— Решили всё уничтожить?!
— Посёлок. Рабочий посёлок и завод, — сухо ответил ГИП.
— Понятно! —- сверкнул глазами бородач. — Понятно! Озеро тоже мешает вашим грандиозным планам?!
— Придётся засыпать, — влез в разговор зам.
— Куда же их?!— кивнул бородач в сторону белки на руле мотоцикла — она всё занималась сухарём. — Тоже под нож бульдозера? Они погибнут, понимаете? Близко нет леса, а значит, корма. А птицы?
— У меня нет времени на подобные дискуссии, — сказал ГИП.
— Ну-ну, какие там дискуссии — всё ясно. Что же, пойду по инстанциям, буду добиваться изменения ваших планов!
— Желаю успеха, — усмехнулся ГИП. — По вашему желанию коттеджи воткнут в овраги… — Он отвернулся от хозяина брезентового домика и заспешил к машине.
— Помните, — крикнул вслед бородач, — помните, люди не должны забывать, что им отведено очень небольшое место на земле, что живут они в окружении природы, которая может…
ГИП влез в машину и громко хлопнул дверкой.
— Знаю я этих пейзажистов-маринистов — бездельники! Городит чепуху…
— Это слова одного писателя-фантаста, — тихо сказал прораб Иванов. — Недавно читал — запомнилось. Да, это Бредбери…
— Что?! — повысил голос ГИП. — Вы потащили меня сюда слушать фантастику? А у меня в восемнадцать ноль-ноль совещание! — Он постучал ногтем по наручным часам.
— Это же целый лес, — сказал прораб. — Вы заметили на опушке ели? Они голубые…
Они возвратились в город по тому же пыльному просёлку, мимо однообразных овражков, поросших тусклым осинником, и дорога показалась ещё более скучной и длинной.
ГИП, соблюдая дистанцию, сидел рядом с шофёром и сердито молчал. На переднем сиденье было особенно жарко, и он часто промокал лицо платком.
Из готовых щитов, как из детских кубиков, длинные руки кранов споро собирали домики. Домик — две квартиры на две комнаты. Ещё и ещё домик. Вот уже десять домиков, схожих, как близнецы, с одинаковыми террасками, одинаковыми палисадниками за штакетником стандартной высоты.
Тяжёлый каток разглаживал дымящиеся кучи асфальта, бульдозер — железный крот — сгребал грунт и толкал в чашу озера. Сопротивляясь насилию, вода проступала сквозь земляные валы, но бульдозер рыча пятился назад, выгрызал новую порцию грунта и опять наступал. В конце концов, обессилев, вода ушла под тёмный покров, и уже ничто не напоминало о светлой озёрной глади и высоких камышах. Трудолюбивые краны собрали на этом месте просторный павильон «Кафе-столовая».
А поздней осенью, когда земля затвердела под холодной коркой, а с неба полетели первые робкие снежинки, в новый посёлок заспешили машины, гружённые мебелью, мягкими штабелями матрацев, узлами и коробками — всем тем, что необходимо, чтобы обживаться человеку на новом месте. И скоро холодный ветер уже трепал просыхающее на верёвках бельё, лаяла в чьих-то сенях собака, карабкался по крыше кот, чтобы сразиться с соперником, а дома-близнецы стали отличаться друг от друга цветом оконных штор и абажуров.
Пятнадцать домиков превратились в общежития для молодых строителей, пять заселили семейные люди.
Прораб Иванов тоже перевёз из города жену и пятилетнюю дочку Наташку. В тот же день девчонка побегала по улице и спросила:
— Пап, а зачем тут ничего-ничего не растёт? В детском садике у нас росла большая ёлочка и рябинка…
— Весной мы посадим рябинку и, если хочешь, яблоню.
Иванову вдруг вспомнилась дикая яблонька: ствол её раздваивался на уровне колен, ветки провисали под обилием мелких яблок…
— Хочу, хочу! — захлопала Наташка в ладошки. — И посадим ёлочку, ладно! Пускай она всегда растёт, а на веточки повесим игрушки.
— К Новому году привезу тебе ёлочку… из города.
Жена сказала:
— Тоскливо. Ни кустика, ни деревца — пустыня какая-то… А эти земляные бугорки за посёлком напоминают кладбище. Неужели нельзя было хоть что-нибудь оставить? Ты же говорил, что был целый лес. Представляю: летом одна пыль и жара!
— Саженцы заказаны в питомнике. Весной посадим много деревьев, и, вот увидишь, сразу станет веселее, — пообещал Иванов.
«Веселее? Сколько лет пройдёт, пока саженцы превратятся в деревья, пока подарят тень. Мы с женой к тому времени будем стариками, а Наташка — взрослой женщиной», — подумал он.
Зима нарядила крыши домиков в пушистые шапки, прикрыла белыми покровами немилосердно израненную землю, завалила пустые палисадники глубокими снегами.
Наташка с соседскими ребятишками целыми днями пропадала на ледяной горке, а к Новому году отец привёз ей из города ёлочку. Деревце поставили в середине комнаты, обвешали блестящими игрушками, обвили серебряными нитями. Несколько дней она радовала пушистой зеленью, смолистым ароматом. Скоро хвоя стала блекнуть, осыпаться на пол, ёлку выбросили из дома. Она стояла в сугробе с жалко голыми ветками в прилипших клочках разноцветной фольги.
В тот летний день, когда Иванов приезжал на место будущей застройки, около зарослей дикой малины стояли две высокие ели, нижние их колючие лапы прикасались к траве, золотистые шишки светились сквозь тёмную хвою.
Однажды ночью Иванову почудилось: за окнами шелестят под ветром деревья, а в доме пахнет, как на лесной поляне, мёдом, мятой и земляникой. Он встал и отдёрнул оконную штору. По стёклам шуршал снег — поднималась метель.
В эту ночь он заново вспомнил то, что произошло здесь прошлым летом. Тяжело падали спиленные деревья. Трактора тянули тросы, запутанные на толстых пнях, выдёргивали их из земли, похожих на многоруких лесных чудищ… Стальные гусеницы с хрустом подминали кусты и хрупкий орешник. Как тогда метались белки и с криками вились птицы над раздавленными гнёздами!
Весь следующий день у Иванова было плохое настроение, накричал из-за какой-то ерунды на подчинённых, испытав потом мучительный стыд.
Наступила весна, с крыш стандартных домиков повисли прозрачные бороды сосулек, ледяная ребячья горка осела грязным сугробом, превратилась в лужицу. По улицам посёлка зазвенели ручьи, сливаясь, заполнили снеговой водой ямки на не застроенных ещё местах, стекли в кювет вдоль асфальтовой дороги. Пригрело солнце, и поднялась на рыхлой земле зелёными стрелками густая трава.
Из питомника привезли саженцы, рассадили по пустым палисадникам, привязав для сохранности от ветра к длинным кольям.
