завязали или только мечтают об этом, а еще, если он хочет удержаться, обязан помогать другим выкарабкаться. Кто этого не соблюдает, тот сорвется – это очень просто. У Михаила с деревней выстроилось так. Сперва он купил тут участок под дачу и поставил дом. Просто для отдыха. Дальше завел и бизнес – сначала столярку, потом и иконы. Стал проводить в Калужской области все больше времени, практически перебрался туда. Московских алкоголиков стал видеть редко. Понадобились единомышленники – это его термин, не мой – на месте. Первого он подобрал в канаве – тот валялся в ней в очень неприглядном, не к столу будь сказано, виде. Забрал его домой, вычистил, помыл, привел в чувство. Тот, первый, правда, до сих попивает, но уж нет того задора. Он пьет теперь по крайней мере без бахвальства – все ж понимает, что он не как все, не нормальный человек, а конченый алкаш… Такой результат Морозов считает приемлемым! Как бы вы ни удивлялись.
Еще про альтруизм: Михаил не отдает страдальцам всех своих денег все-таки, а только часть того, что зарабатывает весьма прибыльным бизнесом – он производит иконы в довольно серьезных масштабах. Грубо говоря, 120 человек зарабатывают деньги под началом Морозова, а 60 – тратят малую часть заработанного. И еще, не надо забывать, алкоголики все же работают в хозяйстве (растениеводство, скот и столярка) и отчасти себя кормят сами. Забавно, но есть люди, которые всерьез обвиняют Морозова: вот, мол, наркоманы и алкоголики строят ему дачу, он их эксплуатирует! Хорошая шутка насчет наркоманов, которые работают на стройке…
Итак, я выяснил для себя самое главное. Алкоголизм не лечится, приют Морозов держит для того, чтоб самому не сорваться, расходы эти его не разоряют, в деревне на свежем воздухе ему проще хотя бы потому, что тут меньше соблазнов. А еще тут установлен порядок, который он сам выбрал и поддержания которого требует неукоснительно. Жизнь в Дураково устроена в полном соответствии со взглядами хозяина – а чего ж еще человеку желать? В дополнение ко всему этому я смог оценить комфорт, которым окружил себя наш хуторянин, – от гурманской кухни со своими свежайшими продуктами до замечательной бани, где купель с проточной родниковой водой.
Когда я осознал, что Морозов даже не пытается рассказывать про чудеса и самопожертвование и речь идет всего лишь о том, что он живет, как считает нужным, как ему нравится, что он нормальный человек, – у меня появилось к нему доверие. Деревня Дураково перестала мне казаться подозрительной, после того как главного в ней человека я увидел, как мне показалось, насквозь. Очень важна и такая деталь. К запойным алкоголикам у меня весьма непростое чувство. Я видал разные степени падения, с отвратительными физиологическими подробностями. Не раз я смотрел в безумные глаза сорвавшихся, был зрителем live-триллера, когда в секунды человек превращается в грязную скотину, которую хочется пинать сапогом. После, через неделю, этот оборотень снова приходит весь гладко выбритый, в чистом костюме и улыбается тебе как ни в чем не бывало. Конечно, тут гордыня, она была у меня когда-то, я думал – вот, я хороший, не спился в отличие от некоторых. Но после у меня хватило ума догадаться, что моей личной заслуги в этом нет. Просто у одних алкоголь включается в обмен веществ – и страшной, нечеловеческой силой химических реакций люди уничтожаются, – а другие могут, конечно, нажраться даже и до утраты человеческого облика, но наутро, проспавшись, эти счастливцы выпивают кружку, ну другую, пива – и как новые, снова живут и дышат полной грудью… Вот мне досталось именно такое счастье, я Дураково изучал не с корыстной заинтересованностью, а совершенно непредвзято, чисто из любви к человечеству. Про себя я тут говорю только потому, что Михаил меня автоматически проанкетировал, конечно, – ему как профессионалу любопытно было пополнить свою базу данных новым образчиком, он во мне, даже говорить об этом неприятно, видел потенциального клиента. Я отбивался изо всех сил:
– Я и так мало пью… А устрою вообще так, что буду пить только по праздникам. И так чтоб не чаще раза в неделю. Пошел в понедельник, к примеру, на день рождения, выступил там – и все, до конца недели ходи трезвый.
– И я мечтал иметь дома бар, чтоб пришел человек, мы выпили по рюмке, и все. Но я так не смог! – вздыхает он. – У меня четвертая стадия, а у тебя вторая пока.
– При чем тут стадии! А если я реально буду пить исключительно по праздникам?
– Ну и отлично! – деликатно, может, только чтоб не спорить с гостем, соглашается он. – Я помогаю тем, кто не может остановиться.
Он переходит к рассказу про то, как пил сам; это тема безобидная, поскольку дело было давно:
– Двадцать лет назад я думал: алкоголик – это человек, который ходит по пивной и просит: «Оставь мне допить пивка». А когда он пьет на свои кровные, когда он на плаву…
Он делится со мной своими старыми наблюдениями, которые отлежались, отфильтровались, выдержались и стали как бы более ценными:
– За столом собираются обычно самые лучшие люди на земле. А остальные все козлы. Остальной мир плох весь, от уборщицы до президента. Мешает все, даже свой автомобиль, потому что надо ехать, а ты выпил, и надо, чтоб кто-то отвез. Утром тоже проблемы: были планы на день, а ты встать не можешь. Начинаешь жить будущим: «Ладно, сейчас выпью, а потом разберусь». Я много раз давал себе зарок – и срывался.
– А когда был поворотный момент, когда ты понял, что все, пора завязывать?
– Помню этот момент! Однажды с похмелья я по совету более опытного товарища решил не по-эстетски рюмочку-другую пропустить, а стакан коньячку засадил сразу, 250 грамм. И так хорошо мне стало! Так прилегло! А хорошо же, когда хорошо. Вслед за этим начались серьезные запои, из которых без капельницы я уж не мог выйти. «Скорую» вызывал… Я деградировал. Я стал необязателен, непунктуален, я уходил от ответственности, это создало вокруг меня некий человеческий вакуум. От меня отвернулись многие друзья. Я обижался. Потом я заметил, что не могу содержать семью так, как мне хотелось… И решил лечь в стационар. Это была клиника «Рекавери», которая работала по методике анонимных алкоголиков. На тот момент это стоило около 2 тысяч долларов.
Меня потряс рассказ Михаила о его последнем вечере на воле, перед тем как сдаться. Это было очень трогательно: он купил бутылку коньяка и пил ее в одиночку – как бы прощался с любимым другом. – После лечения у меня была эйфория, три месяца трезвости и ликования… Такое бывает с людьми, которые впервые пришли в храм… Меня понесло. Это была гордыня. Я на группе (анонимных алкоголиков) стал выступать с таким настроением: «Вот смотрите, какой я хороший, какой правильный! А вы бараны, вы должны меня слушать и даже цитировать. Ну вот подождите, то ли еще будет, когда я отмечу годовщину без водки».
Но сразу не получилось. Он скоро сорвался – и пил, пил целые сутки. Когда протрезвел, впал в тяжелейшую депрессию с трехнедельной бессонницей. Ему казалось, что он как бы стал меньше ростом, он чувствовал, что «сам никакой». Он понимал, что если выпьет стакан водки, то «будет беда». И вот в дни этой депрессии впервые у Михаила появилось то, что он – а не я со своим светским пером – назвал «ощущением благодати Духа Святого». Ну и далее такое заключение: – Мне Господь дал энергию, и я решил ее использовать на помощь людям, которые попали в ту же беду, что и я. Меня не было бы в живых, если б я продолжал пить.
Мы ходим по Дуракову, осматриваем хозяйство. Наблюдаем за людьми. Они, честно говоря, мрачноватые, молчаливые, невеселые – так ведь и попали сюда не от хорошей жизни. Они работают. Кто при скотине – а тут 20 коров, 20 лошадей, 150 овец, а еще свиньи, куры, кролики… Другие при технике: трактора, косилки, пресс-подборщики. Особенно хорош автопарк. Тут с пяток Defender, Rangerover есть, в прекрасном состоянии ретросекция – «Москвич-401», «Волга» 21-я, дизельный двухдверный «олдсмобиль» 6,3 литра… Публика в Дураково самая разная – это я к тому, что, кто б ни попал, не соскучится, найдет собеседника по рангу. Само собой, трактористы, сварщики, строители. Есть корреспонденты (как же без этого, ремесло-то располагает) – пишущие и снимающие. Попадаются офицеры (бывали даже генералы), орденоносцы после боевых действий, загулов и разводов. Священнослужитель, пожалуйста, имеется – а что, тоже ведь человек. Зэки бывшие то и дело встречаются – вот уж кому до социального дна недалеко. В одной из комнаток – пустая кровать, а над ней на полочках иконы.
– Тут умер Михаил Григорьевич, на 71-м году жизни, из которой 44 года провел в тюрьмах.
Один из сотрудников приюта – тоже бывший сиделец. Он, правда, не 44 года, а всего 25 лет провел за решеткой. В камере смертников даже побывал… Повидал, в общем, жизнь. Вдруг замечаем странную вещь: в комнатах, где живут – как бы их назвать? – постояльцы, нет такой необходимой вроде вещи, как телевизоры.
