нормально существовать.
– А когда наступил перелом, когда случился этот рывок – что вы перестали думать о заработке? И стали делать что захочется? В 89-м?
– Да, пожалуй, тогда. Мне моя знакомая позвонила, сказала: «Дима, если хочешь поработать у меня в галерее, приезжай!» Из Москвы в Лос-Анджелес прямого рейса не было, и я решил через Нью-Йорк. А то столько про Нью-Йорк слышал, столько фотографий видел в журналах. Прилетаю туда, хожу, смотрю, встречаюсь с друзьями, со знакомыми. И они мне говорят: «Дима, не надо тебе в Лос-Анжелес, этой галереи нету больше». И я остался в Нью-Йорке… В Америку я полетел с деньгами, которые получил за продажу картины на Sotheby’s. Ну, думаю, на месяц-другой денег хватит, а там и в Москву. Хожу так, смотрю галереи. Захожу в одну… И вижу там парня. Он был ленинградский коллекционер, и вот оказался в Америке как эмигрант, он был рабочим в этой галерее. Он позвал директора, тот позвал меня работать. Так я сделал первую выставку, с которой тут же купили работу в «Метрополитен» неожиданно.
– Интересно, сколько тогда стоила ваша работа?
– Рисунок около двух метров длины тогда стоил пять тыщ всего долларов. Этот галерейщик возмутился – что так мало все-таки? А тот говорит, что по-хорошему художник должен сам платить, за престиж. Ну и так поехало потихоньку… Провел выставку, продал картины, получил деньги – и поехал куда-нибудь: из Америки в Италию там или в Грецию, в Израиль… Юг Италии, Неаполь. Я на себе испытал этот воровской город.
– У вас украли что-то?
– У меня была достаточно дорогая техника, я снимал Помпеи, мы возвращались с Машкой средь бела дня по площади в гостиницу, чтоб там передохнуть, а потом еще погулять, – и вдруг я слышу сзади шаги, кто-то бежит, мягко бежит. Ну, думаю, бежит и бежит, свои дела. И вот этот тип как у меня рванет фотоаппарат с пленками, для меня очень важными, – Помпеи! Очень резко рванул, профессиональный, конечно, парень, молодой, лет 16. Так-то они с мотоциклов рвут сумки, там никакая рука не выдержит, а этот просто разбежался и схватил. Но я удержал. Фотоаппарат «Никон» с оптикой, а главное – там, конечно, пленки.
– Рука художника! Просчитался тот парень. Вы говорили, что Нью-Йорк – город ниоткуда и растет в никуда?
– Да-да.
– А до вас никто не обращал внимания, что Манхэттен похож на рыбу?
– До меня – нет! Есть такая Катя Деготь, и вот эта дамочка меня обвинила в том, что только русский художник может додуматься до того, что ультрасовременный мегаполис похож на доисторическую рыбу. Она это подала как трагедию! Она
– Как все просто в жизни, как все ясно и понятно – просто надо это увидеть, да? В этом и состоит жизнь художника?
– Ну да. Я потом уже увидел этот самый Манхеттен сверху, из космоса снятый, – он действительно такой рыбообразный.
– Хотя, конечно, на рыбу больше всего похож другой остров – Сахалин.
– Этот похож на окаменелую рыбу, потому что весь Манхэттен – это просто камни. Там эти небоскребы стоят почти без фундамента, просто в скальный грунт вбивают стальные балки – и все.
Далее в беседе выяснилась удивительная вещь – Плавинский любит ТВ! При том что газет, к примеру, не читает…
– Я телевизор обожаю смотреть! И тут, и в Америке смотрел…
– Ну не для того ведь, чтоб узнать, что произошло в правительстве, – вы, видно, хотите как-то пропитаться настроением жизни?
– Ну да. Я считаю, что телевидение – это лицо страны. А нравится тебе это лицо или не нравится, это дело твое.
– У нашей страны лицо какое-то не очень интеллектуальное. Придурковатое, что ли?
Он смеется.
– Ну, пластическую операцию на нем ведь не сделаешь. Так что какое есть.
После мы заговорили про художников. Я рассказал вкратце, как однажды, выступая на каких-то дебатах, на ходу предложил критерий: как отличить так называемого современного художника от художника настоящего. Если человек рисует картины хладнокровно, для бизнеса, и бросит искусство, как только перестанут платить, – это художник современный и его было б ловчее называть арт-бизнесменом. А если он рисует, несмотря ни на что, и его чувства горячи – это настоящий художник. Плавинский мою идею безумной, кажется, не признал и поддержал тему:
– Ну Ван Гог, например, – что ему платили? Ему денег давал брат, а продать удалось всего одну картину при жизни, и то за гроши.
– Вот по моей классификации получается, что это был настоящий великий художник.
– Ну конечно, великий. Но, например, Тициан – тоже великий художник, но по своему денежному обороту он был почти равен королям. У него были стада – 50 тыщ овец! Которых не он, естественно, гонял, а пастухи. Тициан, Рубенс шикарно жили. Любимцы королей! Церетели прекрасно себя чувствует, главный академик. Так что уж там…
– Я рад за этих художников. Особенно потому, что мы можем с какими-то чувствами смотреть на их картины. А на другом полюсе у нас, к примеру, Лео Кастелли, который торговал фасованным дерьмом. По 50 тысяч долларов за майонезную банку. Неизвестный и Шемякин гневно осуждают такие факты – типа, вот кто губит искусство! А вы что думаете об этом?
– Я думаю, что с современным искусством все довольно сложно… Да, там из дерьма настоящего делают золото. Там важно, кто твой продюсер, куда он тебя направит. А один там ничего не сделаешь, даже будучи очень талантливым.
– Ну так имеют право на жизнь эти банки с дерьмом, которые продают на аукционе, – или надо бороться с этим?
– А как бороться? Они прекрасно живут – ребята, которые срут в эти банки.
– Вы считаете их художниками?
– От меня ничего не зависит.
– И все-таки – вы считаете их своими братьями художниками или нет? Этих, которые срут в банки? Вот скажите честно.
– Братья? Ну, они братья Карамазовы, скажем так.
Он смеется. В который раз уже.
– Вот насчет заказов, Ленина-Сталина и всего прочего? Я спрашивал скульптора Александра Рукавишникова: «Как же ты Ленина лепил? Почему не отказался?» А он говорит: «Вот сапожник – к нему приходят и говорят: сшей сапоги. Он должен шить, какие ему скажут. Так и я – заказывали Ленина, я его и лепил». Что вы об этом думаете?
– Вот-вот, и Чайковский писал своему брату: композитор – сапожник, работает на заказ, ему надо этот заказ выполнить как можно лучше, и все.
– Значит, надо все лепить что закажут?
– Я расскажу такую историю. Володя Немухин, художник, как-то поехал в Якутию, куда-то к черту на рога. Рисовать всякие пейзажи, чтобы представить это на выставку в училище, где он учился. Поехал он туда с другом. И вот они там поизносились, пропились, жрать уже нечего, пора в Москву, а ни копейки. И Володька говорит своему другу: «Слушай, давай найдем работу, оформим что-то, ну или портрет Сталина нарисуем». И они идут по какому-то городку, а там портреты висят – Берия и прочие. Ребята пришли к местному начальству, назвались художниками из Москвы (у них были студенческие билеты) и напугали всех, что у них Каганович почему-то похож на Гитлера, про остальных и говорить нечего, и надо срочно что-то делать, пока не поздно. И нарисовали они в гостинице, в каком-то ужасном клоповнике, портрет Сталина. Художники этим жили, они постарше меня, это их был хлеб, так что было сходство, все, что угодно. А заказчик спрашивает: «А почему у товарища Сталина один глаз?» Как почему? Профиль же, а в профиль у всех виден один глаз. Нет, говорит начальник, это у тебя в профиль один глаз, у меня один глаз, а Сталин –
