– Так точно, ваше высокоблагородие. Разрешите спросить, почему...
– А потому, – прервал Есаулов, – что в море появился неприятельский флот вымпелов[8] в двадцать пять.
У Щеголева слова застряли в горле.
– Так вот, молодой человек, – генерал сделал ударение на этих словах, – может быть, вам тоже придется принять участие в бою.
– Вряд ли, ваше превосходительство, эта батарея будет сражаться, – сказал полковник. – Мелко здесь, неприятельские корабли не смогут подойти близко. В крайнем случае, – повернулся он к прапорщику, – дадут по вас несколько залпов и выгонят отсюда.
– Нас, господин полковник, отсюда не выгонят, – обиделся Щеголев. – Я и мои солдаты свой долг знаем. Если пушки будут целы, мы не уйдем отсюда живыми.
– Очень хорошо, прапорщик, очень хорошо! – Полковник покровительственно похлопал Щеголева по плечу. – Все мы неприятеля не боимся и свой долг знаем. Да, кстати, вам нужно будет передать половину запаса пороху на Пятую батарею. С нее легче будет брать, если понадобится, на другие. Будьте готовы его отправить.
От изумления и негодования прапорщик не нашел слов для ответа.
В этот момент из штаба прискакал гонец с сообщением, что вражеская эскадра состоит из многих линейных кораблей и пароходов-фрегатов. Общее число вымпелов – тридцать один.
Есаулов и Яновский заторопились в штаб.
А прапорщик тем временем устроил совещание со своими помощниками. Порох решили пока не вывозить. Все были уверены в том, что батарея в бою участвовать будет и порох ей самой понадобится.
Отсутствие ветра делало невозможным скорое прибытие вражеской эскадры, и в городе имели время приготовиться к ее встрече.
Был отдан приказ немедленно приступить к эвакуации.
В этот день к генералу Сакену чуть не силой пробился Луиджи Мокки.
– Как же насчет батареи, ваше превосходительство? – заговорил он с сильным от волнения итальянским акцентом. – Люди мои из пушек стрелять уже обучены, а разрешения нет. Разрешите, господин генерал... У меня есть и работники, и лошади – за три дня все построим.
– За три дня? – с сомнением посмотрел на него генерал. – Мы вот едва за три месяца построили, а ты хочешь за три дня!.. Да и неизвестно, будут ли у нас эти три дня... Впрочем, разрешаю. Делайте на этой батарее все, что хотите, мы сами ее уже не успеем использовать. Я назову батарею не Центральной, как было решено раньше, а имени Осипа Мокки. За работами будет присматривать прапорщик Артамонов – командир Второй батареи. Пушки возьмите на Шестой батарее, там остались из тех, что были откопаны; только их еще нужно привести в порядок и сделать лафеты.
Мокки в радостном возбуждении помчал по лестнице и, хлопнув дверью, выскочил на улицу.
После полудня узнали точно состав неприятельской эскадры и ее вооружение. На вражеских кораблях насчитывалось 1900 крупных орудий!
Получив эти сведения, Сакен покачал головой:
– Тысяча девятьсот крупных орудий против наших пятидесяти шести старых, малого калибра, и шести мортир! Ну, бог поможет, – не поддадимся.
Видя, что эскадра только подходит к Одессе и движется очень медленно, генерал бросился в собор, куда спешно были вызваны все свободные офицеры, отслужил молебен об избавлении от грядущей опасности и помчался проверять состояние батарей.
Только к шести часам вечера грозная эскадра подтянулась к одесскому рейду и стала на якорь. Вокруг кораблей сновало множество шлюпок.
Час проходил за часом, а враг не выказывал никаких намерений. Стало вечереть. На море стоял мертвый штиль. Генерал Сакен распорядился выставить на берегу усиленную охрану, опасаясь, что неприятель предпримет высадку ночью.
К охране немедленно присоединились тысячи добровольцев, вооруженных чем попало. Вся береговая линия была занята войсками и добровольцами.
Поздно вечером спешным маршем в Одессу прибыло несколько батальонов Колыванского и Житомирского полков, а также полк улан.
Всех прибывших Сакен расположил возле Михайловского монастыря. Кроме того, войска в полной боевой готовности стояли на Соборной и Биржевой площадях. Горели костры, по улицам разъезжали патрули: в городе было объявлено военное положение, и всех подозрительных немедленно забирали на проверку.
Было уже совсем темно, когда на батарею прибежал Ваня.
– Я теперь остался в доме один – все уехали, и папенька тоже хлопочет где-то об отъезде. Разрешите остаться у вас?
Щеголев замахал на него руками.
– И думать не смей! Лучше вот тебе дело: завтра, если будет тихо, притащи нам чего-нибудь поесть, а то нам за суетой забыли прислать продовольствие. Сегодня мы обошлись еще, но на завтра уже ничего не осталось.
Ваня покрутился некоторое время и ушел.
Ночь на батарее прошла напряженно. Спали не раздеваясь прямо на мешках. Все время горела калильная печь. Чтобы с моря ее не так было заметно, солдаты приготовили из досок и мешков укрытие.
Наступил рассвет.
Вражеская эскадра по прежнему в мрачном молчании стояла на рейде. Лениво дымили пароходы, сновали шлюпки, возвышались грозные стопушечные линейные корабли. С берега было видно, что шлюпки делают промеры.
Едва стало светло, как по молу загрохотали две телеги – доброхоты привезли на батарею кашу и хлеб.
– Кушайте, касатики, кушайте. Не знаем, когда еще свидеться доведется.
Ночь на 9 апреля генерал Сакен провел на одной из дач под Одессой, наблюдая за эскадрой. Утром, как обычно, он заехал в собор. Зная эту привычку командующего, офицеры в штабе шутили иногда:
– Уж не пригласил ли наш генерал господа-бога к себе в начальники штаба?
Но генерал не забывал и военных дел. Его можно было видеть всюду, где стояли войска или батареи.
В десять часов утра генерала спешно вызвали из собора: прибыл ультиматум союзников. Был он не запечатан, и многие офицеры уже знали, о чем писал неприятель.
Сакен молча читал послание. Вокруг толпились генералы, офицеры и высшие гражданские чиновники. Стояла тишина, только на куполах собора ворковали голуби, да издали, с Дерибасовской, доносилось ржание лошадей и лай собак.
Окончив чтение, генерал пожевал губами, сложил лист и передал адъютанту.
– Спрячьте, голубчик, – сказал он тихим голосом. – Эту бумагу надобно будет переслать государю, – и повернулся, чтобы идти в собор.
– А ответ? – единым дыханием пронеслось в толпе.
– Ответ? – Сакен снова повернулся. – Судя по вашим лицам, вы уже знаете содержание сего документа... Так вот, ставлю всех в известность... – Командующий внезапно выпрямился, глаза его засверкали, голос зазвенел (так когда-то генерал командовал, громя Наполеона под Лейпцигом и Краоном). – Сей ультиматум нахожу возмутительным. Отвечать на него считаю несовместимым с достоинством великой России. Ответа не будет!.. – повторил он, резко повернулся и скрылся в темноте притвора.
Толпа стояла, пораженная словами генерала. Адъютант по просьбе окружающих громко прочел ультиматум. Союзные адмиралы писали:
