Миклашевский, усевшись на жесткое металлическое сиденье наводчика, сощурившись, как на стрельбище, простым глазом рассматривал на шоссе танки, выбирая себе подходящую цель. И в этот миг над головой в небе послышался знакомый надрывный гул самолетов. Гул быстро нарастал, вплетаясь в густой лязг и скрежет надвигающихся танков, дрожал и, вырастая в мощный рев, подавлял, глушил другие звуки…
— Летят!.. Ой, бомбить будут! — Лариса, задрав побледневшее лицо вверх, стала пятиться от орудия.
Игорь, не отрывая глаз от самолетов, торопился скорее поднять ствол орудия в небо.
— Снаряды!.. Снаряды! — крикнул он санитарке. — Быстрее!
Лариса отрешенно уставилась на Миклашевского, потом, сообразив, чего же от нее требуют, втянула голову в плечи, пригибаясь, неуверенно побежала к раскрытому снарядному ящику.
— Я сейчас… Сейчас принесу!..
Первый немецкий самолет, озаренный лучами солнца, мягко нырнул вниз. Миклашевский, разворачивая длинный ствол орудия, видел, как от самолета отделились небольшие продолговатые предметы и, чуть покачиваясь, отвесно полетели вниз. Они падали и росли на глазах, становились похожими на железнодорожные шпалы, тяжелые и темные.
Сделав полукруг, первый самолет на мгновение как бы остановился, а потом сразу начал почти отвесно падать. Он несся прямо на орудие, на Миклашевского, и тот видел, ощущал огневой запах и почти осязал кожей, как эта сверкающая ревущая громадина мчится к земле. В эти короткие секунды Миклашевский автоматически выполнял обязанности всех номеров — хватал из рук Ларисы увесистый снаряд, заряжал, наводил, прицеливался и стрелял… Острое чувство азарта — кто кого? — охватило Игоря. Он чувствовал каждую свою мышцу, непонятная сила бродила во всем теле.
— Снаряды! Давай снаряды! — кричал лейтенант санитарке и сам, оторвавшись от прицела, срывался с места и бросался к снарядным ящикам.
Самолеты пикировали один за другим на орудие с густым отвратительным воем. Потом этот вой сменял свист падающих бомб. Свист обрывался тяжелым уханьем разрывов… Взрывы мешали прицельно стрелять. От них качалась земля. Осколки с визгом и шипением вспарывали воздух, секли ветви деревьев, царапали нагретый орудийный ствол, проносились рядом, обдавая горячей струей.
— Что?! Съели?.. Не нравится! — выкрикивал Миклашевский, наблюдая, как немецкие самолеты увиливают от вспыхивающих в небе разрывов. — У нас не пройдешь!..
В те минуты горячего азарта, опьянения боем Миклашевский не мог знать, что орудие Червоненко и весь расчет уже перестал существовать. Туда ворвался тяжелый танк и начал давить гусеницами разбомбленное перевернутое орудие, мертвых и уползающих раненых… Сержант не знал, что перестал существовать и НП батареи, а сам лейтенант Оврутин, оглушенный, присыпанный землей в своем окопе, неуклюже полусидел у вздрагивающей стенки с осколком в груди. Миклашевский не знал, что орудие Петрушина еще яростно огрызается, но там в живых осталось всего три человека, да и те ранены, двое из них отбиваются гранатами от наседающих немецких пехотинцев, просочившихся в тыл, а третий, сам командир орудия, ведет огонь по танкам.
— Снаряд! Скорее снаряд!.. Ну! — Игорь оторвался от прицела и, не скрывая раздражения, уставился на санитарку. — Снаряд!
Лариса стояла рядом, усталая, ей осколком распороло на бедре брюки, и в косой разрыв защитной ткани узкой полоской проглядывала розовая кожа. Лицо перемазано глиной и копотью, лишь блестят глаза, она тяжело дышит, хватая воздух открытым ртом.
— Все!.. Нету больше…
— Что?!
— Нету снарядов!..
Миклашевский спрыгнул с орудия и понесся к плоским деревянным ящикам. Хватал их и яростно швырял в сторону. Последний ящик Игорь в сердцах пнул носком сапога, но тот лишь немного сдвинулся. Миклашевский счастливо улыбнулся: в раскрытом ящике лежали два снаряда.
— Есть! Есть! — он схватил их и, прижимая к груди, побежал к орудию.
— Держи! — Игорь сунул один снаряд санитарке, а сам — к орудию…
…Самолет рос все больше и больше, заполняя весь прицел. Игорь, затаив дыхание, сопровождал его, выбирая мгновение для выстрела, положив руку на спуск. И в такой важный момент кто-то дернул его за рукав. Миклашевский недовольно отмахнулся, но его дернули снова, грубо и настойчиво. Миклашевский, посылая проклятия, обернулся.
— Танки!.. — Лариса показывала протянутой рукой. — Сюда… на нас!
Прямо на позицию, подминая кусты и деревца, остервенело двигался на орудие фашистский танк, выбрасывая из короткого ствола оранжевые вспышки огня. У Миклашевского похолодела спина. Он на мгновение представил себе, как этакая махина врывается на позиции и подминает, лязгая и грохоча, зенитное орудие… Быстрота и точность решали исход неравного поединка. В эти секунды Миклашевский забыл обо всем, все исчезло и отодвинулось, мир сузился, сошелся в одной точке, как в фокусе, на одном железном чудовище. Танк катился вперед, подминая елки и березки.
Лариса, прижимая к животу снаряд, медленно попятилась к брустверу, а оттуда к ходу сообщения, пригибаясь все ниже и ниже. Пулеметная очередь резанула по брустверу, поднимая фонтанчиками землю.
— Стреляй!.. Стреляй!.. — задыхаясь от слез, закричала Лариса, прижимая к себе зенитный снаряд.
Миклашевский смахнул пот, застилающий глаза, сросся с прицельной трубой. Танк, казалось, еще минута — и своими плоскими лапами железных гусениц сомнет наспех насыпанный земляной бруствер.
— Огонь! — скомандовал Миклашевский сам себе и нажал на спуск.
Он не услышал ответного танкового выстрела, только молнией плеснул в глаза огонь. Почти одновременно раздались два оглушительных взрыва. Башня немецкого танка с торчащей пушкой отлетела в сторону… И в то же мгновение танковый снаряд, ударившись перед орудием, взметнул фонтан земли, приподнял и опрокинул орудие. Оно неуклюже свалилось, вытянув ствол, чем-то похожий на хобот раненого слона. Осколки чиркнули по казеннику, Разбили прицельную трубу. Страшной силой Миклашевского оторвало от орудия и отбросило на край бруствера.
Распластавшись на теплой земле, Игорь взглядом отыскал Ларису. Она сидела перед ходом сообщения на земле со снарядом в руках. Ему хотелось вскочить и, отбросив теперь ненужный снаряд, увести ее подальше от этого клокочущего разрывами клочка земли в лес. Но Миклашевский не успел и пошевелиться, как прямо перед сжавшейся Ларисой хлестко шлепнулся снаряд. В доли секунды Игорь с ужасом увидел, как он вошел наполовину в землю, и земля подпрыгнула вверх…
Их осталось двое — заряжающий Тагисбаев и разведчик Александрин. Несколько минут назад погиб Антон Петрушин. За миг до своей смерти Антон успел выпустить снаряд по фашистскому танку и разворотить ему стальной борт.
Земля вздрагивала от разрывов. Бердыбек Тагисбаев, с перевязанной головой, с закопченным пороховой гарью лицом, в изорванной гимнастерке, лежал под стволом сломанной сосны и наводил ручной пулемет на бегущих к позиции немецких солдат. Гитлеровцы, прижав к животу автоматы, стреляли на ходу, и пули веером косили веточки, сбивали щепки, осыпали хвою.
— Подходи! — шептал обескровленными губами Тагисбаев, прижимаясь щекой к ложу ручного пулемета.
Слева, со стороны шоссе, на позицию надвигался танк, стремясь окончательно смять и раздавить последнюю преграду, остатки зенитной батареи. Матвей Александрин, стиснув связку гранат, притаился, в узком ровике хода сообщения, поджидая лезущий напролом фашистский танк. Тяжелый приземистый танк двигался прямо на него. Два глазка, две прорези, за которыми притаились водитель и стрелок, казалось, в упор смотрели на Александрина. Страшно ли ему было? Да, страшно. Боялся ли он смерти? Да, боялся. Не хотелось умирать. Но еще больше он боялся, чтобы танк не изменил направления, не остановился. Он не чувствовал боли в раненой левой руке, наспех перевязанной куском нижней рубахи, только задыхался в набегавших волнах горячего толового перегара, противно пахнущего гнильем.