поменяют масло, отрегулируют зазоры и еще много-много всего. Такой тщательный осмотр должен был занимать около двух дней. Но в войну-то ждать было некогда, и поэтому наши техники всегда укладывались за одну ночь.
Такие же сжатые сроки выдерживались и при ремонте. У меня техником самолета был Яша Глушаков, которого я уже упоминал. Мы с ним всю войну прошли, он хоть в три часа ночи меня встречал, хоть в пять утра, всегда спрашивал:
— Командир, как себя моторы вели?
И, к примеру, я жалуюсь:
— Да что-то правый немножко барахлил.
— Все проверю, командир, — отвечает Яша.
На следующий день с утра он мне уже докладывает:
— Компрессия в третьем цилиндре никуда не годится. Придется дергать горшок, менять кольца…
— Яша, а когда же это? — сокрушаюсь я.
— Да не волнуйся, к вылету все сделаю!
И делал: к вечеру все оказывалось в исправном состоянии. Расскажу о Глушакове подробнее. То, что у него присутствовало немного отеческое отношение к нам, совсем неудивительно. Яша был постарше нас: если мне в начале Великой Отечественной исполнилось девятнадцать лет, то ему двадцать пять. Кроме того, он еще до войны успел обзавестись семьей. Его жена и дети всю войну вместе с нами двигались за фронтом, останавливаясь в деревнях, соседних с нашим аэродромом. В дальней авиации такое негласно разрешалось. Тем более что у Яши это никак не влияло на исполнение служебных обязанностей. Мы даже удивлялись, когда он успевал бывать дома, если целыми днями готовил машину к вылету, а ночами ждал возвращения нашего экипажа.
Вряд ли будет преувеличением сказать, что болел Яша за самолет, как за малого ребенка. Он вместе с механиком Федором и нашим Воробушком делал все, чтобы мы могли летать, не опасаясь, что машина нас подведет. Конечно, дружба у нас была настоящей. Когда мы перебазировались на новое место, я весь свой экипаж (а техники — неотъемлемая часть экипажа!) забирал с собой в самолет. Из технического состава со мной не летел только механик. Ему нужно было собрать наземное оборудование: стремянки, верстаки, колодки и многое другое, что не помещалось в самолет. Все это грузили в вагоны или автомашины, которые наш Федор неизменно сопровождал. Мы знали, что без него, без Яши, без Воробушка каждый из нас ощущал бы себя в небе гораздо менее спокойно.
Глава седьмая
Мы бомбили места, знакомые с детства
Одной из особенностей дальней авиации было то, что мы никогда не знали, куда полетим бомбить. Война, как вы понимаете, шла не только на Смоленском направлении, и наш полк параллельно привлекали на другие участки и объекты, где требовались мощные бомбовые удары по врагу.
Совершенно особым для меня стало Ленинградское направление, где мы помогали войскам Приморской армии соединиться с Ленинградским фронтом, уничтожая фашистские формирования вдоль побережья Финского залива. Летали мы туда одновременно с полетами на Смоленщину. Так, 7 сентября 1943 года все наши экипажи сидели за столами на командном пункте, и тут выходит штурман полка Алексей Иванович Крылов, говорит:
— Братцы, сворачивайте все карты центрального направления. Прячьте их в планшеты, доставайте Ленинградский фронт.
— А что такое? — удивляемся мы.
— Сегодня полетим бомбить немецкую артиллерию под Ленинград. Нам сегодня надо уничтожить тяжелые крупповские орудия, которые стоят под Вороньей горой.
Замечу, Крупп — это крупнейшая немецкая фирма, которая делала орудия всех калибров на боевые корабли и на полевую артиллерию. Эти орудия считались одними из лучших в мире, как в ту пору фордовские машины в Америке. Нам всегда даже подчеркивали, что будем уничтожать знаменитую крупповскую артиллерию.
И знаете, когда я услышал названия пунктов, которые нужно бомбить, то аж подскочил, в голове вертится: «На Вороньей горе я на лыжах катался в Ленинграде десятки раз». Мы очень любили с нее кататься: между деревьями, извернувшись, проскакиваешь и летишь вниз! Незабываемые ощущения! Тем более что Воронья гора была очень высокой. Представьте, на ровном месте вдруг стоит такая горища!
— Так вот, — продолжал штурман полка, — на Вороньей горе немцы поставили своих наблюдателей и всю необходимую для наблюдения оптику, а внизу расположили артиллерию. Оттуда фашисты каждую ночь обстреливают Ленинград. Ваша задача — разбомбить их.
Таким образом, нашей целью оказалась Беззаботинская артиллерийская группировка немцев. Крылов продолжил ориентировать расположение целей, и у меня просто дух захватило: кроме Вороньей горы, там и все остальные названия были знакомыми с детства — Дудергоф, Красное Село, Ропша.
Мы начали готовиться. Я у своего штурмана Аркашки спрашиваю: «Сколько лететь?» Он подсчитал и ответил, что примерно два часа. Я тогда предложил ему взять еще одну бомбу на 250 килограммов на внешнюю подвеску. Для этого требовалось только на стоянку позвонить, чтобы горючее слили, а ФАБ-250 подвесили. Аркашка тут же заявил: «А что на стоянку дозваниваться? Доложим сразу командиру полка!»
Я встал и обратился к Григорию Ивановичу Чеботаеву (позднее, в апреле 1944-го, нашим командиром стал уже Василий Алексеевич Трехин):
— Товарищ подполковник, разрешите…
— Что, Касаткин? — спросил он.
— Разрешите дополнительно к десяти люковым ФАБ-100 взять на внешнюю подвеску еще ФАБ-250, полетный вес позволяет!
Тут же рядом со мной вскочил и Саша Леонтьев:
— Товарищ командир, и мне тоже!
— Вот что значит — ленинградцы! — заулыбался Григорий Иванович и, повернувшись к начальнику штаба, приказал: — Передайте на стоянку: Касаткину и Леонтьеву подвесить дополнительно по ФАБ-250 каждому!
Полет прошел спокойно. Мы вышли на Ладожское озеро, развернулись влево и, ориентируясь, по Неве долетели до города, а добравшись до южной окраины Ленинграда, сразу легли на боевой курс. Сбросить бомбы на артиллерийские батареи нам удалось настолько удачно, что немцы опомнились и открыли зенитный огонь из нескольких мест, только когда мы уже повернули домой. В результате мы вполне благополучно вышли на Финский залив и, обойдя город с северо-запада, снова оказались над Ладогой и через некоторое время, что называется, без приключений долетели до своего аэродрома. Весь полет занял 4 часа 15 минут, на цель наш экипаж сбросил 1250 килограммов фугасных бомб.
Однако то ли не все батареи были уничтожены, то ли фашисты успели так быстро установить новые пушки, и Беззаботинская артиллерия вскоре начала опять обстреливать Ленинград. 9 сентября нам было приказано повторить налет на немцев. Каждый из нас понимал, что на этот раз спокойно и без противодействия противник не даст нам отбомбиться, встретит и заградительным зенитным огнем, и истребителями. Я сразу настроил экипаж, что придется смотреть зорко, быть ко всему готовыми и открывать огонь по любому подозрительному объекту, чтобы не получить смертельной трассы под хвост.
До южной окраины Ленинграда мы долетели без приключений. Но почти сразу после разворота на цель радист мне крикнул: «Влево, вниз!» Я отреагировал мгновенно, бросив машину с крутым разворотом под налетающий «Мессершмитт». Ситуация в небе над Ярцевом повторялась буквально один в один. Хотя немец успел дать очередь, но огненная трасса прошла выше нашего самолета. В этот момент Иван Корнеев открыл огонь из своего крупнокалиберного пулемета. Фриц резко ушел вверх и потерялся из виду. А через несколько минут впереди, чуть левее и метров на сто выше, прошла длинная очередь, и загорелся один из «Илов» нашего полка. Он отвернул в сторону Ораниенбаумского плацдарма и со снижением пошел в этом
