«Перед Одессой, 21-го (н. ст.) апреля 1854.
Господин губернатор!
Так как в письме вашем, дошедшем до нас не прежде нынешнего утра, заключаются лишь неверные показания для оправдания непростительного нападения, в котором провинились одесские начальства по отношению к нашему фрегату и его шлюпке, которые оба были под парламентерными флагами, оба вице- адмирала, главнокомандующие союзными эскадрами Англии и Франции, считают себя вправе требовать удовлетворения у Вашего превосходительства.
Вследствие чего все английские, французские и русские суда, стоящие ныне близ крепости или батарей одесских, должны присоединиться без замедления к союзным эскадрам.
Если при захождении солнца обоими вице-адмиралами не будет получено ответа или будет получен отрицательный, они найдут себя принужденными прибегнуть к силе для отмщения за оскорбление, нанесенное флагу одной из эскадр, хотя по внушению человеколюбия им прискорбно будет принять сие последнее решение, возлагая ответственность в том на кого следует».
Ультиматум подписали вице-адмиралы Гамелен и Дундас.
Часу не прошло, как о содержании ультиматума стало известно всему городу. Возмущению не было предела. Сакена хвалили за решительность. Некоторые уверяли, что ультиматум направлен только для запугивания, а бомбардировки не будет:
– Не станут просвещенные европейцы громить мирный город!
Однако иностранные консулы и резиденты, забыв о том, что еще совсем недавно они говорили Сакену, заявили иное:
– Союзники обязательно разгромят город. Надобно послать к генералу депутацию с требованием удовлетворить ультиматум и выдать союзникам корабли. Генерал должен понять, что бомбардировка причинит убытки и нам, иностранцам.
Сакен был непреклонен.
– Я русский генерал, коему вверена оборона города и всего имущества, в нем находящегося. Сей постыдный ультиматум есть ничто иное, как разбойничье «смерть или кошелек»! Решения своего изменять не намерен.
Как только в городе узнали об этом ответе генерала, бегство купечества и знати стало всеобщим. Запирали дома и лавки, строго приказывали дворовым и приказчикам никуда не отлучаться, грозя страшными карами, если что пропадет.
Толпы студентов и гимназистов провожали уезжавших, вслед им неслись негодующие возгласы:
– Трусы и изменники! Казнить вас надобно!..
Приезжала полиция, уговаривала молодых людей разойтись.
Город разделился на два лагеря. Подавляющее большинство одного лагеря состояло из людей малоимущих, для которых, казалось бы, потерять последнее было хуже, чем купцам и дворянам часть. В этом лагере оправдывались действия генерала и считали его решение правильным; в другом же были обратного мнения, хоть во всеуслышание об этом и не говорили – остерегались.
Вторая тревожная ночь прошла на Шестой батарее в упорной работе.
Солдаты придумали, как использовать восемь тысяч мешков, огромной кучей лежащих возле сарая. Всю ночь с помощью жителей насыпали в них песок, возводили перед сараем стенку, а затем укладывали еще пустые мешки, обильно смоченные водой.
Накануне вечером, глядя на багровый закат, Осип говорил прапорщику:
– Завтра ветерочка ждать надобно.
– Это хорошо, – обрадовался Щеголев. – Разведет волну – неприятелю стрелять плохо будет.
– Может, хорошо, а может, и плохо...
– Почему же плохо? – удивился прапорщик.
– Ветер может воду в бухту нагнать, тогда эти супостаты, – мотнул Осип головой в направлении неприятеля, – к нам ближе подойти смогут; опять же на Пересыпь десант много легче будет высадить.
Щеголев задумался.
Но ночь была такая тихая, что прапорщик стал сомневаться в предсказании Ахлупина о ветре. Вот уже стали бледнеть звезды, чуть-чуть посветлел восток.
На батарее все было готово к бою и все ждали боя.
Едва рассвело, как прискакал Яновский с адъютантами.
Солнце еще не всходило, зеркальная поверхность залива была видна очень хорошо. Над эскадрой союзников поднимались густые клубы дыма.
– Целый город стоит! – кивнул головой полковник. – Готовятся союзники... Следовало бы показать им кузькину мать, да жаль – нечем... Вот что, прапорщик, немедленно посылайте половину запаса пороху на Пятую батарею.
– А я как же? Чем же я отстреливаться буду?
– Опять вы за старое! Не придется вам отстреливаться – это же ясно. Не подойдут к вам корабли!
Прапорщик хотел сказать, что для пароходов много воды и не требуется, но сдержался.
Прощаясь, полковник еще раз напомнил про немедленную отсылку пороху.
– Приказываю сделать это сейчас же! – строго сказал он.
– Слушаюсь! – козырнул Щеголев.
Подошел Осип.
– А ветерок-то поднимается. Через часик-полтора так задует, что только держись. Вы только на сваи глядите, как вода их заливать начнет, – указал он на сваи, торчавшие из воды у края Потаповского мола.
Осип оказался прав: ветер, чуть заметный вначале, крепчал с каждой минутой; к восходу солнца вся поверхность бухты покрылась барашками.
Ветер срывал гребешки волн и нес их на мол, обдавая лицо водяной пылью. В половине седьмого прапорщик заметил, что сваи стали скрываться под водой. Неприятельские пароходы затянули своим дымом всю бухту; их выступление должно было начаться с минуты на минуту.
Щеголев приказал барабанщику ударить сбор. Когда солдаты построились, командир батареи влез на мерлон и обратился к ним с речью:
– Братцы! Настал великий для нас день. Всем вам уже известно, что неприятель ложно утверждает, будто мы стреляли по его шлюпке. Мы все были свидетелями того, что в момент стрельбы шлюпка находилась в полуверсте от парохода и в другом направлении. Неприятелю понадобилась эта ложь, чтобы ограбить нас... Вчера он потребовал выдачи ему всех кораблей, стоящих в гавани...
– Чего захотел! – не сдержался бомбардир Емельян Морозка.
– Командующий наш, генерал Сакен, на их письмо и отвечать не захотел, не стал говорить с разбойниками.
– Разбойники и есть, – загудели солдаты. – Правильно генерал поступил.
– А подумайте, братцы, почему он так ответил? Ведь у нас всего пятьдесят шесть пушек, a у неприятеля их почти две тысячи. На что же надеялся командующий? На нас, друзья мои, надеялся, на солдат русских! Знает генерал – выполнит солдат все, что ему прикажут. Грудью отразит неприятеля! И мы, братцы, костьми ляжем на своей батарее, а не отступим!.. То, что у врага много и кораблей и пушек, не поможет ему. Помните, я рассказывал вам о Суворове? «Воюют не числом, – говорил он, – уменьем!»
– Будем держаться до последнего! – уверяли солдаты. – Не отступим!
Ветер завывал все сильнее, и прапорщику приходилось кричать, чтобы его слышали.
Надрываясь, прапорщик кричал:
– Если меня убьют, командование переходит к Рыбакову, потом к Ахлупину, потом – к старшему пушки нумер первый и так до конца!.. А ежели увидите, что кто-нибудь собирается бежать, не пускайте его, будет вырываться – бейте чем попало, не жалея. Приказываю: увидите, что я бегу, – бейте и меня! Тогда я уже не командиром вашим буду, а подлым трусом и изменником!.. Пощады беглецам не давайте!
