Зверь с той стороны

ходил только по расписанию. Дед велел бабке забирать как можно выше, чтобы течением не снесло на паромный трос и не перевернуло. Видимо, она забрала мало. Дед, услышав крики: 'Филькя, беги на реку! Еленка твоя с Нюркой тонут!', выскочил из избы в окошко, в одних подштанниках, без рубахи и сапог. Еленка с Нюркой не то чтобы совсем уж тонули, но отнесло их уже далеко. Девочка лежала на лодке, перевёрнутой кверху днищем, кашляла и подвывала, а бабушка бултыхалась рядом. Плавать не умели ни та, ни другая. (Кстати, тётя вспоминала, что тонуть ей было совсем не страшно и не больно. Она словно бы пила, пила, пила речную воду, и всё не могла напиться. Ещё на дне колыхались такие красивые-красивые мягкие водоросли, в них хотелось улечься и заснуть. Больно стало потом, когда её вытащили, и пришлось выпитую воду отдавать назад реке. Я уверен, она что- то перепутала. Во время паводка вода вовсе не прозрачна, а больше похожа на жидкую глину — увидишь ли сквозь неё водоросли? Да и не могла бабушка нырять за ней. Она же совсем не умела плавать.) Дед заметался по берегу. Потом подскочил к чьей-то лодке, ухватился за цепь, заорал зверем, рванул — и цепь не выдержала. Впрочем, бабушку с тётей спас другой мужик. Он находился гораздо ближе к тонущим, был уже на воде, уже в лодке и поспел раньше деда.

Я знаю, какими цепями приковывают лодки в Петуховке. Вряд ли в тридцатых годах использовали более тонкие. Моя блестящая кандальная цепочка выглядела бы рядом с лодочной цепью украшением, и только.

Неужели дед был во столько раз сильнее меня?

Или сталь в моих оковах — особо прочная, легированная?

Или меня просто-напросто не припекло по-настоящему?!!

Шестой день выдался самым тяжелым. Во-первых, уже сутки, а то и более ко мне почему-то никто не приходил. Минералка кончилась, я был вынужден пить сырую водопроводную воду. Страшная гадость. Я звал надзирателя, гремел по трубам и, отчаявшись дозваться людей добром, пустил струю из крана мимо ванны. Вода давно уже уходила под дверь, но никому не было до этого дела. Бросили меня, что ли? Во- вторых, начался-таки долгожданный насморк, а вдобавок возникла резь в животе.

Наверное, из-за воды.

А возможно, думал я с горькой иронией, оттого, что я так ни разу и не сожрал слабительного и не засадил себе клизму, как рекомендовал умудрённый многолетним опытом мистер Брэг. Ах, как халатно по отношению к собственному здоровью и недальновидно я поступал! Наверное, стоило бы попросить Гойду проделать для меня эту нехитрую процедуру.

Настроение было ни к чёрту. Задница за неделю превратилась в сплошную сухую мозоль, повторяющую по форме унитазную крышку. Дёсны и зубы молили о любой, любой работе. Я вдруг пожалел, что выкинул жвачку и с определённым интересом начал поглядывать на губку. Тоже ведь упругая.

Сочинение Дэна Симмонса бесило меня одним своим видом. Растерзав несколько книжных страниц (варварство! кощунство! — раньше я бы и с дамским детективом в мягкой обложке так не поступил), я понаделал лодочек и пускал их по течению. Лодочки скапливались у двери, образовав подобие Беляевского Острова Погибших кораблей. Я метнул в них пустую бутылку и ещё раз примерился к цепи. От многократных попыток у меня уже образовались раны на запястьях. Раны саднили. Пробовать силы с каждым разом хотелось всё меньше.

Тут я наконец услышал множественные шлёпающие по воде шаги в коридоре, ругань и звон ключей. Дверь открылась, кораблики и бутылка вырвались на волю. В комнату ввалился мужик в сапогах и халате. 'А, Рваный рот', — узнал я его. Служитель при 'лейденской банке', получивший за излишнее рвение от Гойды костылем в пасть.

— Закрой кран! — заорал он.

— Сам закрой, — предложил я с плохо скрытой угрозой. — Видишь, у меня руки связаны.

Рваный рот сплюнул в раздражении, погрозил мне кулаком, но близко подходить поостерёгся. Затем выскочил в коридор, закричал на кого-то там, срывая злость: мать-мать-мать! шевелись-живо-твою-мать! В камеру въехала «этажерка» с человеком-мешком. Рваный рот подтолкнул её почти вплотную ко мне (я почуял густой аммиачный запах, исходящий от пузыря), опять скрылся за дверью. За первой 'лейденской банкой' последовала вторая, затем ещё. В комнату поместилось пять штук, гуськом, ещё одна встала на пороге — половина здесь, половина снаружи. В коридоре продолжали шлёпать сапогами и ругаться — выстраивали продолжение этой апокалипсической цепочки. Я отметил, что 'лейденские банки' соединены между собой кабелями, и что у ближайшей этажерки на верхней полке лежит широкая и глубокая воронка. Раструб наподобие допотопного «матюгальника». Воронка состояла из нескольких слоёв тонкого листового металла с прослойками бурой изоляции между ними. Такая же изоляция выстилала воронку изнутри. Изоляция казалась мягкой и жирной, как нагретый гудрон, а металл — перекалённым. На нем виднелись концентрические разводы цветов побежалости. Ещё на раструбе имелись ремни, и они понравились мне меньше всего. Я сейчас же представил, как эти ремни накинут мне на голову, затянут пряжки, лицо целиком скроется внутри конуса… Удушье гарантировано. Рядом с «матюгальником» лежал большой пучок крошечных присосок в виде головастиков с проводками вместо хвостиков. Проводки соединялись с узкой частью воронки 'матюгальника'.

Жильцы мешков-пузырей пялились на меня дикими немигающими глазами и безостановочно гудели в нос. 'Н-н-н-ууу!… Н-н-н-н-н-уу…' Будто лоботрясы-старшеклассники, от безделья доводящие 'училку'.

Пока я изучал 'лейденскую банку' и сопутствующее оборудование, пока слушал, тихо ярясь, гундосый хор людей-мешков, возня в коридоре почти прекратилась.

В камере опять появился Рваный рот. Он осторожно толкал перед собой инвалидное кресло, в котором покоился Гойда. Было тесно. Кресло между ванной и чередой 'лейденских банок' проходило впритирку. Когда локоть Гойды касался людей-мешков, профессор кисло морщился.

Руки Гойды были пристёгнуты к подлокотникам, из рукавов пиджака выставлялись прозрачные трубочки, но на этом сходство его с 'лейденской банкой' заканчивалось. Мешок отсутствовал, пластырь на рту тоже, ноги стояли на подставочке. Впрочем, были пристёгнуты и они. Голову профессора покрывала воронка. Родная сестра той, что я с тайной дрожью отвращения считал предназначенной себе. Воронка сидела на Гойде глубоко, натянутая почти до бровей, но в то же время залихватски, чуть набекрень; ремни перекрещивались под подбородком. Головастики-присоски покрывали всё лицо профессора — уже без бородёнки и усов, чисто выбритое и ставшее оттого похожим на резиновую маску. Проводки убегали также ему за уши. Сергей Сигизмундович выглядел шаржированным эскизом к 'Волшебнику изумрудного города'. Патентованная Баба Яга — Милляр в роли Железного дровосека, только что вытащенного из болота и облепленного пиявками.

Сдержать глумливую ухмылку не удалось. Да я и не собирался, конечно.

— Вот так фокус!… Явление шестое. Те же и голова профессора Доуэля. Салют стратегический! — в некотором недоумении (а как же обещание мистических девяти дней? псу под хвост?) поприветствовал я его, продолжая откровенно лыбиться.

— Позвольте? — сказал Гойда столь же недоумённо и чуть-чуть громче и визгливей, чем обычно. Улыбка моя и упоминание головы Доуэля, по всему видать, его задели. — Что значит стратегический?

— Значит, большего масштаба, нежели заурядный, — пояснил я терпеливо. — Я мог бы вам сказать просто «салют» ради отговорки, мог 'салют тактический' — если бы был не слишком рад, а сказал…

— А, понимаю, — перебил Гойда. — Мужественно острите. Не теряете присутствия духа. Горд за вас. Завидую вам. А я вот, знаете ли, волнуюсь. И даже весьма. Видите, как дело повернулось? Придётся нам завершать эксперимент, не дожидаясь девятого дня, в лихорадочном темпе. Пришла беда, понимаете, откуда не ждали, кхе-ххе… Впрочем, не пытайте, я даже не стану сейчас говорить, что произошло. Тем более, лично для вас это не имеет никакого значения. Итак, поспешим. Ну, с Бо… а-а, э-э… удачи! Приступайте, милейший, — поощрительно кивнул он Рваному рту.

Рваный рот только того и ждал. Он звучно гикнул, из коридора, хлюпая сапогами, прирысил напарник и подал Рваному рту зловеще сияющий медицинской нержавеющей сталью шприц-пистолет. Себе он оставил ручную машинку для стрижки волос. Я мог побиться об заклад, у него и бритва была припасена, у парикмахера хренова. Чтобы обкорнать, значит, Ф. Капралова при случае 'под колено'.

Рваный рот, выбрав наиболее удобный путь для нападения, забрался в ванну и опасливо, по сантиметру двинулся ко мне, держа шприц в вытянутой руке.