Ведь именно Паола, фрейлина Великой княгини, познакомила его с Ольгой.
Ольга Воротынская, несмотря на древность своего рода, ведущего свои корни от черниговских Рюриковичей, была очень бедна: большая семья, четверо старших братьев и две сестры — все это привело к тому, что при разделе имущества ей достался жалкий клочок земли при впадении Угры в Оку с двумя небольшими деревеньками. Перспектив выйти замуж за богатого наследника княжеского рода или даже боярского сына не было никаких, но тут Паола, с которой она недавно познакомилась, приехав погостить в Москву, намекнула ей, что Великая княгиня принимает участие в судьбе сына итальянского мастера, и в случае женитьбы не прочь пожаловать ему земли, которые по странному совпадению граничат с теми, что братья выделили ей в приданое.
Смуглолицый молодой красавец произвел на Ольгу более чем благоприятное впечатление, и можно с чистой совестью сказать, что этот брак был скорее по любви, чем по расчету, поскольку никаких твердых расчетов на будущее ни у жениха, не у невесты на момент вступления в брачный союз не было…
…На третий день после приезда из Москвы Аристотель Фиорованти сидел на скамье во дворе дома своего сына; небо было необыкновенно голубым, воздух по весеннему теплым, пение птиц звучало небесной музыкой, и Аристотель подумал, что, может быть, именно это, а вовсе не все то, чем он всю жизнь занимался, и есть настоящая прекрасная и близкая Господу жизнь.
Он еще успел порадоваться за сына, представив себе, какое прекрасное будущее его ожидает, прежде чем вдруг почувствовал, что его сердце остановилось и больше не бьется.
Еще одну минуту он все видел и ощущал, только не мог ни пошевелиться, ни позвать на помощь.
Со всей отчетливостью он вдруг почувствовал во рту вкус старого болонского вина в серебряном кубке Великой княгини, и только теперь постиг подлинный смысл всего, что произошло.
Да, он действительно сделал свое дело и, возможно, действительно больше не нужен, и вдруг на одно мгновение ему показалось, что он начинает понимать загадочные души этих московитов, для которых жизнь — это только дело, которое необходимо выполнить; но тут же его затухающий ум снова перенесся к последней встрече с бывшей сироткой, которую он впервые увидел в Риме много лет назад и совсем недавно попрощался с ней, как с Великой княгиней могущественной державы.
Аристотель не испытывал к Софье ничего, кроме глубокой признательности, ибо сейчас в эти последние секунды своей жизни он ясно осознал, что так, как она поступила — это правильно и хорошо, потому что самое главное, действительно сделано, жизнь прожита не зря, за сына он теперь совершенно спокоен, а о чем еще может мечтать человек, расставаясь с жизнью в таком замечательном месте, в окружении близких — сына, его жены и будущих внуков, которых он уже видел другим, неземным взором…
Аристотель сомкнул веки, и белые кречеты, взмахнув широкими крыльями, закрыли от него яркое солнце и понесли во тьму…
… Однако будущее дворянина Аристотелева складывалось отнюдь не так оптимистично, как думал о том в последние минуты своей жизни его отец.
Не успело наступить лето, как возникли серьезные проблемы, которые скоро начали принимать угрожающий характер.
Будучи человеком новым в этих краях, дворянин Аристотелев стал расспрашивать соседей о том, кто мог бы помочь ему.
Один из соседей сказал, что недавно был у него в гостях некий человек, который предъявлял грамоту, подписанную самим Великим Московским князем, а в грамоте той говорилось о том, что человек этот является полномочным представителем самого государя Ивана Васильевича в здешних местах.
Сосед охотно сообщил имя этого дворянина и место его жительства, заметив, при этом, что находится оно совсем недалеко отсюда.
На следующий же день дворянин Андрон Аристотелев, оседлав коня, отправился в сторону монастыря Преображения, что на Угре, для того, чтобы поделиться своими проблемами и попросить помощи у дворянина Василия Медведева…
Глава четвертая
ВОСКРЕСНЫЙ ОБЕД В МЕДВЕДЕВКЕ (1486)
Не успели Медведевы обняться и расцеловаться с Бартеневыми, как подъехали Картымазовы. Они прибыли всей семьей, недавно выросшей — Петр, которому уже исполнилось двадцать два, в конце прошлого года, после возвращения из похода на Тверь, женился на тогда еще семнадцатилетней Анастасии Зайцевой, и теперь Картымазовых стало четверо, а скоро ожидался кто-то пятый — Настя уже была беременна.
Родители ее — Зайцевы сегодня не приехали, но просили передать через дочь и зятя свои горячие приветы.
Еще через четверть часа появилось и все большой семейство Леваша Копыто.
Леваш в свои пятьдесят шесть выглядел на двадцать лет моложе, не только благодаря веселости, подвижности и полноте, сгладившей все морщины на его круглом добродушном лице с длинными, как у запорожских казаков усами, но, возможно, еще и благодаря своей жене Ядвиге, которая была на двадцать лет моложе его, и которую он горячо и нежно любил, будто начисто позабыв о первом ее муже — злодее Яне Кожухе Кротком, похитившем когда-то покойную дочь Картымазова и жену Филиппа Настеньку.
Тогда, семь лет назад, Леваш по приказу своего патрона, князя Федора Бельского, напал внезапно ночью на землю, незаконно занятую Кожухом, перебив почти всех его людей, но самому Кожуху удалось бежать, захватив с собой пленницу и бросив на произвол судьбы свою жену с двумя детьми. Левашу Ядвига приглянулась с первого взгляда; да и сама она, узнав вскоре, не без тайной радости, о том, что стала вдовой (за Кожуха ее выдали насильно, и она не испытывала к своему мужу ничего, кроме смертельного страха, потому что он ее постоянно бил) согласилась на предложение столь симпатичного и обаятельного мужчины — и вскоре они, сыграв свадьбу, зажили счастливо и весело, родив еще двух своих детей. Леваш оказался не только превосходным воином и весельчаком-пьяницей, но, как ни странно, и очень хорошим отцом — дети в нем души не чаяли, особенно дети Кожуха, которые от своего родного отца не слышали никогда ласкового слова. Вот так и вышло, что теперь семейство Копыто состояло из шести человек: Леваш, Ядвига, 15-летний Ян и 12-летняя Данута (дети Кожуха), а также 6-летний Данила и 3-летняя Галина — дети Леваша и Ядвиги.
Таким образом, вместе с четырьмя Медведевыми, да пришедшим еще раньше купцом Маниным, всего оказалось двадцать человек.
Летом такие обеды было устраивать, конечно, легче, чем зимой; вот и сейчас стояли теплые дни начала июня, и под березками, невдалеке от дома, был накрыт вкопанный специально для этой цели длинный стол с лавками по обеим сторонам, который мог вместить не то что двадцать, а и полсотни человек. Пятеро медведевских девушек ухаживали за хозяевами и гостями, руководствуясь незаметными, но хорошо им понятными сигналами Анницы, да и когда такие обеды происходят каждую неделю, немудрено привыкнуть и самим знать что, когда, кому и как подавать.
Дети до пятнадцати лет, разумеется, не садились за один стол со взрослыми — для них в стороне был вкопан специальный детский стол, где за ними ухаживали их няньки и кормилицы под присмотром бабушки Филиппа и Анницы Анны Борисовны.
Однако, прежде чем сесть за стол, дети пошептались о чем-то и бросились к Медведеву. Шестилетние Бартеневские близнецы, Лиза и Алеша, схватив Медведева за обе руки, стали клянчить:
— Дядь Вась, дядь Вась, покажи Копытам — они еще не видели!
— Что показать? — с притворным удивлением спрашивал Медведев.
— Они говорят, — сказала смелая девочка Данута Копыто, — что будто бы у вас есть цветочки, которые вам подарила сама Великая княжна Олена в Москве, а я не верю.
