хорватами да босняками. Корсар потянулся к стопке, но брать ее не стал.
— И вот прямо на них с неба опускается парашют, а под парашютом болтаюсь я. Отцепил купол и, как был, туда же, к столикам, потому что у меня ситуация такая же: база разгромлена, бежать некуда, остается только сидеть и ждать… Был, конечно, вариант, что прилетит друг-волшебник в голубом вертолете — но будет он еще и в голубой каске. И поступит со мной, как с наемником, по всем международным соглашениям. Словом, сел я там за столик и заквасил с этими ребятами. Сидели так до вечера, потом до утра, потом до полудня. Не то чтобы пьяные были все, а такое, знаешь, странное состояние: вроде мозги ясные и руки-ноги слушаются, а восприятие перекошенное. Так вот, к полудню следующего дня даже с этим перекошенным восприятием мы поняли: что-то изменилось.
Корсар вздохнул:
— Ты не поверишь, наверное, но словно вот давило что-то сверху долго-долго, а потом этот гнет сняли. Никто еще не знал ничего, а камень с души упал. Не знаю, чем это объяснить… Уже потом стало известно, что янки повернули оглобли и начали эвакуацию своих экспедиционных сил. Вот тут-то пьянка и пошла, да такая, что чуть эту деревню не сожгли к чертям собачьим. А я там как бы ни к чему не прислоненный. Потом машина пришла, раненые там, несколько здоровых бойцов, и над ними старшим — наш особист разлюбезный, Малошан. Ободранный, рука на перевязи, но рожа… Никогда б не подумал, что он умеет так улыбаться. Вот он-то мне на радостях и рассказал, что американов в основном достали потери, которые они от авиации понесли. Трансбалканцы, хоть и были на грани военного краха, напоследок им так вмазали, что мало не показалось, хотя и потеряли на этом почти все, что у них осталось. А теперь вспомни, кто АВАКСа тогда валил? Но самая штука была в том, что штатники сами не поверили в полный разгром сербских ВВС. Наш последний вылет как раз и укрепил американов в мысли, что их и дальше будут валить. Он наконец приподнял стопку:
— Так что будь уверен. Мы не зря там были. Что по маленькому, что по большому счетам. Будь.
— Будь, — согласился Казак, и Корсар закончил:
— А что до Хомяка — ему, наверное, от природы не дано что-то чувствовать, кроме своего собственного благополучия. Осуждать за это глупо. Он ведь не струсил, не предал — просто сделал свое дело от и до. А взваливать на шею что-то сверх того… Посчитал, прикинул и не стал.
— Может, ты и прав, — кивнул Казак. — Наверное. Только я знаю одно: если мне когда-то еще раз придется идти в бой, то я не хотел бы делать это в паре с Хомяком. Да и тебе не пожелаю. Тебя будут убивать, а он будет считать, прикидывать…
— Ладно, хватит о нем, Казак. Ты таких людей презираешь, я пытаюсь воспринимать как есть, а на самом деле от нас тут ни хрена не зависит. Хомяки были, есть и будут хомяками, и ничего с этим не поделаешь. Давай по последней и пойдем по домам. Завтра очередной день, опять крутиться придется, только успевай. Ну как? За нас с тобою и за хрен с ним!
Казак, соглашаясь, поднял стопку и больше про Хомяка не заговаривал.
Корсар. Казак. Show must go on
Второй день работы выставки начался с небольшой накладки: заявленный на полеты американский разведчик «Тэсит Дип Блю» отказался подниматься в воздух. Около двадцати минут блинообразный самолет стоял в начале взлетной полосы, тихонько визжа турбинами, но потом двигатели стихли и буксировщик повез неудачника обратно на стоянку. Официально было объявлено, что предполетный контроль выявил некоторые ненормальности в работе одного из двигателей, но вскоре пронесся слух, что «некоторые ненормальности» оказались весьма радикального свойства: второй двигатель не запустился вообще.
Однако дальше все пошло гладко. Следующим в очереди на полеты стояли два американских же истребителя «F-22» «Раптор», и с ними никаких проблем не возникло Пара показывала чудеса маневренности, и аэродром «Галф-Бизнес» огласился непривычным грохотом — в отличие от гражданских машин истребители создавались без учета международных норм по шуму на местности. После «Лайтнингов» каскад фигур высшего пилотажа продемонстрировал вертолет «Команч», после него пришло время французского «Рафаля»… Сбои больше не повторялись, все новые и новые летательные аппараты взлетали к небу, в котором сияло белое, раскаленное солнце.
Для непривычных к жаре европейцев самым тяжелым было находиться на стоянках рядом с самолетами. Несмотря на то что основная работа шла у стендов в залах выставочного комплекса, около натурных экспонатов тоже должен был кто-нибудь находиться. Делегации побогаче устанавливали прямо на стоянках легкие павильончики, темно-синий пластик которых задерживал солнечные лучи, а ту жару, которая все-таки проникала внутрь с воздухом, выводили наружу кондиционеры.
Аренда такого павильончика стоила кругленькую сумму, и из российских фирм такую роскошь могли себе позволить только самые именитые. Смоленский завод в их число не входил: участие в Дубайском салоне было для него первой серьезной попыткой выйти со своей продукцией на международный рынок. Соответственно с этим средства делегации были весьма ограниченными, и полковник Марченко принял волевое решение: дежурить у самолета по очереди, привлекая к этому делу и доброхотных помощников. Само собой, что под «доброхотными помощниками» имелся в виду Корсар, который после участия в разгрузке и прочей суматохе последнего предвыставочного дня как-то само собою стал своим человеком. И теперь, начиная с полудня, около «СМ-97» они стояли вчетвером: Казак как летчик, способный грамотно ответить на вопросы о поведении самолета в воздухе, Наташа в качестве переводчицы и Корсар на всякий случай, если вдруг надо будет куда-то сбегать или кого-то подменить. «Старшим по вахте» полковник назначил Сергея Сало-махина, того самого инженера, которой давал недавно консультации по семейным взаимоотношениям «Руслана», «Людмилы» и «Черномора».
По расписанию демонстрационных вылетов подошло время российских самолетов. Заводской летчик залез в кабину «СМ-97», и через несколько минут стоянку огласил характерный звук запущенного двигателя. Лопасти винта оставались неподвижными, однако за продолговатыми отверстиями газоотводных каналов задрожало раскаленное марево.
— Вспомогательную установку запустил, что ли? — не понял сначала Корсар, и Казак, успевший хорошо познакомиться с конструкцией, ответил:
— Нет, это основной двигатель, просто он на малом газу сейчас, только генератор крутит. А винт не вращается, так это специально сделано. Для безопасности и чтоб керосин лишний не жечь.
Он глянул на стекла пилотской кабины и добавил завистливо:
— Так что у него уже прохладно… Слышь, Пират, ты чего?
Корсар не ответил, и, проследив его взгляд, Казак понял, почему не услышал ответа Оторвавшись от полосы, в воздух поднималось «Русское крыло».
Точно так же, как и полтора месяца назад, его полет привлек к себе взгляды гостей выставки. Правда, на этом аэродроме не нашлось подходящей канавы, через которую самолет мог бы перемахнуть на своем шасси — воздушной подушке, и специальной паузы перед его демонстрацией тоже никто в расписании устраивать не стал. Но и без этих, бьющих на внешний эффект трюков, мирное пассажирское «Крыло» привлекло к себе внимание не меньше, а то и больше, нежели ревущие истребители и грохочущие штурмовые вертолеты.
— Красивая штучка, ничего не скажешь… — восхитился Саломахин, глядя из-под ладони на разворачивающийся в воздухе самолет, и тут же удивленно воскликнул: — Андрей, Коля, что случилось?!
На лицах обоих были написаны одинаковые чувства: глядя на уверенно идущее над летным полем «Крыло», они не могли не вспоминать тот, другой полет другого такого же самолета. Вот он вальяжно качнулся из стороны в сторону, и Корсар непроизвольно сжал кулаки… Но это всего лишь экипаж поприветствовал публику старым, как сама авиация, способом.
Когда «Русское крыло» приземлилось, Казак признался другу вполголоса:
— Знаешь, пока они тут крутились, я аж взмок весь. Холодным потом.
— Ничего, для терморегуляции полезно, — отшутился Корсар. В том, что все эти несколько минут он и сам чувствовал себя не лучшим образом, он признаваться не стал. Наташа оказалась честнее:
