следующий день.
Когда «Эль-Аль» из Будапешта впервые доставил Юрия в аэропорт имени Бен Гуриона, его встретил сутулый, морщинистый, казалось, усохший старик, который сообщил, что его зовут Арье, или по русски Лев, он зек сталинских лет. Поздравляет его с приездом в Израиль от имени общества «Узники Сиона». Борода у старика была длиннющей, но реденькой и желтоватой, будто общипанной. Юра был тронут встречей. Длиннобородого Арье-Льва он воспринял, как благого вестника, израильского Черномора, общипанного, но доброго. Ведь, казалось бы, кому сейчас до него, Юры Аксельрода, дело?! Рядом горел в ночи Тель-Авив, отсвет пожара пробивал низкие зимние тучи, запах гари тянулся и сюда, в международный аэропорт… В Персидском заливе идет война, объяснили ему, Саддам Хусейн пытается сжечь евреев советскими «Скадами»…
— От советских ничего другого и не дождешься, — сообщил он Арье-Льву, получая в аэропорту свой первый подарок в Израиле — противогаз. У того сразу глаза потеплели: увидел, этот Юра — парень «свой в доску», никакими просоветскими слюнями его не обмажешь, и ввел в свой круг, где никого ни в чем убеждать не требовалось. Юра, как «свежачок», был интересен всем. Почти месяц бывшие узники возили его по еврейским поселениям Иудеи, показывали домашним и соседям, и те наперебой рассказывали ему, какой он счастливец. Когда они прибыли, из Воркуты да Норильска, в начале семидесятых, их оглушило непостижимое высокомерие и хамство чиновников, чуть ли не в каждом мисраде кричали на бывших россиян: «Зачем вы приехали?», «Вас никто не звал!», «Вы нам не нужны!»
Почему так? Что они, с цепи сорвались, чиновные исраэли? Испугались чего? Этого ни Арье-Лев, ни его друзья постичь не могли, вспоминали лишь, что газеты на русском были иногда газетами — вопленницами. Вопияли о невнимании к новичкам, о массовой безработице…
«Теперь все иначе, — твердили бывшие зеки. — Конечно, израильский бардак никуда не девался. Но, тем не менее… Другие времена. Вас и встретили по человечески. Вы счастливец!»
Жилища бывших узников, как правило, были скромны, а вот рядом высились дворцы и крепости в три-четыре этажа. Арье-Лев сказал, что в них живут многодетные евреи из Южной Африки и Америки, они прилетели с деньгами, могли построиться где угодно, но, люди крепкие, не без идей, посчитали, что их место «на передовой» Израиля. «Крепкие» тоже хотели потолковать со «свежачком» из России, и Арье-Лев повез своего подопечного во дворцы. Юра поведал «дворцам» о своем столкновении с Крысоловом в генеральских погонах; в изысканных винах со всего света недостатка не было, и к вечеру «передний край» начал у Юры двоиться…
Утром он проснулся у одного из гостеприимных хозяев поздно, принял душ, бивший яростно, как из пожарного брандспойта, и вышел на гранитную террасу. Куда-то провожали белолицую девчушку, дочку хозяина, похожую на его Марийку в ее семнадцать. Юра достал из своего брезентового планшета карандаш и быстро набросал на листочке взметнувшиеся руки девчушки, похожие на крылышки птенца, мягкий изгиб белой шеи. Написал под рисунком «Нежность». Нежность в белом и коротком платьице с кружевной оборочкой, взметнувшемся от ветра, поцеловала провожавшего ее тучного отца и двинулась к машине, взяв на ходу со стула и набросив на плечо пистолет-пулемет «Узи» с деревянным прикладом.
Юру прохватило как морозцем: «Девочке-то зачем?..»
Осторожно, полушутливым тоном спросил домашних, не слишком ли тяжел для ребенка такой ствол?
— У моей Ребекки был револьвер, — охотно объяснил хозяин, — жена держала его в сумочке. Арабы не предвидели, пришлось ей стрелять… А к деревянному прикладу под мышкой, как у дочки, кто же подойдет?
И все дружно загоготали…
Арье-Лев за завтраком объяснил, что здесь без оружия не обойтись. Юра и сам догадался о том, но долго не мог избавиться от ощущения чего-то очень неправильного. «Девчушечка только от соски и… за автомат?» Эта мысль вызывала неясную тревогу, отголосок протеста; позднее возникали другие встречи, тревога ослабла, оставаясь неясным ощущением какого-то непорядка, а потом и вовсе забылась…
От Арье-Льва и его дружков узнал, что он, Юрий Аксельрод, здесь из свежачков не один такой, — с лубянского корабля на бал: это стало повседневной практикой послесталинского КГБ, подобравшего когти.
Юра был дипломированным специалистом или, как говорят американцы, «профи». После Мордовии получил диплом системного программиста. Считалось, в Израиле не он будет искать работу, а работа — его.
Это стало первой развеянной иллюзией Юры. Только здесь, в беседах с плачущими или нервно смеющимися беженцами из Баку, Вильнюса, Нагорного Карабаха, Оша, прояснилась для него общая картина. Лубянская дудочка верезжала почти одновременно с армейской пальбой по собственному народу. Потому и имела успех столь ошеломляющий…
Герои «Памяти» охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: «форточку вот-вот закроют…»
Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев «закрылась Америка», израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком…
Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к «русским» замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали «колбасной»…
Еще никто не понимал, а в России, тем более, что компьютерщики высокого класса вскоре станут во всем мире по цене золота. Их вытолкали из СССР отнюдь не меньше, чем врачей и учителей музыки. Реки безработных «профи…» самой высокой квалификации текли по раскаленным и пыльным улицам полутропической страны, повторяя, не без горечи, самую распространенную остроту тех лет: «Зачем ветряной мельнице компьютер?»
Однако Юре повезло. И повезло дважды. Приняли на курсы экскурсоводов по Израилю, на которые «свежачков», за редким исключением, не брали. Французский, как родной. Это и выручило. Позднее узнал, курсы фантастически дорогие, деньги за него внесла американская ешива «Сион»; был у нее какой-то фонд для безденежных российских горемык. Второе везенье — разговорился на занятиях с профессором, читавшим «Многовековую историю Иерусалима». Он оказался раввином Бенджамином, главой этой самой американской ешивы «Сион». Раввину, острослову, тучному добряку, которого на курсах израильских гидов, далеких, как и все образования рабочей партии, от религии, а, тем более, от почитания религиозных авторитетов, почему-то прилепили странную для добряка кличку «Бешеный янки». От старых гидов это пошло, чем он им не угодил?! Раввин или раббай, как его называли американцы, был всемирно известным ученым-семитологом, знал, кроме европейских языков и арабского, также хинди и русский. Да еще как знал! Три года, сказал, был в вашей московии аспирантом покойного Бенциона Грандэ, арабиста гениального. А сейчас Тору, писали газеты, исследовал при помощи компьютера. Услыхав, что Юра системный программист, пообещал взять его на работу в свою ешиву… через год. «Появится вакансия. Напомните о себе…»
Месяца через три Юре прислали именное приглашение на вечер в «Мецудат Зэев», он же «Дом Жаботинского» в Тель Авиве, где старейший партийный вождь Ицхак Шамир прощался со своими приверженцами.
Ицхака Шамира его противники из рабочей партии прозвали «гномиком», он и в самом деле оказался крошечным, низкорослым. Остренькое, старательно выбритое лицо было вовсе не интеллигентным, но властным, дерзким. Юре разъяснили, партийный вождь собирался по старости лет в отставку, потому разоткровенничался, как никогда ранее. Почтительно встретившие его однопартийцы попили за круглыми столами, рядом с вождем, апельсиновый сок с пирожными, и он начал тихим, дребезжащим голосом о своем замысле. «Стратегическом плане», как называли позднее соратники Шамира его замысел. Замысел казался несложным. Известная всем шамировская политика укрепления Израиля, политика вытеснения арабов- палестинцев из Иудеи и Самарии, — была им строго математически рассчитана. Разложена наперед, по годам и месяцам. На все последнее десятилетие. Сколько и где строить еврейских поселений на «штахим» — арабских территориях.
«Увы, пока что эта работа не завершена…» И он завещал своей родной партии «Ликуд» заселять в ближайшие годы евреями «штахим» с такой интенсивностью, чтобы через десять лет об арабах больше не
