— Да нет же…
— Ну, восемьсот! У соседа займу… — продолжал угрюмый набавлять цену, не понимая, что друзья не продаются.
Я был в отпуске, в отдаленном горном селении. Здесь в окружении снеговых гор все было размеренно и тихо. Иногда, правда, спускались откуда-то сверху метели, но это были не городские — пронизывающие, слепящие глаза снегом, а спокойные, с торжественным шумом вековых кедров. Их даже трудно назвать метелями, просто снег кружил немного быстрее, чем всегда.
Я рассчитывал, что при обилии дичи в здешних местах отлично поохочусь. Но, увы! На меня вдруг накатил такой писательский голод, что я почти не выходил из-за письменного стола. Топ лежал у моих ног и откровенно скучал.
Я мысленно извинялся перед ним, но ничего с собой поделать не мог.
Наконец, закончив повесть, я разрешил себе размяться. Выпросив у бригадира коня под седлом, взял ружье и крикнул Топа. Бригадир, держась за стремя, уговаривал меня:
— Не ездил бы. Скоро банька поспеет. А? Не езди…В горах сейчас опасно… Лесорубы трех медведей подняли из берлоги. Медведицу с годовалым, да самого… Самого! — он многозначительно поднимал указательный палец. — А он, сам-то, шутить не любит. С ним встречаться — врагу не пожелаешь. Он-то городских сразу распознает.
Нет. Настроение у меня было превосходное, хотелось вольного воздуха, простора. И эти маленькие домики, занесенные снегом, которыми я так умилялся, теперь давили меня. Да и Топ замерз, ожидаючи. Я тронул поводья. Бригадир отпустил стремя. Топ радостно бросился вперед. Застоявшийся конь с места взял рысью.
Охотничья тропа шла по берегу речушки, которая узенькой лентой вилась, раздвигая горы, иногда скованная льдом, иногда тоненько звеня по камням и паря открытой водой. Трудно верилось, что вот эта махонькая речка с поэтическим названием Щебета могла, пусть за столетия, проточить камень, пробраться сквозь многочисленные буреломы и завалы. Я долго ехал вдоль нее, за-мечая на белом, не испачканном заводской сажей снегу следы норки. Маленькие кошачьи лапки четко отпечатались и словно кружевная цепочка тянулись по обоим берегам реки, исчезая у перекатов, где обладательница драгоценного меха заходила в воду, чтобы полакомиться хариусами.
Потом тропинка отвернула в сторону и круто пошла вверх, в гору. Топ бежал впереди. Подъем стал круче. Конь пошел тише. Я смотрел на заснеженные громады кедров, на следы зверей, то и дело пересекающих тропу, и радовался их обилию.
Наконец мы взошли на вершину. Вокруг, сколько хватал глаз, виднелись горы… Я слез с седла и, чтобы размяться, пошел пешком. Ноги с непривычки гудели, да и коню нужно было дать отдохнуть. Шея его стала темной от пота.
Топ убежал вперед. А я медленно, ведя на поводу коня, пошел по тропе. Ружье висело за спиной, да, честно говоря, не очень хотелось и стрелять, нарушать торжественную, безмятежную тишину. Вдруг конь всхрапнул и рванул повод из моих рук, да так, что я еле удержал его.
Конь остановился, высоко задрав голову, и, присев на задние ноги, туго натягивал повод. Испуганные глаза налились кровью. Я посмотрел вокруг — ничего подозрительного. Попробовал одной рукой снять со спины ружье, но оно зацепилось за хлястик телогрейки. Конь начал пятиться, и я, уже не в силах удержать его, невольно сделал несколько шагов за ним. И вдруг из-за вывороченного комля громадного кедра прянул бурый зверь, и рев потряс тишину. Я выпустил повод, рванул ружье. Медведь был от меня уже в каких-то десяти метрах. Бежать некуда. Снегу по колено. Конь умчался, да и на нем вряд ли ускачешь от такого зверя, того и гляди, в ущелье свалишься да шею свернешь. Естественно, эти мысли мне пришли в голову потом, после. А сейчас я видел широкую, лобастую голову, горящие злобой глаза, слышал хриплое дыхание зверя. И не выдержал, кинулся в сторону, но тут же упал, споткнувшись о валежник. Что-то промелькнуло мимо меня. Потом раздался яростный рев медведя, и я увидел, как он старается схватить неизвестно откуда взявшегося Топа.
Топ наскакивал на зверя сзади и трепал его так, что клочьями летела шерсть. Медведь старался достать его лапой. Я схватил ружье, обтер со стволов снег.
Удобно расставив ноги, как на стрельбище, я вскинул ружье. Но стрелять было нельзя. Медведь быстро поворачивался на месте, и Топ то и дело попадал на мушку.
— Топ! — закричал я. — Ко мне!
При звуке моего голоса медведь рванулся и вдруг исчез. А следом за ним и Топ. Я тряхнул головой — никого! Взметенная снежная пыль медленно оседала, да откуда-то донесся не то лай, не то стон. Держа ружье наготове, я подбежал к тому месту, где несколько секунд назад сошлись в смертельной схватке дикий зверь и мой Топ. Встав на выступ, я заглянул вниз, под обрыв. Сверху сильно хромающий медведь показался маленьким и совсем не страшным. Топу, наверное, тоже досталось, потому что он не пытался остановить медведя, а следовал сзади, изредка взлаивая.
— Топ! Ко мне! Ко мне, Топ! — позвал я и выстрелил.
Услыхав выстрел, медведь забавно подкинул зад, прибавил ходу и исчез в березняке.
И тут послышались голоса, на тропе показался бригадир и с ним еще четверо человек. Все держали наготове ружья и, видать, спешили здорово. Пар так и клубился от их коней.
— Живой?! — обрадовано закричал бригадир.
Кони горячились, чуя медвежий дух. Бригадир слез с седла, подошел, стряхнул с моей одежды снег и улыбнулся:
— В рубашке ты родился, паря! А ведь я тебя предупреждал. Сам — хозяин, сразу городских распознает, — бригадир вновь значительно поднял палец и, подытоживая, сказал решительно: — Поехали домой!
— Погоди, — остановил его я. — Надо найти Топа.
— Да вот же он!
Я обернулся. Топ сидел на снегу неподалеку от меня и зализывал рану на бедре. Я подошел, хотел опуститься на колени, обнять его, но постеснялся посторонних.
— Объездчик мне сказал — вчерась еле ушел от этого медведя. И в этом же месте. Вот мы за тобой и погнались. Малость не успели, — весело улыбаясь, сказал бригадир. — А я ведь тебе, паря, говорил: баньку спроворим. Не послушал, — и, теребя поводья, добавил: — Банька-то уж поспела. Давай быстрее!
Я погладил еще дрожащего коня и вдел ногу в стремя.
