литературы с различными задачами, разной системой условностей и требований.
И сколько же лишних переживаний доставили нам критики, не признающие этого разнообразия, требующие мечту в сатире и ищущие сатиру в мечте! Сколько лишних трудностей внесло буквальное понимание прилагательного “научная” в названии научной фантастики! Ведь даже крупнейшего ученого — академика Обручева — осуждали за ненаучность его романов. В “Плутонии” — одном из самых известных романов, постоянно переиздающемся по сей день, — Обручев задался целью занимательно рассказать о доисторических животных, изобразив встречу современных людей с вымершими мамонтами, саблезубыми тиграми, бронтозаврами. Но где могла бы произойти такая встреча. Обручев припоминает устаревшую, отвергнутую наукой гипотезу о том, что Земля наша пустотелая. Во внутренней пустоте могли бы сохраниться ящеры и всякие индрикоте-рии. Пустота эта — условность, более или менее правдоподобное место действия. Ведь никакая чужая планета не могла бы заменить Землю в данной теме. На других планетах едва ли могут быть именно такие животные, как на Земле.
Условное место действия! Однако нашлись возмущенные любители точности, которые принялись объяснять академику, что никакой пустоты в земном шаре нет.
Голубая мечта любого автора: “Поймите мой замысел, оцените, как я его выполнил, удалось ли мне главное? Не навязывайте мне своих добавочных требований, имеющих боковое отношение к моему замыслу!”
Фантастика особенно чувствительна к такому уважительно-внимательному подходу, потому что вся она переполнена условностями, и то, что условно в одной разновидности, в другой — не условность, а основное содержание.
Разбору разновидностей фантастики я посвятил целую книгу, упоминавшуюся “Карту Страны Фантазий”, В каждой разновидности есть свое главное, свои характерные герои, своп типичные сюжеты, свои достоинства и свои — приходится мириться — натяжки. Но в этой статье разобрать десяток разновидностей нет возможности. Важно, чтобы читатель запомнил: фантастика разнообразна, ее нельзя оценивать по единому стандарту. Прочтя вещь, надлежит задуматься, какого сорта эта фантазия, к чему ведет автор, что для него главное, что второстепенное, что правдиво, а что только условно и правдоподобно.
Фантастика в целом существует испокон веков, с той поры, когда письменная литература заменила фольклор. Разновидности же нередко историчны. Главный фарватер фантастки как бы извивается, приближаясь то к одному берегу, то к другому. Можно пояснить это, называя имена видных авторов.
Историческая последовательность их такова: Томас Мор — Свифт — Эдгар По — Жюль Верн — Уэллс — Грин и Беляев — Карел Чапек — Ефремов. Пожалуй, и не так много заметных имен можно добавить к этому списку корифеев фантастики. Но можно ли сказать, что в названной цепочке каждое очередное звено — продолжение предыдущего? Да ничего похожего! Верящий в силу науки Жюль Верп каждой своей строкой опровергает и печального Эдгара По, и свифтовскую Лапуту — карикатуру на ученый мир. Уэллс — никак не продолжатель Жюля Верна, он тяготеет к скептическому Свифту. Беляев — явно единомышленник французского фантаста. А Грин, его современник, почти ровесник? Вероятно, из всех названных Эдгар По ближе всех ему духовно. Чапек — сатирик, он продолжатель линии Уэллса и Свифта в фантастике. А Иван Ефремов? В нем все слилось. Главное же произведение — “Туманность Андромеды” — утопия; стало быть, к Томасу Мору тянется нить.
Выше названы только большие писатели. Конечно, каждый из них самобытен, почти все были основателями нового направления, по меньшей мере — крупнейшими представителями. Как и полагается крупным писателям, все они находились на гребне волны своего времени; следовательно, волны поднимались не на одной прямой линии: то на одном направлении, то на другом. И изменения эти были связаны с велением эпохи. Бывало время строить, бывало время разрушать. И строительные и разрушительные настроения проявлялись, естественно, в искусстве и в литературе, даже в такой, казалось бы, далекой от реальности области литературы, как фантастика.
Эту четкую мвязь фантастики с эпохой легче всего проследить на советской фантастике. Легко проследить и потому, что время у нас бурное, развитие идет быстро, каждое десятилетие приносит большие перемены. Нетрудно проследить и потому, что фантастика немногочисленна. Полная библиография всех книг советских авторов-фантастов, составленная свердловчанином В.Бугровым, занимает около тридцати страничек. В ней примерно пятьсот названий (переиздания и переводы не в счет).
И вот если раскидать по годам эти названия, картина получается волнообразная: волна двадцатых годов, волна тридцатых, сороковых, пятидесятых, шестидесятых… И самое интересное: волны не только количественные, но и качественные. Фантастика меняет свое направление в каждой новой волне. До революции самостоятельной русской фантастики почти не было. Были отдельные произведения у видных авторов, но ни одного значительного фантаста, представителя этого рода литературы. В двадцатых годах выделяются книги А.Грина и А.Беляева: фантастика чистой мечты и фантастика научной мечты. Фантазия крылатая, но не всегда серьезно обоснованная. Фантастика же тридцатых годов, наоборот, основательна, технична, склонна к популяризации, переполнена научными сведениями и техническими деталями, нередко близка к производственному роману. Вполне понятный сдвиг. Ведь между этими периодами первая пятилетка. За пять лет крестьянская страна становится индустриальной. Массовый читатель приобщается к технике, в том числе и читатель научной фантастики. В двадцатых годах техники было не так много в стране и среди читателей очень мало технически грамотных. В тридцатых годах знакомых с техникой уже значительное большинство. В 1928 году Беляев мог выпустить свой роман “Продавец воздуха” — о злокозненном капиталисте, который тайком в Якутии выстроил подземный город, чтобы высосать всю атмосферу и потом торговать воздухом для дыхания. Читатель двадцатых годов мог поверить в такое, читатель тридцатых с сомнением отнесся бы к возможности выстроить тайком в Якутии подземный город. Этот новый читатель хорошо понимал, как достаются новые города — Магнитогорск или Кузнецк.
Послевоенная фантастика опять выглядит по-новому. Ее девиз был: “Ближе к жизни! Фантазировать надо на грани возможного!” Теоретики призывали писать о самом близком будущем, о том, что уже испытывается в лабораториях. Возможно, такие настроения были связаны с послевоенным восстановлением хозяйства; казалось, что забегать далеко вперед несвоевременно. Но тенденция эта несколько затянулась. Да и сама фантастика, сдерживаемая в своем полете, начала выдыхаться. Оживил ее выход в космос… После подлинных космических полетов неудобно уже было фантазировать только о прокладке труб или же о шоссе с литым покрытием.
Лидером новой отважной фантастики послекосмического периода стал И.Ефремов, выпустивший в те годы грандиозный роман-утопию “Туманность Андромеды”, а вслед за тем приключенческо- психологический роман “Лезвие бритвы” — о новых возможностях человека. Затем к Ефремову присоединилось новое поколение советских фантастов, работающих в разных направлениях. Среди них был А.Днепров, видевший главную задачу фантастики в популяризации новейших идей науки, а также Г.Альтов и В.Журавлева, предпочитавшие выдавать оригинальные идеи, С.Снегов — продолжатель линии утопии, выпустивший большой роман “Люди как боги”, а также представители линии “фантастика как прием” — С.Гансовский, А.Громова, М.Емцев и Е.Парнов и братья Стругацкие, чуткие, широкого охвата писатели, заметно меняющиеся от волны к волне. В шестидесятых годах вышли самые значительные их веши — “Понедельник начинается в субботу” — веселая “сказка для младших научных работников”, роман с выразительным названием “Трудно быть богом”, а также “Хищные вещи века” — о бездумности и вещелюбии.
Пожалуй, рановато характеризовать фантастику семидесятых годов, этот период еще не кончился, поскольку “волны” связаны с настроениями эпохи, а не с круглыми датами. Но заметна тяга к психологичности, к изображению семьи, тесных групп людей. Самым популярным, самым характерным для этих лет оказался писатель Кир Булычев с его мягким юмором и интересом к семейным событиям, к переживаниям детей, родителей, бабушек, влюбленных. Один из его сборников носит программное название — “Люди как люди”. Смысл его: фантастика фантастикой, космос космосом, а люди всюду остаются людьми, всюду любовь, дружба, семья, дети, воспитание, спорт…
В связи с возрастающей психологичностью наметился и при ход в фантастику представителей главного потока литературы Такое бывало уже в двадцатых годах, когда фантастики не гнушались А.Толстой, И.Эренбург, В.Катаев, В.Каверин, М.Булгаков. А недавно мы читали новые фантастические (или полуфантастические) произведения М.Анчарова, В.Орлова — “Альтист Данилов”, Ч.Айтматова — “И дольше
